Та же дорога вновь вела его к женщинам, к еде, к лечению, за которым следовало здоровье, а за здоровьем - еще большие "опасности", еще большая возможность встретиться с тем, что его страшило.
Положение было "безвыходным", ибо даже болезнь не служила облегчением. Ведь болезнь связана с постелью, с кроватью. А кровать была условно "связана" с той тягостной драмой, которая когда-то разыгралась в младенческом возрасте.
Интересно отметить, что многие из биографов и мемуаристов заметили странное отношение Гоголя к кровати. На кровать он почти не ложился, хотя кровать и стояла в комнате. И даже на диван он не всегда ложился. Он предпочитал дремать, сидя в кресле.
П. Анненков "сокрушался и тревожился", видя "такую причуду" Гоголя.
Анненков так описывает ночи, проведенные с Гоголем:
"Гоголь довольно часто, а к концу все чаще и чаще, приходил в мою комнату, садился на узенький плетеный диван из соломы, опускал голову на руку и дремал долго после того, как я уже был в постели и тушил свечу. Затем переходил он к себе на цыпочках и так же точно усаживался на своем собственном соломенном диванчике и сидел вплоть до света…"
Сам Гоголь объяснял эту свою странность тем, что в его теле происходит какое-то "замирание", когда он ложится на кровать, и, кроме того, он "боится обморока".
Далее Анненков сообщает:
"Со светом Гоголь взбивал и разметывал свою постель для того, чтоб служанка, прибиравшая комнаты, не могла иметь подозрение о капризе своего жильца…"
Оказывается, помимо инфантильного страха, который испытывал Гоголь, ему нужно было еще притворяться, что страха нет и нет бегства.
Какие младенческие сцены разыгрывались во взрослые годы! И с какой силой они держали Гоголя!
Вот поразительный пример замечательного ума, находящегося под властью бессознательных представлений.
Какие тягчайшие страдания испытал великий поэт! Какую боль мы испытываем за эти его страдания! Их не было бы, если б контроль над низшими силами был осуществлен.
Эти страдания, испытанные Гоголем, не снижают образа великого художника, поэта, литератора. Не омрачают нашу память о нем. Гоголь был на уровне знаний своего времени. Но уровень науки был недостаточно высок. Наука того времени блуждала в потемках в этой области. Она не смогла помочь Гоголю. Или даже разъяснить ему, как разъясняет теперь нам.
6
Передо мной на письменном столе лежат еще несколько исследований. И выводы в одинаковой мере сходятся.
Я не стану затруднять читателя подробностями этих исследований. Мне кажется, что и два приведенных примера достаточно убеждают.
В чем убеждают? Хотя бы в том, что необходим контроль разума над низшими силами.
Однако я приведу еще несколько коротких примеров из этой области. Свое мрачное состояние Некрасов приписывал расстроенному здоровью, главным образом болезни печени… Некрасов пишет:
"Доктор Циммерман объявил, что у меня расстроена печень. Итак, я дурю от расстройства печенки…"
Долгие годы Некрасова лечили от этой болезни.
Однако после смерти тело было вскрыто, и внутренние органы, включая печень, найдены были в хорошем состоянии.
Доктор Белоголовый, присутствовавший при вскрытии, пишет:
"Для 56 лет он сохранился изрядно. Никаких болезней, кроме конституционного специфического расстройства, не было". [6]
Меланхолия же сопровождала Некрасова всю жизнь. Даже семнадцатилетним юношей, едва вступив в жизнь, Некрасов писал:
И в новый путь с хандрой, болезненно развитой,
Пошел без цели я тогда…
Эта "болезненно развитая хандра" происходила не от болезней тела. Причины ее лежали в ином. Даже при поверхностном анализе можно было убедиться в наличии бессознательных представлений, подчас одерживающих верх.
Предполагалось, что у Салтыкова (Щедрина) опухоль в мозгу.
Так как у него были, как пишет доктор Белоголовый, "судорожные сокращения в мышцах тела до такой степени сильные, что писание стало для него не только затруднительным, но и почти невозможным".
"В 1881 г., - пишет Белоголовый, - эти подергивания стали чрезвычайно велики и приняли вид Виттовой пляски".
Кроме того, у него возникли "боли в глазах, не связанные ни с каким очевидным поражением глазного аппарата".
Эти симптомы и "мучительные припадки свойственной ему хандры" навели врача на мысль, что у Щедрина "имеется опухоль или киста в мозгу".
Однако по вскрытии (как сообщает тот же врач) ни опухоли, ни кисты, ни каких-либо изменений в тканях мозга не было обнаружено.
Причины, несомненно, гнездились в функциональных расстройствах, в бессознательных представлениях, в сфере ошибочных чувств, ошибочных ответов на те раздражения, кои не соответствовали силе и целесообразности этих ответов.
Вероятно, современная наука в первую очередь произвела бы анализ психики, прежде чем высказывать предположения об опухоли в мозгу.
Такого рода анализ, быть может, сохранил бы жизнь величайшего романиста Бальзака.
История его любви (к Ганской) есть история его болезни и гибели.
В течение многих лет он переписывался с этой женщиной. Он ее любил с той силой, на какую способен человек большого сердца и большого ума.
На расстоянии (они жили в разных странах) она не была ему "опасна". Но когда она захотела уйти от мужа, чтоб приехать к нему, он написал ей: "Бедная привязанная овечка, не покидай своего стойла".
Однако она "покинула свое стойло". Она приехала (в Швейцарию), чтобы повидаться с Бальзаком. Однако это была несчастная встреча. Бальзак почти избегал Ганскую.
Биографы были поставлены в тупик его поведением.
Один из биографов пишет: "Он почувствовал боязнь узнать ту, которую любил".
Другой биограф пишет: "Он испугался слишком большого счастья" (!).
Третий биограф делает вывод: "У него была скверная комната, и он стеснялся приглашать ее к себе".
Какой вздор! И какие пошлые мотивы найдены для объяснения бегства, обороны, страха.
Но вот у Ганской умер муж. Все нравственные мотивировки отпали. Никаких отступлений больше не могло быть.
Бальзак должен был выехать на Украину, чтоб жениться на Ганской.
Биограф пишет, что это решение ехать необыкновенно взволновало его. "Сев в коляску, Бальзак чуть было не остался там навсегда".
С каждым городом, приближаясь к цели путешествия, Бальзак чувствовал себя все хуже и ужасней.
У него началось удушье в такой степени, что дальнейший путь казался ненужным.
Слуги поддерживали его под руки, когда он вошел к Ганской.
Он бормотал: "Я, кажется, умру, прежде чем дам вам свое имя".
Однако это его состояние не оборонило его от венчания, которое было назначено заранее.
Последние дни перед этим Бальзак был почти парализован. Его внесли в церковь сидящим в кресле.
Он вскоре умер. Умер пятидесяти лет от роду. Это был человек огромной физической силы, огромного темперамента. Но это не спасло его от поражения. [7]
Мы видим на этом примере, какой силы может иной раз достичь противник. И какая оборона требуется для победы над ним, над ложными инфантильными представлениями, столь устрашающими наш бессознательный мир.
7
Таких примеров поражения, примеров тоски, болезней и гибели можно привести немало. Но я этим ограничусь.
Я отмечу только, что, не находя причин своих несчастий, иные люди обращались к разуму, как к главному виновнику этих бед. И тут нетрудно было спутать. Люди видели перед собой, казалось бы, наглядные примеры: высокий ум чаще других терпит страдания. Казалось, эти страдания относятся ко всякому высокому уму. Казалось, высокий ум несет беду, горе, болезни. Однако эти страдания вовсе не относились к высокому уму.