Маргарита ухмыльнулась и насмешливо взглянула на Бланку, затем вновь перевела свой взгляд на Монтини.
– Раз так, то не смею вас задерживать, сударь. Хорошенько отдохните, а вечером мы продолжим нашу занимательную беседу. Вам уже предоставили комнату?
– Да, сударыня.
– Где?
– В гостевых покоях на первом этаже.
Маргарита покачала головой:
– Это совсем не годится. Брат моей любимой фрейлины вправе рассчитывать на более внимательное отношение. – На какую-то секунду она задумалась. – Итак, поступим следующим образом. Самое позднее к завтрашнему вечеру этот негод... господин Рауль де Толоса должен освободить свою квартиру... своюбывшую квартиру, а пока что... Матильда, ступай разыщи кузена Иверо, представь ему своего брата и от моего имени попроси, чтобы он на денек-другой уступил ему одну из своих комнат... Гм... А чтобы Рикард не вздумал приревновать, скажи, что я приглашаю его пообедать со мной. – С этими словами она протянула Этьену руку для поцелуя. – Приятно было познакомиться с вами, господин де Монтини.
– Мне тоже, – тихо произнесла Бланка. Она вся задрожала, когда он, вроде как нечаянно, вопреки тогдашнему обычаю, прижался губами к ее ладони.
Как только Матильда и Этьен вышли из комнаты, плотно закрыв за собой дверь, Маргарита пристально поглядела на Бланку и спросила:
– Ну? Как тебе понравился братик Матильды? Хорош, не так ли?
Бланка встала с кресла, пересела на диван рядом с Маргаритой и положила голову ей на плечо.
– Господи! – прошептала она. – Что со мной происходит? Я будто горю вся... сгораю...
– Ты влюбилась?
– Нет... Не знаю... Я ничего не знаю!
– Зато я знаю: в тебе вспыхнула страсть. Поэтому ты вся и горишь. Ты сгораешь от страсти. Со мной тоже так было... Когда-то. Очень давно. В самый первый раз. – Маргарита мечтательно улыбнулась. – У нас гостил Альберто Фарнезе, теперешний герцог Пармский, и я, одиннадцатилетняя девчонка, влюбилась в него по уши. Будто с ума сошла. На третью ночь я тайком пробралась в его спальню и залезла к нему в постель. В потемках он принял меня за одну из фрейлин моей матушки – со всеми вытекающими из этого последствиями. А утром... О! Я никогда не забуду выражения его лица, когда он проснулся и увидел меня... Бланка, ты вся дрожишь!
Бланка еще крепче прижалась к ней.
– Мне зябко, Маргарита.
– Но ведь только что ты горела.
– А теперь мне зябко. Мне... мне страшно. Я боюсь...
– Чего ты боишься?
– Себя боюсь. Своих мыслей и...
– И желаний, – помогла ей Маргарита. – Ты испытывала что-то похожее к Красавчику?
Бланка долго молчала, прежде чем ответить.
– Да, – сказала она. – Только это сильнее. Когда меня влекло к Филиппу, я всегда вовремя останавливалась. А сейчас я боюсь, что не сумею остановиться. Что со мной, Маргарита?
– Ты взрослеешь, вот и все. Твой Филипп пробудил в тебе женщину, Александр сделал тебя женщиной, а этот парень, надеюсь, научит тебя быть женщиной. Все это естественно, и тебе нечего бояться. Отбрось все страхи, подчинись своим желаниям, и ты увидишь, как это прекрасно – любить и быть любимой. Ведь сам Господь говорил, что суть нашей жизни – любовь.
– Ах, кузина! – в отчаянии простонала Бланка. – Не мучь меня. Прошу тебя, не мучь... Пожалуйста...
Маргарита вздохнула:
– Ты сама себя мучишь, золотко. И не только себя – меня тоже.
Это была истинная правда. Последние четыре месяца Маргарита жила в постоянном страхе перед будущим. Ее пугали возможные последствия громкого скандала, который разразится, когда Бланка (а когда-нибудь она все же решится на это) потребует развода с Александром, публично обвинив его в кровосмешении.
Сам по себе скандал был бы даже выгоден Маргарите, так как позволял ей избавиться от своего политического противника – графа Бискайского, хотя при этом пострадала бы и Жоанна, которую наваррская принцесса по-своему любила. Но в данных обстоятельствах окажется затронутой фамильная честь кастильского королевского дома, и гнев могущественного соседа, скорее всего, обрушится на всю Наварру, без разбора, кто конкретно виноват в несчастьях Бланки – любимицы всей Кастилии и любимой сестры короля. Минимум, что сделает Альфонсо XIII, это денонсирует все мирные договоры и умоет руки, позволив своим воинственным и падким на чужие земли вассалам действовать по собственному усмотрению. А тогда и Гасконь с Арагоном не останутся пассивными наблюдателями – с какой стороны ни глянь, под угрозу будет поставлено существование Наварры как самостоятельного государства.
«Боюсь, – подумала Маргарита, – мне все-таки придется выйти за Красавчика...»
– Бланка, – произнесла она вслух. – Ты должна пообещать мне одну вещь.
Кастильская принцесса подняла голову:
– Да?
– Когда тебе станет совсем невмоготу, когда ты решишь потребовать развода...
– Ты же знаешь, кузина, что я никогда...
– Не зарекайся. То, что в детстве тебя убедили в нерушимости брачных уз, еще не значит, что ты будешь думать так всегда. Лучше пообещай мне, что ничего не предпримешь, не посоветовавшись со мной.
Бланка утерла платочком слезы с лица и вопросительно посмотрела на Маргариту.
– Хорошо, обещаю. Но что ты задумала? Неужели собираешься помочь мне?
– Да. Кажется, я знаю, как уладить твой развод с Александром без лишнего шума и не устраивая скандал.
– И как же?
Маргарита промолчала. Она знала как. Она знала, что ей делать, и, если понадобится, она сделает это. При необходимости она сделает Бланку вдовой – а вдовам незачем требовать развода.
ГЛАВА XIX. ЛЕТО 1452 ГОДА
После возвращения Филиппа герцогский дворец в Тарасконе, который в последние годы выглядел как никогда унылым и запущенным, вновь ожил и даже как-то помолодел. За короткое время Филипп собрал в своем окружении весь цвет молодого гасконского и каталонского дворянства. Его двор не уступал королевскому ни роскошью, ни великолепием, и лишь условия Тараскона, небольшого местечка в междугорье Пиренеев, не позволяли ему стать самым блестящим двором во всей Галлии. Иногда Филипп подумывал над тем, чтобы переселиться в Бордо или, еще лучше, в Тулузу, но за семь лет изгнания он так сильно истосковался по родным местам, что решил пожить здесь, пока не утолится его жажда за прошлым.
Впрочем, мысли о переселении Филиппу подсказывало главным образом его тщеславие. И в Тарасконе он не чувствовал недостатка в блестящем обществе, даже имел его в избытке. Особенно радовало Филиппа, что рядом с ним снова были друзья его детства, по которым он очень скучал в Кастилии. В первую очередь это относилось к Эрнану де Шатофьеру, Гастону д’Альбре и Симону де Бигору. Они по-прежнему оставались лучшими друзьями Филиппа – но теперь они были также его ближайшими соратниками, главными сподвижниками, людьми, на которых он мог всецело положиться и которым безоговорочно доверял.
В определенном смысле к этой троице присоединился и Габриель де Шеверни – он был братом Луизы, и уже этого было достаточно, чтобы Филипп испытывал к нему искреннее расположение. Семь лет назад они подружились и даже после смерти Луизы поддерживали приятельские отношения, частенько переписываясь. Из-за запрета отца Габриель не имел возможности навестить Филиппа, когда тот жил в Толедо, да и в Гаскони он оказался только благодаря чистому недоразумению
Некоторое время после пленения французского короля Эрнан де Шатофьер считался погибшим, и руководство ордена тамплиеров явно поспешило с официальным сообщением о его героической смерти.