Здесь тон задавал я, и это его раздражало, как досаждают, например, слишком узкие ботинки.
Но он не дал молчанию стать тягостным. Пожав плечами, Донлон улыбнулся и, глядя мне прямо в глаза, ответил:
– Что ж, хорошо, рад буду пройти с вами на кухню, Тобин. С остальными я могу поговорить и в другое время.
– Совершенно верно. Пойдемте. – Я снова повернулся и, выйдя из гостиной, направился по коридору на кухню, слыша, как за спиной раздаются его шаги. В гостиной воцарилась гробовая тишина.
У двери на кухню я отошел в сторону и пропустил вперед Донлона, затем последовал за ним и плотно затворил за собой дверь. Эту дверь, пожалуй, закрывали во второй раз за последние пятнадцать лет.
– Присаживайтесь, если хотите, – предложил я. Но ему было не до этого. Он повернул ко мне лицо, теперь вновь холодное и словно окаменевшее.
– Куда вы суетесь, Тобин? Что общего между вами и этими сосунками?
– Это что, допрос? – осведомился я.
– Вы и так уже достаточно наломали дров, – предупредил он. – Не лучше ли держаться в стороне?
– Что за муха вас укусила? – спросил я. – Разве вы не знаете, что Дрисколл сегодня вызывал меня к себе?
Для него это была новость. Его глаза сузились, а опущенные руки сжались в кулаки.
– По какому поводу, Тобин?
– По поводу моего заявления. Оно ему не понравилось, и мне пришлось его изменить.
Он не знал, как меня понимать, и настороженно спросил:
– Как это – изменить? Пришлось пуститься в объяснения.
– Моя родственница Робин Кеннеди сообщила мне, что какой‑то полицейский разговаривал с ее друзьями по поводу нарушений в “Частице Востока”. Они не знали точно, что от них требуется, чтобы исправить положение, и Робин попросила меня переговорить с этим парнем и выяснить, что же им надо сделать.
Настороженность исчезла с его лица, он с облегчением улыбнулся и сказал:
– Так вот в чем дело! Он ведь именно этого хотел, да?
– Во всяком случае, точно такое заявление я ему предоставил.
– И оно его обрадовало?
– Скорее удовлетворило.
– Прекрасно. – Его улыбка стала шире, и он, кивнув, одобрительно заметил:
– Вы очень разумно поступили, Тобин, очень разумно. Не стали без толку мутить воду.
– Я еще помню выучку, – сказал я.
Улыбка исчезла с его лица, сменившись хмурым выражением.
– Мне трудно понять вашу логику, Тобин, – сказал он. – Сначала вы очень благоразумно повели себя с Дрисколлом, а затем сморозили такую глупость.
– Какую?
– Да такую, что устраиваете у себя в гостиной это сборище. От них же только и жди неприятностей, Тобин. Тупицы. Недоросли. Богема недоделанная. Вы что – из них отряд бойскаутов хотите сколотить? Вы же знаете, что это за фрукты, сами небось на таких не раз когда‑то обжигались.
Я знал, что он имеет в виду. Большой город, особенно такой, как Нью‑Йорк, привлекает орды молодых людей, нигде не пустивших корней, покинувших дом в знак идиотского протеста против власти родителей – а скорее всего, как мне кажется, в силу протеста против необходимости думать о своем будущем, – и они, располагая избытком времени и не имея денег, изнывают от скуки и хватаются за все, что подвернется под руку. Будь то наркотики, секс, политические демонстрации или обыкновенная пьяная драка; многие из этих юнцов рано или поздно попадают в поле зрения полиции, а их отношения с копами как две капли воды похожи на отношение к дому и родителям. Полицейский наиболее прямо и непосредственно олицетворяет власть, ту самую, с которой эта молодежь уже находится в состоянии войны.
Профессиональные уголовники доставляют полицейским при аресте меньше неприятностей, чем эти приверженцы культа бунтующей молодежи.
Но, если молодые люди, находившиеся в данный момент в моей гостиной, чем‑то и напоминали подобный тип молодежи, если они и знались, а это несомненно, с некоторыми отщепенцами‑бунтарями и даже если бы при попытке ареста повели себя как шпана, все же нельзя было закрывать глаза на то, что сами они отнюдь не были подонками. Вики Оппенгейм вполне бы, с небольшими изменениями в одежде и, возможно, с другим запасом слов, вписалась в чинный пикник любого благопристойного религиозного собрания. Эйб Селкин был слишком откровенен и достаточно умен, чтобы дать вовлечь себя в такую явную авантюру, как бунт против существующего порядка. Хал‑мер Фасе, еще более целеустремленный, чем Эйб, жил своими интересами, в полной гармонии с самим собой и ни за что бы не позволил внешнему миру вторгаться к себе в душу. А Ральф Пэдберри – о нем и говорить нечего – никоим образом не подходил под определение “богемы недоделанной”, как выразился Донлон.
Но прав был Донлон или нет, сейчас это было не главное и не имело абсолютно никакого отношения к делу, суть была в том, что их присутствие в моей гостиной его не касалось. Я и не замедлил разъяснить это, заявив:
– А вам‑то что до них? Они вправе находиться там, где пожелают, а я могу принимать у себя в доме кого захочу.
– Вы же тут не просто посиделки устраиваете, – возразил он. – Они явно что‑то замышляют, и вы им нужны неспроста. Я ведь прав?
– У страха глаза велики. Я ведь уже сообщил вам, что изменил свое заявление по просьбе вашего начальника. Вам нечего опасаться ни меня, ни этих ребят.
– Зачем же они тогда сюда явились?
– Это их личное дело.
– И мое тоже.
Я покачал головой, и мы стояли, глядя друг на друга в упор. Я испытывал к нему отвращение из‑за его наглости и вымогательства, а он ненавидел меня, так как я представлял для него загадку, возможный источник неприятностей в будущем. Наконец Донлон пожал плечами и произнес:
– Ладно, не драться же нам. Я все равно своего добьюсь.
– Только держитесь от ребят подальше, – пригрозил я.
Он снова насмешливо посмотрел на меня с деланным недоумением.
– С какой стати вы решили, что я собираюсь пощипать их?
– Несколько таких типов, как вы, работали на моем прежнем участке, – ответил я.
Это его задело за живое. Ответ не замедлил себя ждать:
– Зато у нас, к счастью, нет таких, как вы, Тобин. Подобные выпады меня уже не трогают, поэтому я спокойно повторил:
– Как бы то ни было, запомните: держитесь от них подальше.
– А если нет?
– Вам же хуже, сделаю все, чтобы жизнь вам показалась очень неприятным занятием.
Он нахмурился, видимо, уверенности у него поубавилось.
– Не переоценивайте своих возможностей. С вашим‑то прошлым неужто вы полагаете, что в состоянии доставить кому‑то неприятности?
– Не знаю. Но попытка не пытка. У меня еще остались кое‑какие связи. Сделаю все, что в моих силах, чтобы в вашей епархии запахло жареным.
Он повернулся, с мрачным видом обошел кухонный стол и с минуту постоял напротив холодильника. Я услышал, как он прошептал: “Семь раз отмерь – один отрежь”. Затем провел рукой по лицу, словно стирая усталость, и встряхнулся, словно собака, вышедшая из воды.
Дверь распахнулась, заставив нас обоих вздрогнуть, и на кухню вошел Билл с отсутствующим видом, поглощенный какой‑то мыслью. Сделав несколько шагов, он остановился и, моргая, уставился на нас.
– Извини, папа, – сказал он. – Я не знал, что здесь кто‑то есть. Я думал, что все в гостиной.