Они относились к уму, главным образом, связанному с искусством, с творчеством, - в силу особых, специфических свойств этого ума, в силу склонности этого ума к фантазиям, к сверхчувствительным восприятиям. Именно эти особые свойства ума (чаще всего наследственного характера) давали большую возможность для возникновения ошибочных нервных связей, почти всегда основанных на ложных младенческих фантазиях!
Однако это вовсе не означает, что все люди искусства, творцы и фантазеры, обязательно несут с собой болезни и воздыхания. Эти болезни возникают в силу несчастного стечения обстоятельств. А свойства ума являются только лишь благоприятной почвой для их возникновения. [8]
Вот где кроется ошибка. И вот где истоки хулы, произнесенной разуму.
Высокое сознание не является чем-то опасным. Даже для сверхчувствительного ума, склонного к фантазиям, вовсе не обязательны страдания и психоневрозы.
Есть множество примеров, когда высокая одаренность, и даже гениальность, вовсе не сопровождаются безумием, неврозом, болезнями. Напротив, мы наблюдаем в этих примерах абсолютное здоровье и норму о всех отношениях.
Абсолютное здоровье вовсе не лишает возможности быть творцом-художником. Напротив, абсолютной здоровье - это идеал для искусства. Только тогда искусство может быть полноценным. И таким, каким оно должно быть. Правда, абсолютно здоровый человек может иной раз предпочесть реальную жизнь бесплодным фантазиям. Ему, пожалуй, будет некогда забивать свою голову придуманными персонажами. Он предпочтет, быть может, думать о живых людях, о подлинных чувствах. Он предоставит фантазировать людям, кои и без того мыкаются среди своих фантазий, не умея в полной мере реализовать свои чувства в силу своих страхов и заторможений.
Вот почему мы подчас видим искусство и болезни в опасной близости.
И вот почему могло показаться, что искусство есть достояние нездоровых людей.
Вовсе нет! Но именно эти люди заподозрили, что. разум несет беду. Именно они объявили: "Горе уму".
Они, быть может, не ошиблись в отношении себя. Но они - единицы. Они не должны были бы свои невзгоды приписывать всем людям, которые далеки от подобных бедствий.
Здесь кроется обычная ошибка философов, литераторов, поэтов. Свои чувства и домыслы они нередко отождествляют с чувствами "всего человечества".
Л. Н. Толстой считал, что "непротивление злу" спасает людей от множества бед. Быть может, это спасало Толстого. Но эта идея была абсолютно чуждой большинству людей.
В русском народе Гончаров увидел Обломовых. Быть может, обломовщина была характерна для писателя, но она отнюдь не характеризовала русский народ.
Бальзак в своем романе "Шагреневая кожа" утверждал мысль, будто жизнь гаснет и укорачивается с каждым возникшим желанием.
Страшась своих чувств и желаний, Бальзак предложил всем страшиться их, пугая непокорных смертью.
Это была вопиющая ошибка.
Напротив, человеческая жизнь горит тем ярче и тем длительней, чем меньше болезненных препятствий для этого горения. Человеческий организм - это не ведро с драгоценными соками, которые можно расплескать, растерять, растратить от многих столкновений с жизнью. Это "ведро" наполняется по мере расхода. Однако оно пустеет, если вовсе не расходовать его содержимого.
Эта ошибка запутала многих и многих людей.
Это были ошибки против общества, ретив физиологии, против логики. { них мы усматриваем логику не полностью здоровых, а иной раз и вовсе вольных людей.
И в свете этих весьма заметных ошибок становится понятной философская ошибка Достоевского, который сказал: "Слишком высокое сознание и даже всякое сознание - болезнь".
Достоевский не был здоровым человеком.
Его жена оставила запись о своем первом впечатлении о нем:
"Я видела перед собой человека страшно несчастного, убитого, замученного. Он имел вид человека, у которого сегодня-вчера умер кто-либо из близких сердцу, человека, которого поразила какая-нибудь страшная беда".
Можно допустить, что болезненное состояние его (эпилепсия), несомненно, ухудшалось от непомерной умственной работы. И, вероятно, это позволило писателю сделать столь крайний вывод.
Однако нам кажется, что не работа, а сложный "ответ", комплекс "ответов" на внешние раздражители способствовали его состоянию.
Быть может, и в этой моей книге кто-либо усмотрит ошибку, подобную тем, о которых я сейчас говорю. Но ведь я утверждаю только то, что относится лично ко мне и отчасти к людям искусства. А то, что относится к людям иных профессий и занятий, я отнюдь не утверждаю. Я только делаю предположение.
Разум побеждает смерть
Близок вой похоронных труб,
Смутен вздох охладевших губ…
1
В одном из юношеских писем Гоголя есть удивительная и печальная фраза:
"Я разгадывал науку веселой и участливой жизни, удивлялся, как люди, жадные счастья, немедленно убегают от него, встретившись с ним…"
Значит, Гоголь видел не только свое собственное "немедленное бегство от счастья", он также видел и бегство других.
Куда же бежали эти люди? В каких краях они находили свое спасение от той химеры, какую они создали себе?
Они бежали в те края, какие вовсе не спасали их. Они бежали в края болезней, в края безумия, смерти.
Они бежали в эти края, чтоб именно этими крайними средствами спастись от ужасов и страхов, от бед и волнений, в сущности, даже не осознанных ими.
Значит, они бежали и к смерти? Разве в смерти можно видеть облегчение?
Ведь мы знаем, какое иной раз безумие вселяет в человека мысль о смерти. И, тем не менее, мы видим многие примеры, когда стремятся к смерти, добиваются ее, видя в ней спасение, выход, облегчение.
Как же "примирить" эти два столь крайних полюса? Нет сомнения, их можно примирить, если взглянуть, что происходит за порогом сознания.
Ребенок (и животное) не знает, что такое смерть. Он может видеть в этом исчезновение, уход, отсутствие. Но сущность смерти ему еще неясна. Это понятие входит вместе с развитием ума. В низших этажах психики смерть, видимо, не рассматривается как акт, наиболее страшный (вернее, "опасный") из всех актов человеческого состояния.
В 1926 году, когда катастрофа была для меня слишком близкой, когда противоречия и конфликты ужаснули меня и я не находил выхода, я увидел странный сон.
Я увидел, что в мою комнату входит Есенин, который только недавно умер, повесился. Он входит в комнату, потирая руки, счастливый, довольный, веселый, с румянцем на щеках. Я в жизни никогда его таким не видел. Улыбаясь, он присаживается на кровать, на которой я лежу. Наклоняется ко мне, чтобы что-то сказать.
Содрогаясь, я проснулся. Подумал: "Он явился за мной. Все кончено. Я, вероятно, умру".
Но вот шли годы. Я позабыл об этом ночном инциденте. И только теперь, вспоминая все, что было, припомнил этот сон. И тотчас понял, что он обозначал .для меня в то время. Ведь он означал: посмотри, как мне теперь хорошо, взгляни, какой я теперь счастливый, здоровый, беззаботный. Милый друг, подтупи, как я, и ты будешь в безопасности от тех ужасных бед, которые нас с тобой раздирали.
Вот что означал этот сон, угодливо подсунутый мне низшим этажом, который страшится опасностей значительно, видимо, больше" чем страшатся смерти, ибо не понимает, что это такое, - вернее, не понимает ее так, как мы понимаем ее разумом.
Не этим ли объясняются многие нелепые смерти - от чепухи, от вздора, от незначительных болезней? Не в этом ли кроется одна из причин иных самоубийств, столь похожих на поспешное бегство, на бегство животного?
Такого рода самоубийства инфантильны в высшей степени.