Как странно – ощущать себя зрителем, а не участником спектакля.
Репортер задал мне еще пару вопросов, но стоящих ответов так и не дождался и наконец от меня отвязался. Я видел, как он вступил в разговор с парой в штатском на кухне.
Через несколько минут мой недавний собеседник снова подошел ко мне и заявил:
– Пока что это все, мистер Тобин. У нас есть ваш адрес, возможно, мы с вами свяжемся. Вы никуда не уедете?
– Нет, – ответил я. – Буду в городе.
– Спасибо вам за содействие, – сказал он. Но по его лицу, глазам и голосу ничего нельзя было прочесть.
– Пожалуйста, – последовал мой ответ.
Я поднялся и вышел на яркий солнечный свет, а репортер успел тем временем щелкнуть меня. Видимо, он решил, что я – один из тех, кто занимается расследованием.
На тротуаре полукругом стояли, обливаясь потом, зеваки. Большинство было в солнечных очках, и хотя все они изнывали на солнцепеке, но упорно не желали расходиться. Я протолкался сквозь толпу и зашагал к углу Шестой авеню и Четвертой улицы, чтобы уехать подземкой до Куинса.
В дверях меня встретила Кейт со словами:
– Ну как?
– Плохо. У нас есть холодный кофе?
– Могу сделать. Пошли в дом. Что случилось? Мы прошли на кухню, я сел на то место, где накануне сидела Робин, и, пока Кейт делала кофе, рассказал ей обо всем. Она слушала молча и только раз прервала меня восклицанием: “Ах, Митч!” Как будто это меня ей было жалко.
Когда я закончил, зазвонил телефон. Кейт пошла в прихожую и, вернувшись, сообщила:
– Это репортер. – Голос ее звучал обеспокоенно.
– Скажи, что меня нет, – ответил я, – а ты ничего не знаешь.
– Ладно, – кивнула она и пошла обратно. Я крикнул ей вдогонку:
– И пожалуй, лучше будет не снимать больше трубку.
Глава 7
Я знаю, что такое жить в осаде. Однажды мне уже пришлось это испытать, когда меня выперли из полиции. Не отвечаешь на звонки в дверь. Не подходишь к телефону. Не выходишь из дому. Просишь приятеля или соседа сходить в магазин за продуктами, отсылаешь своего десятилетнего сына Билла на несколько дней к родственникам в Лонг‑Айленд и ждешь, пока все утрясется. Рано или поздно так и происходит.
На этот раз осада была недолгая. Она продолжалась все воскресенье и первую половину понедельника, но к обеду закончилась. Для газет во вторник я уже не представлял никакого интереса.
Все равно из‑за жары на улицу выходить было себе дороже, так что даже будь все нормально, я не стал бы достраивать стену. Я провел это время наверху, у себя в кабинете, который несколько лет назад начал переоборудовать из бывшей спальни и пока так и не закончил, занимаясь тем, что перечитывал “Жизнь на Миссисипи” Марка Твена. Я всегда любил читать, но в последнее время ограничил круг чтения авторами, писавшими до двадцатого века, так как утратил интерес к чтиву, напоминающему мне об окружающем мире. Газет и журналов я тоже больше не читаю.
Когда в понедельник вечером позвонили в дверь, я было подумал, что это, наверное, опять какой‑нибудь репортер решил сделать последнюю попытку, но затем услышал, как Кейт открыла дверь и с кем‑то разговаривает, – значит, это были не журналисты. Я не двинулся с места: у меня не было ни малейшего желания с кем‑либо общаться.
Голоса раздавались уже в гостиной, и следующие пять минут вряд ли можно было сказать, что я действительно читал. Взгляд блуждал по странице, но я весь обратился в слух, ожидая, когда на лестнице раздастся звук шагов Кейт, при этом снова и снова перечитывая один и тот же абзац.
Через пять минут я услышал, как она поднимается. Я закрыл книгу, бросил ее на стол и начал гадать: если это не репортер, то здорово смахивает на полицию.
Но, когда вошла Кейт, я прочитал в ее глазах нечто другое. Она объявила:
– Это Рита Гибсон. Рита Кеннеди. Мать Робин.
– Она хочет, чтобы я рассказал ей о том, что произошло?
– Робин арестовали, – ответила она. – Сегодня днем, в больнице. Я кивнул:
– Этого следовало ожидать.
– Ты что, серьезно?
– Она виновата, Кейт. – Я развел руками. – Кроме нее, наверху никого не было, точнее, никого живого. После Робин никто вниз не спускался.
– Не могу поверить, что эта девушка совершила такое кровавое преступление, – возразила Кейт. – Убила двоих человек. Она не могла этого сделать, Митч! Ты видел девочку, и не мне тебе об этом говорить. Она на такое не способна. Просто не могла этого сделать.
– Кроме нее, больше некому, – возразил я. – А ты тоже не хуже меня знаешь, что любой из нас способен на все; пока был в полиции, не раз в этом убедился.
К этому осталось только добавить: и я сам – тому прекрасный пример.
Если Кейт и додумала эту мысль, то не подала виду и только повторила:
– Митч, я не верю, что Робин Кеннели кого‑то убила, и ты тоже в это не веришь.
– Я ни во что не верю, – кивнул я. – Более того, я об этом даже не думаю.
– Совершенно верно. Если бы ты хорошенько подумал, то понял бы, что девушка невиновна.
– Даже не собираюсь, – сказал я. – Кому какое дело до того, что я знаю и что я думаю. Моя хата с краю.
– Но не ее, – гневно проговорила Кейт, махнув рукой в сторону двери. – Это же мать Робин. Мог бы хоть пару слов ей сказать, Митч, тебя не убудет.
– И какие именно слова? Что ее дочь убила двух человек? Что ее дочь их не убивала? Мне нечего ей сказать, Кейт, и останется только одно – сидеть перед ней с жалким видом. С таким же успехом я могу отсидеться и здесь, где меня никто не видит.
– Митч, ты не можешь отказать ей в праве хотя бы увидеться с тобой.
– Могу, – возразил я. – И должен. Я ни в чем не замешан. И не собираюсь ни в чем быть замешанным. Это мне слишком дорого обходится. Вчера я было сунулся к ним, чтобы помочь, и посмотри, что из этого вышло.
– Митч...
– Я Рите Гибсон ничего не должен, – прервал я. – Поэтому не собираюсь ни во что лезть. И не позволю, чтобы меня опять втянули в историю.
Она развела руками:
– При чем тут “лезть”? Речь идет просто о разговоре.
– “Сделайте что‑нибудь”. Вот что она скажет, и ты тут же начнешь ей подпевать. Мол, Робин Кеннели никого не убивала, так что давай‑ка поговори с людьми, сунь свой нос куда надо, сделай то, сделай это, словом, найди настоящего убийцу.
– Никто тебя ни о чем таком не просит, Митч.
– Пока нет, – возразил я. – Но скоро попросят. Сначала она, потом ты.
– Митч, а что, если эту девушку признают виновной?
– Кейт, а что, если она виновна?
– Но это же не правда. Ты не хочешь даже выслушать! Почитай, что пишут газеты, послушай ее мать.
– Дохлый номер! – заявил я. – Мое место здесь. И я ни с кем ни о чем не намерен говорить и ни над чем не собираюсь ломать голову. Шага не сделаю из дому, и пусть каждый день будет похож на все остальные.
Она окинула меня изучающим взглядом, пытаясь найти какой‑нибудь способ ко мне подобраться, а затем спросила:
– Для тебя это действительно так важно – отсидеться?
– Представь себе! Она развела руками:
– Тогда мне больше крыть нечем.