Мать, естественно, замечает.
– Лучше приходи нечесаная!
– Артемушка, ну что ты накинулся с порога? И вообще – зачем цапаться?
– Цапаемся потому, что у нас идиотские отношения. Садись, надо серьезно поговорить.
– Не хочу серьезно говорить! Посмотрите-ка, у меня новая кофточка, и всего двенадцать рублей…
– Кончай этот лепет.
Пауза. Кирпичов подыскивает слова, но Варя его опережает:
– Вы с матерью нипочем не уживетесь! А ее не бросишь – совсем старуха…
– Сегодня, кстати, я не собирался делать предложение. Разговор не про то.
– Что-нибудь случилось?
– Да, кое-что этакое.
– Ты так смотришь, будто я виновата…
– «Будто»… Из-за того, что ты – не случайная знакомая, я попал между двух огней. Надо решать, как быть.
– Между двух огней? У тебя другая женщина?!
– Дура. Вот не пойму – ведь любишь меня?
– Люблю.
– И таскаешься к старому бандиту, от которого меня с души воротит!
– Если на то пошло, меня тоже!
– Тогда объясни, что вас связывает?
Варя молчит.
– Нет уж, подпер такой момент, что не отступлюсь! Санатюка на бочку или… чего доброго, Варя, и попрощаемся.
Стиснув руки, она обводит взглядом комнату. Попрощаемся? Уйти отсюда, где Артем – ее позднее счастье? Где стены увешаны ее фотографиями – фас, профиль, три четверти, – Артем так наловчился снимать, что Варя на стенах кажется рекламной красавицей… Нет, расстаться немыслимо! Варя садится в уголок дивана, поджав ноги, и решается:
– Я его помню лет с шести. Отец умер, мама заболела, меня взяли соседи. И вдруг появился дядя Толя – отсидел срок… Он зачастил к нам. Меня звал «дочкой», а маму – «рыжей телкой». Она была малограмотная, работала уборщицей и рвалась обратно в деревню. Дядя Толя запретил… Устраивал скандалы, если видел у меня на пятке дыру. Мама и пикнуть не смела… Фактически он нас содержал.
– А мать соображала, на какие средства?
– В то время – вряд ли. Официально он где-то числился… Через четыре года снова забрали. Это было горе, я все не верила… Но он попал под амнистию, вернулся, клялся, что невиновен, и пошло по-прежнему… до следующего ареста. В этот раз он исчез надолго, но я знала: стоит освободиться, и опять он влезет в нашу жизнь. А у меня уже был Володя. Хороший парень, футболист… Санатюк свалился как снег на голову, и началось страшное. Я, безмозглая, постеснялась сразу рассказать Володе, а Санатюк как-то очень быстро его опутал, заморочил голову и втянул в уголовщину.
– Скотина!
– Я не подозревала, как он хитер. Чувствовала опасность, пробовала бороться – по-своему, по-женски. Пришла к Володе и осталась с ним, чтобы удержать. На третий день утром – милиция… – Она умолкает в слезах.
– Говори до конца.
– Был ребенок, Артем. Прожил ровно семь часов. Санатюк встречал у роддома и плакал – по этому мальчику. Мать тайком снова брала у него деньги. Повадилась в церковь, замаливала грехи раба божия Анатолия. Мне было все равно… Устроилась на работу. Старалась забыть. Но Санатюк вечно маячил на горизонте.
– Да чего он, собственно, добивался?
– Наверно, каждому человеку, даже такому, хочется кого-то любить. Он любил меня. И сейчас любит – как умеет…
Глубоко засунув руки в карманы, смотрит Кирпичов во двор. Там светится окошко ненавистного старого сыча.
– Вопрос как стоял ребром, так и стоит: чем он тебя на поводке держит? Или это жалость?
– Страх, Артем.
– Страх?
– Я боюсь, что он озлобится.
– И что?
– Не знаю… Понимаешь, он не раз меня сватал – за своих. Он и Володю погубил не со зла, даже не думал губить, только сделал своим. А теперь ты…
– Я не нравлюсь главе семьи? – цедит Кирпичов.
– Ты для него перебежчик, вроде предателя. Был там, да переметнулся к честным людям.
– Это я, конечно, подлец… Значит, вот почему нам нельзя жениться.
И здесь чертов Сатанюк поперек дороги! Одно к одному.
– Только не связывайся с ним! Он на вид дряхлый и безобидный, но…
– Он не безобидный. Потому придется связываться.
– Артем, ради Бога!
* * *
Первая растерянность Бориса Петухова прошла; он успокоился и приободрился. И теперь беседует со Знаменским довольно развязно.
– Отец с перепугу даже наружность не разглядел. Только одно и твердит: «Страшные, ужас какие! Истинные разбойники!»
– Мне он тоже описывал их смутно, – поддакивает Пал Палыч.
– А Сашка даже до майора дослужился? Вот бы не подумал! Бегал такой вихрастый пацанчик, ничего особенного, только надоедный очень был, во все совался. Я даже лупил его, помню.
– По-видимому, это сказалось на нем положительно.
– Да-а, меняются люди, меняются, – охотно посмеивается Борис. – По себе знаю. Вам небось донесли, какой я раньше был оболтус?
– Тем больше чести вам теперь.
– А все Север! Суровая кузница характеров. Кует и перековывает.
– Простите за любопытство, дело прошлое, – вы туда отправились с сознательным намерением перековаться?
– Да нет… честно говоря – подальше от родителей. Все воспитывали. Ну а потом засосало… то есть, хотел сказать, увлекло.
– Ясно, ясно.
Тот, кто знает Пал Палыча, заметил бы, что собеседник ему не по душе, хотя, казалось бы, имеет право на сочувствие. И даже сам Борис по временам чует в интонациях следователя какую-то неопределенность.
– Наверно, думаете – за длинным рублем?
– С точки зрения юридической длина рубля измерению не подлежит, – отшучивается Знаменский. – Да без рубля и не проживешь. А когда набежала возможность, отчего не купить ту же машину?
– Вообще-то, я больше для стариков старался. – Борис откидывается на стуле, нога на ногу и цитирует Томина: – Я рассуждал как? Надо людям на старости лет моральную компенсацию получить. Мало, что ли, они за меня краснели? Так пусть теперь любому скажут: «Вы не верили, что Борис в люди выйдет, а он – нате вам, не хуже прочих». Эх, человек предполагает, а вор располагает. Сколько лет труда…
– Погодите крест ставить. Возьмем воров, вернутся и деньги.
– Да откуда вы их возьмете?
– А откуда мы берем всех, кого задерживаем?
– Не знаю… не верится. Да черт с ними, с деньгами, лишь бы старики поправились.
– Одно другому не помеха. Кстати, вот образец искового заявления. Напишите прямо сейчас.
– И что будет?
– Вас признают гражданским истцом. – Знаменский прячет в глазах огонек любопытства.
– Не обижайтесь, конечно, но все это – туфта.
– Я понимаю, с точки зрения бывалого полярного волка, мы все тут хлипковаты…
– Ну уж, ну уж… – перебивает польщенный Борис, не замечая скрытой иронии. – Полярный волк! Хотя, конечно, хлебнул, чего в столице не хлебают… Может, и правда махануть заявление?
– По закону полагается.
– А если они уже истратили? Накупили какие-нибудь золотые часы, кольца… и упрутся, что вроде не из тех денег?
– Все найденные у них ценности будут изъяты, реализованы и пойдут в возмещение ваших убытков.
– Да?.. Ага… – Он долго читает образец и мнется.
– Что вас смущает?
– Да вот сумма. Я ведь стариков не учитывал, они сами распоряжались. Вдруг навозу для сада достали или еще чего. Надо спросить, сколько истратили. Документ все-таки… цифрами и прописью.
– Хорошо, спросите.
– Тем паче, не к спеху. Надо еще поймать, с кого взыскивать, верно?
– Надеюсь, с вашим приездом это станет легче. Вам, Борис Афанасьевич, известно многое, чего нам не хватает.
– Странные намеки, – хмурится Борис.
– Превратно меня поняли. Я подразумеваю те сведения, которым вы и весу не придаете. Вы ведь знаете жизнь родителей, как никто другой, а для следствия подчас ничтожная деталь важней важного.