МОНАРХИЯ И ПРОГРАММА
Монархия по самому своему существу предполагает наличие разных партий. Монархия стоит над всеми ними. Она их уравновешивает и она их обязывает к сотрудничеству. До появления в эмигр а ции Народно-Монархического Движения эмигрантские монархисты говорили сначала вслух, пот о м вполго лоса, потом шепотом о реставрации всех или почти всех старых сословно-классовых привилегий. Сейчас об этом не говорится даже и шепотом, но кое-кто все еще говорит про себя: «Авось, все-таки удастся!» Из столкновения идей народной и сословной монархии после Второй мировой войны родилось промежуточное течение, которое волей-неволей было
ДУХ НАРОДА
БЕЗ ЛИЦА
Свою знаменитую книгу Д. Менделеев назвал «К познанию России». Эта книга, действительно, много сделала «к познанию России». Но Россия, в том разрезе, в каком ее рассматривал Д. Менделеев, оказалась только пространством, территорией, страной, в которой некий, нам, в сущности, вовсе неизвестный народ «X», строил, строит и будет строить свое хозяйственное бытие. Вместо русского народа, на той же территории мог оказаться всякий другой народ, — выводы Д. Менделеева были бы приложимы и к нему.
Приблизительно на той же точке зрения стоят и иные исследователи русских судеб. Сократовский рецепт «по з най самого себя» выполняется так, как если бы мы в целях самопознания стали бы изучать: квартиру, в которой судьбе было угодно разместить нас на постоянное жительство, соседей, которыми судьбе было угодно нас снабдить, окружавший ландшафт, систему отопления и дыры в крыше. Жилец этой. квартиры, с его талантами и темпераментом, привычками и формой носа, как-то остался вне внимания исследователей. Им, с обственно, должна была заниматься история. Вот, история и повествует нам о прошлом и квартиры и жильца: какие там были пожары, как туда врывались воры, какие семейные дрязги происходили под крышей нашего «месторазвития» и как, в сущности, мало понятным путем стены этой квартиры раздвинулись на одну шестую часть земной суши. Молчаливо, предполагается что сам жилец тут не при чем. Были такие-то и такие-то географические, климатические, экономические и прочие явления, обстоятельства и даже законы — и вот они-то автоматически создали Империю Российскую. А жилец? Жилец тут не при чем.
История страны должна была бы быть биографией народа. Историки в общем и пытаются быть биографами. История Аппенинского полуострова — страны, которая раньше была населена римлянами и теперь населена итальянцами, делится на биографию двух народов: одного, который создал Римскую Империю и другого, который Римской Империи не создал. Людей интересует не страна, а народ. Не столько география, сколько биография. Но биографии народов у нас, в сущности, нет.
Если вы возьмете в руки любую биографию любого великого человека, то вы сразу найдете в ней попытки установит определяющую черту характера этого человека: его «доминанту», как это назвал бы я. Мальчишка Ломоносов, с его знаменитыми тремя копейками в кармане и с его жаждой науки; Эдиссон, с его типографией в вагоне железной дороги; Пушкин, с его царскосельскими стихами; Наполеон — в военном училище; Ленин — в гимназии или Бисмарк в своем Шенхаузене — у всех них с самого юного возраста, четко и ясно проступает доминанта их характера, то, что впоследствии определи их судьбы, то, что как-то отличает их от других людей; от и сверстников, однокашников и даже братьев. Никто и никогда не пытался установить «закона», по которому Ломоносов стал ученым, Эдиссон — изобретателем, Пушкин — поэтом и прочее, — но всякий историк норовит установить закономерность следуя которой народ послушно шествует по путям, предуказанным Спенсером, Контом, Гегелем, Киплингом, Марксом, Рорбахом, Лениным, Розенбергом и еще несколькими сотнями философов, историков, геополитиков, мыслителей, пророков и прочих светочей человечества.
На путях всех этих шествий происходит целый ряд неприятностей. Во-первых — светочей развилось до очевидности слишком много. Во-вторых, те пути, которые они нам освещают — ведут в диаметрально противоположные стороны. В третьих, все законы, которые они для нас открыли, — полностью исключают друг друга. В-четвертых, — в силу всего этого, вместо дальнейшего продвижения по путям прогресса и прочего, мы погружаемся во все больший кабак.
Древний Рим создал империю, которая в смысле организации человеческого общежития, стояла выше сегодняшней Европы н астолько, насколько современная Европа стоит выше Рима в техническом отношении. Самолетов у Рима не было — но были и водопроводы и всеобщее обязательное обучение, многое такое, чего нет и сейчас. «Науки» в Риме не было. Место сегодняшних светочей человечества там занимали авгуры. Они гадали по внутренностям жертвенных животных и результаты своих научных исследований сообщали массе в качестве того, что мы сейчас назвали бы «научной неизбежностью». Авгуры имели перед философами, политико-экономами, геополитиками, историками и прочими то подавляющее преимущество, что они сговаривались
Только вымысел, мечтанье,
Праздной мысли трепетанье,
То, чего на свете нет.
И, в результате этих трепетаний, -
Все смешалось в общем танце
И летят во все концы
Гамадрилы и испанцы,
Ведьмы блохи, мертвецы.
Летим тоже и мы.
***
Мое утверждение о вздорности общественных наук вообще и истории в частности, не грешит, конечно, нехваткой смелости. Фактические доказательства этому утверждению можно найти в нашем всеобщем полете во все концы. Есть и некоторые «документальные» улики.
Один из наших крупнейших историков, специалист по истории Западной Европы, автор учебников, трудов и прочего — проф. Виппер как-то раз признался, что никаких методов исследования национальной жизни у историков нет.