Кривовато, будто не проделывал этого движения рукой десятки раз за день на складе. Попросил хрипло:
– Покурить бы.
Знаменский разрешил, самого тоже тянуло. И милиционер обрадованно полез в карман.
– Пошли на волю, тут потом не продохнешь, – позвал некурящий Томин.
Вышли. Горобец сел на ступеньку крыльца, затягивался и ворочал шеей.
– Свернул? – спросил милиционер. – Ну сам и виноват.
Томин двинулся по периметру владений Горобца, чтобы обозреть будущий фронт работ. Не городская квартира, где передней начинается – балконом кончается. Тут хозяйственных построек полно, да вон колодец, да дров поленница неоглядная. Не говоря о доме. Целая бригада упыхается. Вот тебе и отдохнул, поблаженствовал!..
Что это там голубеет между сараем и кучей мусора под забором? Мусор после зимы серый, слежавшийся, а голубой комок только припорошен пылью.
Ни о чем особенном Томин не думал, рука сама подняла хворостину с развилкой на конце, подцепила и перенесла комок поближе. В воздухе тот развернулся и оказался мужской сорочкой, залитой на полах чем-то темным. Так выглядит примерно недельной давности кровь.
– Паша! – крикнул Томин. – Всех сюда!
* * *
На «шерстяное дело» Кибрит, конечно, не потащила следственного чемодана. Но таковой, по счастью, оказался (девственно нетронутый) в горотделе.
Их обоих (Зину и чемодан) доставили на мотоцикле с коляской. Знаменский и Горобец заняли прежние позиции.
– Товарищ эксперт, определите характер пятен на рубашке, – на людях Пал Палыч обычно обращался к Зине официально.
Та расстелила на столе сорочку, вынула необходимые препараты.
Повисла продолжительная тяжелая пауза.
– Это кровь человека, – прервала молчание Кибрит.
Иного и не ждали. Зина свернула рубашку, Знаменский зашуршал протоколом обыска.
– Слушайте внимательно, гражданин Горобец, и отвечайте точно. Я запишу ваши ответы в протокол слово в слово.
Горобец тупо слушал.
– Читаю вопрос: «На принадлежащем вам участке за сараем при обыске найдена мужская верхняя сорочка с бурыми пятнами на груди. По заключению эксперта-криминалиста, это кровь. Что вы можете сказать о принадлежности сорочки и происхождении следов крови на ней?»
Горобец молчал.
– В такой ситуации молчать – плохо.
– Нечего мне сказать, – выговорил наконец Горобец, упершись лбом в громадный кулак. – Не моя рубашка. Не знаю чья. Не знаю, почему в крови. Первый раз вижу…
* * *
Чтобы молниеносная людская молва не опередила следствия, за Миловидовой послали того же мотоциклиста. Остальных забрал знакомый Томину «козлик». Быстрее дошли бы пешком, но совместное шествие Горобца, московской «команды» и местного работника милиции просто свело бы население с ума.
Взбудораженный горотдел поснимал рубашки для процедуры опознания. Кибрит выбрала три похожих на найденную в мусоре, а ее свернула так, чтобы скрыть пятна, и разложила все в кабинете начальника.
Миловидовой заранее ничего не объясняли. «На всякий случай посмотрите, нет ли чего из ваших вещей».
Она обежала глазами сорочки и схватилась за сердце:
– Ой, эта – Сережина… Где вы нашли?!.. Он же в ней ушел!
– Только уж, пожалуйста, не ошибитесь, Алена Дмитриевна, – попросил Знаменский. – Стандартный цвет, стандартный фасон. Если бы какая-нибудь примета.
– Есть примета! Верхняя пуговица помельче и с желтизной. Я пришила, думала – под галстуком незаметно. Вот, смотрите, – выдернула сорочку из остальных, увидела пятна. – Это кровь? Сережина кровь?!.. Сгубили, проклятые!.. Голубчик мой!.. – и припала к рубашке лицом.
Кибрит закусила дрогнувшую губу, осторожно отобрала рубашку.
– В соседней комнате я видела аптечку. Пойдемте, Алена Дмитриевна. – Она, поддерживая, увела Миловидову.
Пуговица и впрямь была иного размера и с желтизной. Томин вздохнул:
– Молодая вдова Алена Дмитриевна…
Кибрит возвратилась непривычно суровая, сообщила:
– Выпила валерианки, попросила пять минут полежать… – Она аккуратно сворачивала и укладывала в целлофановый пакет окровавленную сорочку.
– Так что – убийство? Передаем дело в прокуратуру? – спросил Томин.
Знаменский смерил шагами кабинет вдоль и поперек.
– Я доложу. Но пока трупа нет. Принадлежность крови Миловидову не доказана. Места убийства мы не знаем.
– Ты представляешь, во что выльется обыск?
– Загвоздка, Саша, в том, что я вообще слабо себе представляю…
Знаменский не договорил, но друзьям было достаточно: Пал Палыч сомневался, что «сюжет» преступления исчерпывается теми фигурами или обстоятельствами, которые уже всплыли на поверхность.
– Значит, я тут с вами еще поживу! – повеселел Томин.
– Зина, какие у тебя виды на рубашку?
– Группа крови, конечно. Но, Пал Палыч, у Горобца может быть та же, сам понимаешь.
– И он завтра «вспомнит», что сорочка его собственная, что он на днях брился и порезался, – подхватил Томин. – По-моему, он вообще к завтрему много чего «вспомнит». Из таких.
– Ах, как нужна идентификация крови! – посетовал Пал Палыч.
Кибрит сделала легкое движение, и Пал Палыч его уловил:
– Неужели что-то надумала?
– Не исключено. Но для этого надо ехать в Москву. Есть так называемый способ мультгрупп. Если Миловидова скажет, что в тот день ел ее муж… Понимаете, по микроэлементам в крови можно обнаружить остаточные следы пищи, которую человек принимал незадолго до смерти.
– Серьезно? – поднял брови Томин. – Кофе и бутерброд с сыром переходят в кровь?
– Да, она будет другой, чем если пил чай. Методика опубликована давно, и я все мечтала попробовать.
– Хорошо, поезжай в Москву, – решил Пал Палыч.
Постучав, вошла Миловидова.
– Я еще нужна?
– Понимаю, что тяжко, Алена Дмитриевна, но еще несколько вопросов.
– Спасибо, что сочувствуете, Пал Палыч… Так мы были счастливы, так счастливы! Зачем мне теперь жить?
Все молчали, не находя слов утешения.
Если б они видели эту женщину поздним вечером того же дня!
* * *
Сияющая, румяная ворвалась она в дачный домик и попала в объятия мужчины, с которым не так давно вела мучительный разговор в аллее за Дворцом культуры.
– Милый, Горобца арестовали!
– Гора с плеч!
– Я опознала рубашку, и его арестовали!
– Вот видишь, все развивается по намеченному плану!
– Не сглазь, поплюй… Ой, до чего же я соскучилась!
– Как прошло с рубашкой и вообще? – Мужчине не терпелось узнать подробности.
Миловидова пересказала все, что ей запомнилось из последних событий. Он жадно слушал.
– Ты знаешь, я очень красиво страдаю, – похвасталась она. – Плачу горючими слезами. Нет, правда, до того натурально, даже милиционеры жалеют!
– Я же говорил, что справишься! Про группу крови спрашивали?
– Спрашивали.
– А еще что?
– Много непонятного: например, что ваш муж ел в тот день. И так добивались, чтоб я вспомнила!
– Наверно надеются: ужо найдем тело и проверим, что там в животе.
– Ой, перестань, ну как ты можешь! Даже замутило…
– Доехала нормально? – сменил он тему.
– Полная конспирация. Фоминичне-дуре я сказала, что у мамы заночую. А у мамы посидела, пока она не стала укладываться, и укатила. Мне, говорю, захотелось побыть одной. И на последнем автобусе – сюда… Но в этот раз ничего не смогла привезти вкусненького. Только смену белья.
– Ерунда!
Он принес полбутылки вина и рюмки.
– Чокнемся за счастливое завершение.
Она выпила глоток, он до дна. Осунулся, бедненький, думала Миловидова. Небось и спит плохо. Ей хотелось приласкаться, отогреться возле него душой, его отогреть. Придвинулась, погладила по щеке.