– Мне эта идея не нравится.
Сержант принялся уговаривать:
– Он ведь придет туда просто как пенсионер: ну, предположим, захотелось ему выпить, в карты поиграть. – Брунетти по‑прежнему молчал, но Вьянелло не сдавался: – Что, разве отставной полицейский не может зайти в бар, в картишки перекинуться, если ему захочется?
– Вот этого я как раз и не знаю, – сказал Брунетти.
– Чего?
– Захочется ли ему.
Ни один из них по вполне понятным причинам не хотел вспоминать, из‑за чего Мышка так рано ушел в отставку. Год тому назад Мышка арестовал двадцатитрехлетнего сынка одного из членов муниципального совета. За растление восьмилетней школьницы. Арест был произведен поздно ночью в собственном доме задержанного, а в квестуру он прибыл со сломанными носом и левой рукой. Мышка настаивал, что парень напал на него при попытке к бегству; тот в свою очередь утверждал, что по дороге в квестуру сержант завез его в темную аллею и там избил.
Дежурный, выслушивавший этих двоих в квестуре, безуспешно пытался изобразить, какой взгляд бросил на парня Мышка, когда тот принялся излагать свою версию произошедшего. Так или иначе, повторять свой рассказ молодчик не стал, и официальной жалобы так и не последовало. Но уже через неделю начальство, в лице вице‑квесторе Патты, дало понять, что сержант должен уйти. Он так и сделал, потеряв при этом часть пенсии. Молодого человека приговорили к двум годам домашнего ареста. Мышка, у которого была семилетняя внучка, больше ни с кем не обсуждал ни этот арест, ни свою отставку, ни что бы то ни было с этим связанное.
Вьянелло сделал вид, что не заметил выразительного взгляда Брунетти, и сказал:
– Я могу ему позвонить.
Поколебавшись еще с минуту, Брунетти все‑таки снизошел до ответа:
– Хорошо.
У Вьянелло хватило ума подавить улыбку. Он просто сообщил:
– С работы он приходит не раньше восьми. Тогда я ему и позвоню.
– С работы? – переспросил Брунетти, хотя знал, что спрашивать об этом не следовало. По закону отставные офицеры не имели права работать. В противном случае они лишались пенсии.
– С работы, – коротко повторил Вьянелло. Он поднялся. – Что‑нибудь еще, синьор?
Брунетти прекрасно помнил, что Мышка был напарником сержанта более семи лет, и что Вьянелло даже хотел сам уволиться, когда Мышку выпихивали на пенсию, и что лишь активное его, Брунетти, сопротивление заставило его подчиненного изменить решение. Гвидо был твердо уверен, что Мышка не тот человек, которого стоило так рьяно защищать, вооружившись высокими моральными принципами.
– Нет, больше ничего. Вот только не могли бы вы по пути к себе зайти к синьорине Элеттре и попросить ее связаться с телефонной компанией: может, ей удастся раздобыть у них список внутренних звонков Тревизана.
– Бар «У Пинетты» как‑то не вяжется с образом преуспевающего адвоката, – заметил Вьянелло.
«И с образом успешного бухгалтера тоже не вяжется», – подумал Брунетти, но вслух говорить не стал.
– Поглядим списки – узнаем, – мягко произнес он.
Вьянелло помедлил, но поскольку Брунетти не сказал более ни слова, он оставил шефа размышлять о том, зачем богатому и успешному человеку могло понадобиться звонить на общественный телефон, да еще в такую жалкую дыру, как бар «У Пинетты».
В этот вечер семейный ужин неожиданно обернулся яростным противостоянием – по‑другому не скажешь – между Кьярой и ее матерью. Скандал вспыхнул, когда дочка сообщила, что делала домашнее задание по математике в гостях у девочки, которая была лучшей подругой Франчески Тревизан.
Закончить рассказ Кьяра не успела, поскольку Паола стукнула ладонью по столу и выкрикнула:
– Я не потерплю, чтобы ты становилась шпионкой.
Закончить рассказ Кьяра не успела, поскольку Паола стукнула ладонью по столу и выкрикнула:
– Я не потерплю, чтобы ты становилась шпионкой.
– Никакая я не шпионка, – огрызнулась Кьяра, – я работаю на полицию. – Она повернулась к Брунетти: – Правда же, пап?
Брунетти не стал отвечать и потянулся за полупустой бутылкой «Пино Нуар».
– Нет, ну ведь правда? – не унималась дочка.
– Это не имеет значения. Работаешь ты на полицию или нет, нельзя вот так выуживать информацию из собственных друзей.
– Да? А вот папа всегда так делает! Что ж, он, по‑твоему, тоже шпион?
Брунетти сделал небольшой глоток вина и взглянул на жену поверх бокала. Интересно, как она вывернется?
Паола проговорила, глядя на него, но обращаясь при этом к Кьяре:
– Дело не в том, что он добывает информацию, общаясь с друзьями, а в том, что они прекрасно знают, кто он такой и зачем он это делает.
– Но мои друзья тоже знают, кто я, и вполне могут догадаться, зачем я это делаю, – настаивала Кьяра, постепенно заливаясь краской.
– Это совсем не одно и то же, и ты это понимаешь.
Кьяра пробормотала что‑то вроде: «Да, как же!», но Брунетти не расслышал толком, поскольку она низко опустила голову над пустой тарелкой.
Паола повернулась к нему и сказала:
– Гвидо, ты не мог бы объяснить своей дочери, в чем тут разница?
Как всегда в пылу спора, Паола, словно бессовестная кукушка, отказывалась от бремени материнства и спихивала проблемы на него.
– Твоя мама права, – проговорил он, – если я задаю людям вопросы, они в курсе, что я полицейский, и учитывают это, когда на них отвечают. Они понимают, что в случае чего я могу заставить их нести ответственность за все, что они скажут, – получается, я даю им шанс быть осторожными, если они сочтут нужным.
– Но разве ты никогда не хитришь? – спросила Кьяра. – Ну, или пытаешься, – добавила она поспешно.
– Бывает, конечно, – признал он. – Но ты не забывай, что бы ни рассказали тебе, это не будет иметь юридической силы. Они могут в любой момент начать отрицать все, что тебе говорили, и тогда твои слова будут иметь не больше веса, чем их.
– Но мне‑то зачем врать?
– А им зачем? – отозвался Брунетти.
– Да не в этом вообще дело, будут эти слова иметь юридическую силу или нет! – снова ринулась в бой Паола. – Речь не о юридических тонкостях, а о предательстве. И, с позволения здесь присутствующих, – она посмотрела по очереди на мужа и на дочь, – о чести.
Брунетти заметил, что Кьяра скорчила гримасу в духе «ну вот, опять начинается» и повернулась к нему, ища моральной поддержки, но она ее не получила.
– О чести? – переспросила Кьяра.
– Да, о чести, – сказала Паола. Голос ее теперь звучал спокойно, но в такие моменты она бывала ничуть не менее опасной. Нельзя выведывать информацию у собственных друзей. Нельзя выслушать их, а потом взять и использовать то, что они сказали, против них же самих.
– Но Сусанна ведь не сказала ничего такого, что можно было бы использовать против нее, – перебила ее Кьяра.
Паола на мгновение прикрыла глаза. Потом, взяв ломтик хлеба, принялась крошить его на мелкие кусочки, – она частенько так делала, когда бывала расстроена.
– Кьяра, не важно, как ты используешь эту информацию и используешь ли вообще. Дело в том, что нельзя, – начала она по новой, – нельзя вызывать друзей на откровенность, когда они общаются с нами один на один, а потом пересказывать или использовать услышанное, ведь они, когда говорили, не рассчитывали, что мы можем так поступить.