Горностаева выглядит женщиной порядочной и искренней.
– Я был, видел, понимаете? Проверяйте, пожалуйста. Подымаешься по лестнице, слева бухгалтерия, там большая комната. Справа главного бухгалтера кабинет. А прямо – ее касса, и за барьером сейф.
– И сейф ты видел?
– Конечно, видел. Вот такой высоты.
– Уж ты покажешь! Какая ж у него тогда дверь?
– Я думаю, сантиметров 80. Вообще такие сейфы получают большие магазины… А когда я раньше приносил деньги, она сказала, чтокстати, понимаете? Она инкассаторов ждала и деньги сдала им.
– Ну, Юрий Юрьевич, не при тебе же.
– Не при мне, но что я, инкассаторов не знаю? В 15-20 минут всегда приезжают за деньгами.
– Пятнадцать минут какого часа?
– Седьмого.
– Ты, я гляжу, многое подмечаешь.
– Слишком много, да?.. Михаил Петрович, вы не подумайте, что я что-нибудь… я просто наблюдательный человек. Я вам привел просто для примера, что я не вру…
– Боюсь, братцы, кроме Чичикова с Хлестаковым, тут еще кто-то. Пошибче, – объявил Дайнеко после допроса. – Я уже подумывал, а сегодня специально пощупал и… да, больше не сомневаюсь.
– Но что вы подозреваете, Михаил Петрович? Хоть примерно?
– Угадать не берусь. Но что-то есть, что-то было. Может, потому у него и язык не развязывается… Вы слушали разговор после очной ставки?
Группа призналась, что в основном смаковала «Ах, Танечка!».
– Стоит послушать, пустите-ка запись.
Перемотали. Прослушали приведенный выше диалог.
– Уловили? – спросил Дайнеко. – Он ведь удрал не с самой крупной суммой из тех, что брал у Горностаевой. Зачем он около нее кружился, волынился? В сущности, плевать, входил он в служебное помещение или нет, важно, что выведывал порядок работы кассы, расположение внутри и прочее. Словом,его занимал сейф . А это уже принципиально иной уровень… Нет, непохоже, чтобы он никогда не дерзнул на крупное дело!
Отсюда начался второй этап следствия.
Внешне дело близилось к завершению. Последние эпизоды, последние потерпевшие, последние допросы. Но еще тщательней, чем раньше, проверял Михаил Петрович каждое слово Ладжуна, каждую мельчайшую подробность. Где-то преступник оставил электрическую бритву, которой никто потом не пользовался; в ней обнаружены срезки волос – Дайнеко назначал экспертизу для идентификации волос. В другом месте сохранилась присланная им открытка («Скоро приеду и все объясню. Не волнуйся».). И хотя почерк был явно знакомый, Дайнеко все же направил открытку графологам для идентификации почерка. Он старался документально подтвердить каждый случай, отыскать бесспорные доказательства, не довольствуясь признаниями Ладжуна и ничего не принимая на веру. Часть бригады, включая Джонни Маткаву (как вы помните, соратника Дайнеко и Мудрова с первых шагов расследования), занималась исключительно сбором таких доказательств.
– Меня откровенность Ладжуна как-то не убеждает, нет, – говорил Дайнеко.
Проницательный человек был Михаил Петрович!
Минуло дня три, и возвратился из очередной командировки Джонни Маткава. Возвратился с любопытным докладом. Он проверял типичную для Ладжуна историю: несколько месяцев назад в небольшом городке прохвост, назвавшийся научным сотрудником из столицы, увлек молодую девушку, обобрал семью и скрылся. По фотографии потерпевшие твердо опознали Ладжуна, и сам он подтвердил: да, помню такой случай. Но обстоятельства излагал в общих чертах, без деталей. Маткава отправился за деталями. Слово за слово выяснилось, что однажды жених-обманщик посылал при девушке телеграмму сестре. Текста и адреса девушка не знала, но перед «женихом» стоял в очереди их сосед.
– Дальше все было просто, – рассказывал Маткава. – Я засел на почте и стал подряд листать бланки.
К вечеру телеграмма за подписью соседа нашлась. Значит, следующую отправлял преступник. Автобус, «ТУ», электричка – и наутро я уже стучался в квартиру по указанному адресу, а еще через день мы напали на след мошенника. Тоже шатен, и полноватый, и круглолицый, да только не Юрий Юрьевич!
То, что попутно поймали еще одного афериста, хорошо. Но вот почему Ладжун берет на себя чужое преступление?..
Дайнеко начал допрос издалека.
– Ты, Юрий Юрьевич, все твердишь, что понял, осознал и ничего не скрываешь.
– Не скрываю. Я… Короче говоря, я вам душу изливаю, можно сказать.
– Можно сказать, действительно, если со стороны на нас с тобой посмотреть и послушать. Но я же чувствую: человек ты половинчатый, созреваешь медленно. Верить тебе или не верить – не знаю.
– Почему вы считаете так, Михаил Петрович? Что нельзя верить?
– Да ведь было уже однажды – все ты осознал и раскаялся, тебя досрочно освободили. Условно, но освободили. Послали в Волгоград…
– Хороший город, между прочим. Летом купаться можно.
– Отличный город. И завод отличный.
– Большой завод.
– Так вот, тебе поверили. Но ты доверия не оправдал.
– Понимаете, что тут, Михаил Петрович… Я когда устроился там, в Волгограде, мне было трудно. И ни одна живая душа со мной не беседовала, никто не сказал: так-то, мол, и так-то. Ни один пенсионер не пришел! Он мне и не нужен, пропади он пропадом, но просто как человек, чтобы проявил внимание.
– Юрий Юрьевич, ну что ты рассказываешь! Не пришел пенсионер, не побеседовал. Надо, дескать, честно работать, а не воровать. Можно подумать, ты сам не знаешь. Да и когда было приходить, ты через 11 дней удрал.
– Михаил Петрович, у меня была мысль честно работать, но меня никто не поддержал… И, короче говоря, я не такой дурак, чтобы там ишачить! Чтобы у меня мозоли были на руках.
– Там, значит, дураки работают?
– Это их личное…
– Ты даже зарплаты не дождался. Все-таки 70 рублей. Пригодились бы.
– Мне уже ничего было не нужно, я дня не мог оставаться, клянусь! Пропади оно пропадом… Мне эта зарплата, откровенно сказать… сами понимаете. Я жил, как король, как эмир бухарский! Все имел. Что хотел, делал. А то в пять тридцать вставать, в семь приходить… мне это не нужно. Я вам чистосердечно…
– Ну вот, а говоришь, была мысль работать. Как же тебе верить?
– Мысль была, да, была мысль. Но я не говорю, что я бы стал обязательно честным. Никогда в жизни, может быть. Если б кто здесь присутствовал, я бы подумал, как отвечать. А вам прямо говорю, как есть. Если б я сказал, что жалею о заводе, вы бы мне хуже не поверили! Что я там десять лет хотел надрываться.
– Да, похоже, ты выбрал судьбу по себе. Но откуда это убеждение, что ты «не такой, как все» и можешь жить наперекор закону, как заблагорассудится?
– Михаил Петрович, у меня западная кровь. У меня западная кровь, и я ничего не боюсь!
(Ладжун имел в виду, что родители его вернулись на землю отцов из Америки, где у них остались родственники. Несмотря на скитания, Юрий Юрьевич пытался переписываться с заокеанской родней, в то время как дома от него не имели вестей по многу лет подряд.)
– Ну, положим, кровь у тебя славянская, украинская кровь. И мать с отцом уже смолоду здесь крестьянствовали. Другой вопрос, что влияние западное могло сказаться.
– Могло, конечно. Если разобрать, я анархист.
– Даже анархист?
– Ну, не то, что батька Махно… но все-таки что-то есть.
– Тянуло тебя за кордон, признайся?
– Намерения мелькали иной раз. Но потом вдруг стукнуло: боже мой, там тоже надо работать! Конечно, из меня мог получиться неплохой гангстер. Но надо прекрасно язык знать!..
– Ну, Юра, раз уж мы сегодня так откровенно разговорились, давай уточним одну мелочь по делу.