Он обхватил ее за плечи.
– Ленушка, золото ты мое…
Но беспокойство заставило вернуться к прежнему разговору.
– Что люди-то говорят?
– Ой, чего только не плетут! Ты не представляешь, как мне трудно!
– По-твоему, мне весело? – возразил он. – Торчу тут, сатанею от разных мыслей. – Мужчина обвел комнату глазами, задержался на фотографии молодой женщины в купальнике. – От Татьяны вестей нет?
– Прислала открытку из Кисловодска. Через восемь дней они возвращаются.
– И первым делом – копать грядки. Значит, моего житья здесь – от силы неделя.
Он с облегчением налил и выпил еще рюмку. Миловидова отставила свою, произнесла с упреком:
– Тебе бы только удрать. С первой минуты рвался!
– Но я же уступил. Сидел рядом, пока мог.
– А как я одна буду? Ни поделиться, ни посоветоваться… Сколько следствие продлится?
– Не знаю, Ленушка. Тебе еще, бедной, много сил потребуется.
Снова они обнялись. Миловидова заговорила почти по-детски:
– Когда все кончится, какое будет счастье! Начать все сначала, среди людей, которые про нас ничего не знают… Посмотрим разные города… Будут новые друзья… виноград, арбузы… Ты станешь летчиком в отставке, согласен?
– Попробую.
– И поселиться где-нибудь у моря. И купить лодку с парусом. Ужасно хочется с парусом, как в сказке!
Ее «ковбой» оттаял, тревога отпустила, тоже настроился помечтать.
– Я буду ловить неводом рыбу, что нам стоит научиться? – усмехнулся он. – Вечерами стану чинить сети, а ты будешь петь «Не уходи ты, мой голубчик».
Вспомнили первую встречу, у обоих забилось сердце, и уже манила кое-как прибранная постель, но Миловидова вдруг шепнула:
– Милый… а Горобца не расстреляют?
– Фу, черт! – отшатнулся мужчина. – Да кто его расстреляет, у нас добрые. Посадят, конечно. Ему за решеткой самое место!.. Тянет тебя за язык некстати!
Миловидова заплакала – он нахмурился.
– Алена, перестань!.. Да перестань же! Ну что ты, спрашивается, ревешь? Ведь не на следствии.
– Ты меня разлюбил.
– Здрасте!
– Разве раньше ты так относился? Раньше бы я заплакала – ты бы кинулся утешать, ты бы меня зацеловал… а теперь…
– Нам сейчас только не хватает выяснять отношения! Ну возьми же себя в руки, развела сырость. Оба устали, издерганы, впереди вагон сложностей. Давай не трепать друг другу нервы.
– Как их не трепать! Я все время в напряжении, жутко боюсь что-нибудь выдать, ошибиться. Вдобавок фабричные одолевают. И еще я боюсь… пойми, вот я дождаться не могла этого свидания, приехала… а мы даже ни о чем больше не способны разговаривать, только об одном. Засело в уме как гвоздь… Что-то с нами происходит…
Мужчина помолчал, выпил третью рюмку.
– Когда все минует, Алена, будет как раньше. Лучше, чем раньше. Вместе такое пережить – это связывает крепче крепкого!
Она задумалась над его словами, в сомнении покачивая головой.
– Откуда ты знаешь? А если это будет и дальше стоять между нами? Нам захочется все забыть, чувствовать себя как все люди… А вдвоем мы же не сможем забыть… пока вместе, будем помнить. И если ты пойдешь забываться на сторону?
– А ты на другую?
– Я не знаю. Мне страшно.
Он взял в ладони ее лицо:
– Ленушка, обратная дорога закрыта. Что сделано – то сделало. Обратная дорога – в тюрьму.
– Ой, нет! Нет!
– Надо верить: все будет хорошо. Ведь пока же сбывается! Верно?
– Да, ты удивительно рассчитал.
– Ну вот. И все впереди. Будет тебе сказка. Будет парус.
– И будем счастливы?
– Будем! Что нам люди, что какой-то Горобец? Плюнь! Будем жить как хотим. И будет любовь. Ради этого ты должна выдержать. Ты выдержишь!
* * *
С арестом Горобца рабочее место следователя переместилось в горотдел.
Здесь же Томин докладывал Знаменскому о новостях:
– Никто из родных и друзей не слыхал, чтобы Миловидов собирался уезжать из города. На прежнем месте жительства его остались кое-какие родственники, но, после женитьбы он с ними почти не общался. Пока все, Паша. Чем богаты, тем и рады… При допросе Горобца я тебе не нужен? Вопрос справа, вопрос слева, темп?
– Я бы не стал на него давить. Подойду сегодня на мягких лапах.
– Смотри, не набиваюсь.
Привели Горобца.
– Опять вам говорю и повторяю: про Миловидова мне ничего неизвестно! Так и записывайте! – с порога объявил он.
– Непременно запишу, но чуть погодя. Сначала давайте уточним круг ваших обязанностей на фабрике.
Повинуясь приглашению Пал Палыча, Горобец сел.
– Моя обязанность заведовать. Если теоретически.
– А на практике?
– На практике весь склад на мне. Даже погрузка часто своим горбом.
– Отчего так? Не хватает рабочих рук?
– Совести у начальства не хватает. Пользуются, что я здоровый как лошадь. Горобец – ко всякой дырке затычка. Оборудование получить – Горобец. Харчи для столовой – опять же Горобец.
– Учет на складе ведете тоже вы?
– На то Захаров есть, инвалид.
– И как он фиксирует поступление ткани из сушильного цеха?
– Обыкновенно, – буркнул Горобец. – Чернилами.
– Понятно, что чернилами, меня интересует процедура. Ведь ткань впервые метруют при передаче на склад. Тут и возникает метраж, который потом учитывается по документам.
– А я при чем?
– А при том, что неучтенные излишки, минуя ваш склад, не реализуешь. Тихо, тихо! – усмирил он вскочившего было Горобца.
– Миловидову поверили, да? – сжал тот кулаки. – Да почему ж вы ему, собаке, верите?! Пускай бы он попробовал чего доказать! Вы ж ничего не знаете!
– Боюсь, доказать он уже ничего не сумеет. Жена рубашку опознала. Кровь на рубашке совпадает с кровью Миловидова. – Пал Палыч положил на стол акт экспертизы, показал, где прочесть. – Заодно прочтите вот эти показания… Теперь эти… И еще эти.
Не нашлось друзей у Горобца. Даже и собутыльников, потому что предпочитал пить один. Досаждал он окружающим своей грубостью, бранчливым нравом. И хотя, действительно, вкалывал крепко, но симпатии ни у кого не вызывал. А во хмелю бывал агрессивен и многих успел разобидеть. Теперь ему припоминали одно худое, возможно, с преувеличениями: причина ареста его, само собой, не утаилась от горожан и бросила черную тень на все его прошлое.
Горобец, предыдущими вопросами настроенный опровергать свою причастность к хищениям, от внезапного поворота разговора потерялся. Кряхтя и постанывая, читал он отмеченные места в протоколах допросов сослуживцев и соседей.
– Ну это уж… Нет, чего говорят, а? Жена ушла по причине побоев. Да она – две лучинки, соплей склеенные, где ее бить? Мать больную она поехала выхаживать!.. Ну люди, ну злыдни…
Дочитав, поднял на Знаменского ошалелые глаза:
– Выходит, я кругом виноват? Он, значит, меня уличил. Я его с умыслом к себе зазвал. И, значит, пустил ему кровь, пока он доказать не успел. Так оно получается?!
Поведение Горобца, интонации, жесты в чем-то не соответствовали самочувствию человека, знающего за собой страшную вину. Отчасти потому и одолевало Пал Палыча некое сомнение относительно расследуемого «сюжета». Но факты пока однозначно свидетельствовали против Горобца.
– Получается, я сволочь, каких земля не рожала, да?!
Знаменский развел руками:
– Сами видите, как складываются улики.
– Да тут все наизнанку вывернуто! Слушайте, что было. Он нахально приперся. Извини, говорит, днем погорячился. И кадушку попросил под огурцы. Ну, понятно, я его послал. Хотел в зубы дать. Но… вроде удержался, не дал… Вспомнил я, отчего шум был: он стал рассказывать анекдоты какие-то. И тут начал кричать «караул!».