При подобной биографии сколько он знает баек!
Они еще повертели проблему с боку на бок, и Знаменский взялся чистить картошку.
В результате ночной маеты и шевелений Томина очередное собеседование с бомжем потекло по бурному руслу. Знаменский старался щипнуть до крови, понуждая бродягу раскрыться. Менял ритм, то выстреливая вопросы подряд, то затягивая паузы и почти подремывая с отсутствующей миной. Бродяге не всегда удавалось сохранить спокойствие. Раз Знаменский поймал его пристальный изучающий взгляд.
– Что вас во мне заинтересовало?
– Гадаю – умный вы человек или нет.
– Внешность обманчива.
– Это про меня?
– Если хотите.
Знаменский принялся подпиливать ногти. (Пилку вместе с двумя письмами от двоюродного брата, будильником, старинными кипарисовыми четками, листиком герани, цепочкой из скрепок и иными, столь же несообразными для Бутырки предметами он похватал утром и запихал в портфель, намереваясь наугад пошаманить).
– Иногда мысленно я пробую побрить вас, постричь, одеть то в ватник, то во фрак. И поставить в различные ситуации. Вот вы колете дрова… м-м, вряд ли. Произносите тост за столом… может быть. Лезете в чей-то карман… сомнительно, не вижу. Обнимаете женщину… пожалуй, если красивая. Выпрашиваете окурки, собираете бутылки? Нет. Отдаете приказ по телефону. Стреляете из пистолета. А почему бы и нет?
В портфеле тикал будильник. Минут через пятнадцать он зазвонит. Неведомо зачем.
– Бог знает что вы обо мне думаете, – засмеялся бродяга одними губами. – В каком-то смысле даже лестно. Допустим, окурков я не выпрашивал. Тут вы попали в точку. А пистолет только в кино видел. Вы, гражданин следователь, человек неглупый, но фантазер.
– Неужели?
– Конечно. Вот насчет того, что воровал, как раз было дело. Голод заставит – украдешь. Корзинку с вишнями сопрешь у бабки на вокзале, а к следующему поезду вынесешь и продашь.
– За вишнями я бы гоняться не стал. – Знаменский обдул ноготь, оценивая симметричность подпила.
– Ну, согласен, есть в моей жизни период. Если бы за бутылкой, я бы рассказал. Уверен, вы бы меня поняли – как человек. А как следователю рассказать не могу. Там не за что много давать, но замешана баба. Чего ее тянуть за собой, понимаете?
Знаменский скрипнул спинкой стула, стряхнул роговую пыль с колен.
– Прошлый раз о матери заговорили, расстроили меня. Отсижу и поеду домой, брошу пить. Женюсь. А если вы накинете срок, я и мать навряд ли в живых застану.
Пытается вызвать сочувствие?
– Вы за эти годы посылали ей деньги?
– Первое время…
Его прервал звон будильника. Бродяга дрогнул и впился вопросительно в портфель. Для усиления нелепости Знаменский растер меж ладоней лист герани, кабинет наполнился пряным запахом. (Герань Маргарита Николаевна держала против моли.) У бродяги ноздри чутко раздулись, он кашлянул и продолжил:
– Первое время посылал. Потом реже.
– Не припомните приблизительно, когда и какие суммы?
– Мало посылал, мало! Чувствую, к чему ведете. Мать старуха, а я сильный мужик.
Эх, разве такого проймешь? Вот если б у меня выросла третья нога либо рыбья чешуя поверх брюк…
– Ну, самый крупный из переводов какой был?
– Оставим это. Совестно, понимаете?
– Нет, не все еще понимаю. Но надеюсь, пойму.
– Что поймете?
– Вас.
– Что во мне непонятного?
– Очень многое. К примеру, уровень культуры при подобном образе жизни.
Все-таки будильник я опять заведу.
– Нынче все культурные пошли. А я все же десятилетку кончил. Даже две пятерки в аттестате имел. Много повидал. С разными людьми встречался. Замечал, перенимал.
– Верно, две пятерки, – щелкнули бусины четок. – По химии и по географии. Но почему-то ни одного города не можете назвать.
Бродяге неприятна была осведомленность следователя.
– Говорите, перенимали.
Но чтобы перенимать, надо сходиться с людьми довольно тесно. А кочевой быт приучает к одиночеству.
– Оно вроде и так – все настороже. Но и легкость нужна. Чтобы с любым встречным – общий язык.
– Между тем в камере, где вся обстановка толкает к общению, вы держитесь обособленно. Опять скажете, нарушаю законность? Нет, ваше поведение фиксируется в карточке. Кроме того, есть надзиратель, он поневоле все видит. Естественно, я поинтересовался. Даже проглядел ваш библиотечный формуляр.
Четки – удобное приложение для рук, в эти мелкие движения сбрасываешь лишнее возбуждение.
– Рад, что мы с вами сегодня так откровенны… В тот раз я сгрубил, вы уж извините.
– Я задал вопрос.
– Ах, да. Народ, знаете, в камере неподходящий: мошенник, кладовщик, учитель какой-то. Что я для них?
– А по-моему, вы пользуетесь авторитетом. Кстати, за вами числится драка. И, кажется, вы применили тогда особый болевой прием. Что это было?
– Ей-богу, не знаю. Научил один парень еще в плотницкой бригаде. Если будет, говорит, кто к тебе лезть, сделай так – сразу отстанет.
Неопределенный жест, не проясняющий суть приема.
– Ну, хорошо, поговорим немножко о литературе.
– Гражданин следователь, разрешите спросить.
– Пожалуйста.
Сейчас ринется в атаку.
– Законом установлен срок для следствия?
– Да.
– Этот срок кончился.
– Не спорю.
– Все сведения про меня подтвердились. Больше ничего не требуется!
– Я счел нужным продлить срок.
И еще продлю, чего бы ни стоило!
– Есть постановление прокурора?
– Есть.
– Прошу ознакомить.
– Я не обязан предъявлять этот документ.
– Порядочки!
Будильник. А кстати – обеспечит перерыв в словопрениях. Все, захлебнулся. Теперь извлечем письма. Можно, к примеру, где попало ставить знаки препинания: «Привет, Павлик! С Новым? годом? тебя? Колю? и Маргариту! Николаевну! Наши, все, шлют, самые, лучшие, пожелания».
– Вы же говорили, что спешить некуда, – этак небрежно между делом.
– Начало надоедать. Сами толкуете, что в колонии лучше. Если вкалывать, можно через год выйти, а?
– И решили осесть под Курском?
– Пора.
– Пора бы. Только зачем вы тогда старательно перечитали все, что было в библиотеке по Средней Азии?
Вопрос проник под броню и поразил чувствительную точку.
– Заявление об отводе следователя я должен подать вам или через местную администрацию?
– В любом случае оно будет тотчас передано прокурору. Но пока прошу ответить.
– Запишите: время нахождения под стражей я использовал для самообразования в различных областях, в том числе в области географии.
В дверную щель просунулся конвойный.
– Я не вызывал.
– Вам просили сказать…
Что-то не предназначенное для ушей бомжа. Конвоир зашептал Знаменскому на ухо, тот почти испугался.
– Уведите в бокс. А… того товарища – сюда.
Бокс – это стенной шкаф в тюремном коридоре, в него при нужде запирают арестанта; там темно, тесно и скверно, и бродяга повиновался нехотя. Тем паче, что почувствовал волнение следователя и угадал, что чей-то визит имеет касательство к делу.
Крепко зажав четки, Знаменский ждал.
Щуплый конвоир с физиономией крестьянского подростка бережно ввел слепую старуху и поставил среди пола ее корзину, обвязанную вышитым фартуком.
Знаменский шагнул в сторону, давая понять, что уступает женщине стул. Конвоир усадил ее.
– Это товарищ следователь.
– Здравствуйте, Варвара Дмитриевна. Никак не ожидал, что вы приедете. Вас кто-нибудь проводил?
– Одна.
– Как же вы добрались? Как нашли?!
– Ничего. Свет не без добрых людей.
Ловя звук, она приподняла лицо, и Знаменский опустился на табуретку, чтобы не витать могущественным духом где-то сверху.
– Наш участковый пришел ко мне, говорит, Петя объявился… в тюрьме.