Филипп-Август Третий правит своей страной уже двенадцать лет, за это время он предпринял три крестовых похода, не отвоевал ни пяди Святой Земли, зато растерял все свои северные земли, а вдобавок опустошил французскую казну. Между прочим, граф, вам известно, что герцог Нормандский объявил о разрыве союзнических отношений с Францией и обратился к Святому Престолу с просьбой возвести его в королевское достоинство?
– Да, я слышал об этом. Но удовлетворит ли папа его просьбу?
– Скорее всего, да. Лично я не вижу серьезных оснований для отказа. В договоре о союзе Нормандии с Францией есть пункт, согласно которому Нормандия оставляет за собой право беспрепятственного выхода из состава королевства в случае неудовлетворительного управления оным. А то, что дела во Франции обстоят из рук вон плохо, ясно даже ребенку.
– Бесспорно, – согласился Эрнан.
– И Франция сейчас не в том состоянии, чтобы противопоставить этому пункту договора свою военную мощь, – продолжал герцог. – Королю придется смириться с этим, как прежде он смирился с потерей Бретани, Фландрии и Франш-Конте. А что касается папы Павла, то хоть он и дал свое благословение на ваш поход, ему была не по душе эта авантюра. По его мнению, католическому миру следовало бы поберечь свои силы для похода против турок, и тут я всецело согласен с ним. Разумеется, весьма прискорбно, что Иерусалим до сих пор находится под игом неверных; но, с другой стороны, если последователям Магомета удастся захватить Константинополь, это обернется большой бедой для всего христианства – не только восточного, но и западного. Так что сейчас король Франции не пользуется благоволением Святого Престола, и очень сомнительно, чтобы папа встал на защиту целостности Французского государства. Возможно, герцогу Нормандскому будет отказано в титуле короля, однако ничто не помешает Нормандии возвратиться к прежнему статусу великого княжества.
– И таким образом, – веско добавил Эрнан, – Франция сожмется до тех пределов, в каких она была в начале правления Филиппа-Августа Великого... Гм. Почти до тех же пределов. Ведь графства Сент, Ангулем и Байонна и поныне остаются во владении французской короны.
Герцог проигнорировал этот довольно прозрачный намек и вместо ответа внимательно присмотрелся к спутнику Эрнана, на которого в начале разговора бросил лишь беглый взгляд.
Словно ожидавший этого момента, Эрнан торопливо произнес:
– Прошу прощения, монсеньор. Я забыл представить вам моего двоюродного брата Габриеля де Шеверни. Его сестра Луиза была замужем за вашим сыном Филиппом.
Юноша привстал и почтительно поклонился.
Герцог снова взглянул на Габриеля, но тут же виновато опустил глаза.
«Так-с! – удовлетворенно подумал Эрнан. – Похоже, Филипп не ошибся. Это и впрямь напоминает раскаяние».
Воцарившееся в беседке тягостное молчание было прервано появлением слуг, принесших угощение для гостей герцога. Эрнан без лишних церемоний принялся за еду – он всегда был не прочь перекусить, а прогулка из Кастель-Фьеро в Тараскон лишь подогрела его аппетит. Ободренный примером кузена, Габриель де Шеверни взял из вазы медовый пряник и наполнил свой кубок шербетом.
Постепенно между герцогом и Эрнаном завязался разговор, предметом которого был третий неудачный крестовый поход незадачливого Филиппа-Августа Третьего. В перерывах между поглощением солидных порций печенья с яблочным джемом и внушительных доз вина Шатофьер повествовал о битвах крестоносцев с сарацинами, об их победах и поражениях, откровенно признавая, что последних было гораздо больше, чем первых. В частности, Эрнан весьма детально описал обстоятельства пленения французского монарха египетским султаном, поскольку сам был непосредственным участником той роковой для короля схватки и лишь чудом избежал плена или смерти.
О том, как Шатофьер и еще один рыцарь, Гуго фон Клипенштейн, вырывались из окружения, прокладывая себе путь в гуще врагов, среди крестоносцев ходили настоящие легенды. Эрнан, которому никогда не грозило умереть от скромности, не моргнув глазом пересказал одну из таких легенд, правда (следует отдать ему должное), наиболее близкую к действительности.
– Мой сын тоже воюет с неверными, – заметил герцог, воспользовавшись паузой в рассказе Эрнана, когда тот принялся дегустировать варенье из айвы. – Где-то в Андалусии.
– Уже не воюет, – с набитым ртом возразил Эрнан. – Не так давно между Кастилией и Гранадой вновь заключено перемирие.
Герцог удивленно приподнял бровь:
– А я об этом не слышал. Вы-то откуда знаете?
– Ну... – помедлив, произнес Шатофьер. – Это я узнал от вашего сына.
– Вы уже получили от него письмо?
– Мм... В некотором роде. Как мне стало известно, на прошлой неделе дон Альфонсо подписал с гранадским эмиром соответствующий договор.
– Дон Альфонсо? Почему он, почему не король?
– Филипп говорит, что в последнее время дон Фернандо здорово сдал, поэтому командование кастильской армией взял на себя дон Альфонсо.
– Понятно... Нет, постойте! – Глаза герцога вдруг сверкнули. – Вы сказали: «Филипп говорит». Что это значит? Вы получили от него письмо или все-таки...
– Да, – кивнул Эрнан. – Сейчас он гостит у меня в замке.
– Ясно. – Герцог немного помолчал, предаваясь мрачным раздумьям, потом спросил: – Филипп рассказывал о моем письме?
– Да.
Снова молчание.
– Ну что ж, – наконец заговорил герцог. – Это вполне естественно. Было бы глупо с моей стороны надеяться, что он мигом позабудет обо всех обидах и сразу же явится ко мне. Для этого Филипп слишком горд и самолюбив... Впрочем, кто бы не обиделся, если бы его, точно шелудивого пса, прогнали из родного дома. Не знаю, сможет ли Филипп простить мне это... и все остальное тоже.
В словах герцога было столько горечи, что растроганный Эрнан не сдержался:
– Филипп не злопамятен, монсеньор, и не таит на вас зла. – Затем он все же добавил: – А Господь милосерден.
Герцог тяжело вздохнул:
– То же самое сказал мне на прощание Филипп. Но тогда я не прислушался к его словам, я вообще не желал слушать его. И лишь потом, когда он уехал в Кастилию, я начал понимать, как много он для меня значит... Да простит меня Бог, я не любил ни одного из своих детей, а Филипп и вовсе был у меня на особом счету. Но вместе с тем, сам того не подозревая, я очень дорожил им и где-то в глубине души всегда им гордился. Филипп был отрадой для моего отцовского самолюбия, ведь Гийом и Робер... Что толку скрывать: я стыдился их обоих, особенно Гийома. – Герцог угрюмо посмотрел на Эрнана. Однако в его взгляде не было ни враждебности, ни осуждения, ни порицания, а была лишь слепая покорность судьбе. – Теперь Гийом мертв, и мне приходиться стыдиться только одного сына – Робера. По правде говоря, я даже рад, что он уехал в Марсан. Издали его пороки не так бросаются мне в глаза.
Герцог снова умолк, плеснул в свой кубок немного вина и выпил.
– А вот Филиппа мне не хватает, – задумчиво произнес он. – Почти семь лет мне понадобилось, чтобы понять это. Почти семь лет я потратил на борьбу с собой и со своей гордыней – ведь именно я должен был сделать первый шаг к примирению.
– И вы его сделали, монсеньор, – сказал Эрнан.
– Да, сделал. Но не слишком ли поздно? Я так долго и упорно отталкивал от себя Филиппа, что, боюсь, он не сможет и не захочет вернуться ко мне... как мой сын. Он будет здесь жить, будет моим наследником – но не сыном.
– Уверяю вас, монсеньор, вы ошибаетесь, – убежденно ответил Шатофьер. – Филипп по-прежнему относится к вам с глубоким почтением. И кстати, коль скоро мы заговорили о наследстве.