Неуловимому Красовскому поручили привести двух способных мальчишек, которые справятся с ролями хулиганов, потому что прежние юные актеры переели мороженого и слегли с ангиной. Красовский в суматохе забыл обо всем на свете, а когда мы подвернулись под руку, решил сделать из нас актеров. И, как видите, своего добился.
— О чем спекталь? — поинтересовалась капитан.
— Для детей младшего школьного возраста, — поморщился я. — Там лоботрясов и двоечников перевоспитывают в два счета. Прочитали им мораль, они тут же покаялись в своих грехах.
— Понятно, — сказала инспектор, — жизнью там и не пахнет.
— Ага, — поддержал я женщину в капитанских погонах, — как говорит мой папа, даром перевели продукты.
Саня долго выдерживал характер, а тут и он решил подать голос:
— Я там говорил о матриархате.
Инспектор неожиданно приняла его сторону:
— Ты прав, много бед от того, что в семье главенствует женщина.
Обрадованный, что нашел поддержку там, где вовсе не предполагал ее обрести, Саня решил высказать все, что накипело в душе.
— Человечество медленно, но неуклонно движется к своей гибели, — мрачно закончил Саня свои разглагольствования о матриархате.
Инспектор слушала его внимательно, ни разу не перебила, но сама начала с того, чем кончила.
— А почему женщина главенствует в семье? Вовсе не потому, что ей хочется, а потому что вынуждена. Не кажется ли тебе, что женщины взвалили на свои хрупкие плечи самые большие тяжести? — инспектор показала на капитанские погоны. — А мужчины оставили себе рыбалку, телевизор, футбол. У тебя кто мама?
— Врач-травматолог.
— А папа?
— Футболист, — ответил Саня и тут же поправил себя: — Он был футболистом, а сейчас тренирует мальчишек.
— Вот видишь, — инспектор развела руками.
— Вижу, — печально вздохнул Саня.
— Кстати, — инспектор взяла ручку, — мы с тобой еще не познакомились.
И пришлось Сане выложить капитану все о себе. Когда инспектор заканчивала полное Санино жизнеописание, дверь распахнулась, и на пороге появился папа. А за ним, возвышаясь над папиной лысиной, выросла фигура режиссера.
— Он? — спросила Марина Николаевна.
Вместо ответа папа бросился ко мне, и мы обнялись.
Потом папа отстранил меня, быстро оглядел, ощупал. Я заметил, как блеснули слезы под стеклами его очков.
— Папа, со мной ничего не случилось, — радостно сообщил я и еще раз с удовольствием повторил: — Папа…
Как долго — целых два дня! — я не произносил этого слова — папа. Какое это прекрасное слово — папа.
Наконец, папа оторвался от меня и увидел Саню, всего в бинтах, ссадинах и царапинах. Папино доброе сердце не выдержало, папа бросился к Сане и прижал к груди моего друга.
— Мальчики, что вы натворили? — взволнованно бормотал папа. — Как вас угораздило?
При появлении папы инспектор вскочила, от смущения разрумянилась еще пуще и поправила прическу, бросив торопливый взгляд в зеркало, висевшее на стене.
— Это ваш? Ваши? — спросила капитан, когда папа обнял разом нас двоих.
— Мой, мои, — подтвердил папа и попросил: — Вы уж их простите, шалопаев.
— Да, — властно вмешалась Марина Николаевна, — я забираю свое заявление. Где оно у вас тут?
Инспектор нашла среди бумаг заявление и протянула режиссеру.
— Это было недоразумение, — Марина Николаевна эффектно разорвала лист на мелкие кусочки, — и пусть оно рассеется как дым.
Режиссер хотела было швырнуть бумажки, чтобы они разлетелись по комнате, и уже взмахнула рукой, но под строгим взглядом инспектора остановилась, вероятно, вспомнила, что она не в студии, и опустила бумажки в карман пальто.
Легкость, с какой расправилась со своим заявлением Марина Николаевна, возмутила инспектора.
— Как все просто у вас получается — недоразумение, — язвительно произнесла она и взмахнула рукой, передразнивая режиссера. — Надо было думать, прежде чем вызывать милицию. А разбитые стекла? А причиненный ущерб?
— Ах, — скривила губы Марина Николаевна, мол, было бы о чем говорить. — Мы все уладим.
Папа почуял, что между женщинами назревает перепалка, которая грозит надолго затянуться, и решил вмешаться.
— Я вас очень прошу, давайте прекратим это дело. Ребята хорошие, первый раз оступились, их надо простить.
Вновь чудесная перемена произошла на наших глазах с инспектором. Из строгой блюстительницы законов она превратилась в очаровательную женщину, одарившую моего папу самой нежной улыбкой.
— Милиция не может не прислушаться к просьбе такого известного человека. А ребята и вправду неплохие. На первый раз я вас прощаю, мальчики.
— Спасибо, — сказали мы с Саней.
— Спасибо, — папа прижал обе руки к груди, — и, как у вас не приятно, однако, мы бы хотели, с вашего разрешения, откланяться.
— Позвольте вам пожелать, уважаемый Борис Петрович, больших творческих успехов! А вам, товарищ режиссер, — тут у капитана вновь переменился тон, а главное, выражение лица, — я бы посоветовала поучиться у Бориса Петровича, а не высасывать из пальца истории, тогда бы поменьше было разбитых стекол и приводов в милицию.
Марина Николаевна вспыхнула:
— Ну, знаете, не ваше дело судить об искусстве.
— Почему не мое? — загорелась и капитан. — Когда по телевизору демонстрируют настоящее произведение искусства, у милиции меньше работы.
Папа подмигнул нам с Саней, мол, пора и честь знать. Пока женщины выясняли, какие фильмы и спектакли следует показывать по телевизору, мы потихоньку улизнули.
На улице мы перевели дух.
— Здорово вы нас выручили, — восхитился Саня.
— Сейчас бы снять вам штаны да всыпать по тридцать первое число, — папа дал волю гневу. — Ну, скажите на милость, какая нелегкая принесла вас на студию?
— Я хотел тебя повидать, — признался я.
Папа смущенно кашлянул. Видя, что он не в своей тарелке, я спросил:
— А как ты нас нашел?
— О, это целая пьеса, правда, в одном действии, — папа обрадовался, что я переменил тему разговора, но вдруг спохватился: — Мальчики, вы обедали?
— В школе, — начал я, — но после перенесенных волнений мы непрочь…
— Пообедать по-настоящему, — закончил Саня.
Мы забрели в ближайшее кафе, папа заказал уйму блюд, а в конце мороженое с шоколадом, и пока мы поглощали еду, папа рассказывал, как ему удалось найти нас.
— Вероятно, я появился на студии минут через пятнадцать после того, как вас увела милая капитанша. Вся студия еще гудела. Я видел пустой проем в двери. Между прочим, должен признаться, меня охватило дурное предчувствие. Может, потому, что я все время о тебе думаю, — папа взлохматил мне волосы. — Но я отогнал прочь мрачные мысли и сосредоточился на предстоящей записи. И тут меня перехватила Марина Николаевна. Не поздоровавшись, она долго и внимательно меня разглядывала, причем бесцеремонно вертела моей головой, точно она была ее собственностью. Я человек воспитанный и привык во всем уступать женщинам, но и моему терпению пришел конец. «Марина Николаевна, — вежливо произнес я, — мне лестно то внимание, которое вы оказываете моей внешности, но позвольте узнать, чем вызван такой чрезвычайный интерес к моей персоне». Марина Николаевна, которая к тому времени уже по-свойски дергала меня за уши, словно желала удостовериться мои они или нет, наконец, резким движением оставила меня в покое, отчего я, чтобы устоять на ногах, вынужден был прислониться к стене.