Короткий пиджак был из блестящей, почти металлической ткани, с черным кружевом в форме
цветов. Рубашка, как обычно, была вся в оборках, стиля 17 века, но глубокого вибрирующего синего цвета, вплоть до вороха кружев, которые взбирались к его шее,
обрамляя лицо, и словно выплескивались из рукавов пиджака, закрывая верхнюю часть его тонких белых рук.
В руках у него был пустой бокал, который он крутил между пальцев за ножку, любуясь преломлением света сквозь хрусталь. Он не мог пить вино больше одного
глотка и почти скорбел по этому поводу.
Метрдотель проводил меня между столиками к Жан-Клоду. Он поднял глаза, и один вид его лица сделал упругой мою грудь, и внезапно мне стало трудно дышать. Синий
цвет так близко к его лицу делал глаза еще синее, чем я когда-либо видела, не цвета полночного неба, а кобальтово-синими, цвета чистого сапфира. Но никакому
драгоценному камню и не снилось такое содержание – весомость мудрости, темного знания. Один взгляд в его глаза заставил меня задрожать. Не от холода, не от
страха. От предвкушения.
На высоких каблуках и с разрезами по бокам требовалось все мое мастерство, чтобы красиво идти. Вы должны как бы нести себя, упруго, расслабленно, покачивая
бедрами, иначе платье обовьется вокруг ног, а каблуки вывихнут лодыжки. Вы должны двигаться так, как будто уверены, что можете носить это и выглядеть
прекрасно. Если же усомнитесь в себе, замнетесь, то тут же упадете на пол и превратитесь в тыкву. После долгих лет моей неспособности носить высокие каблуки и
вечерние платья Жан-Клод за месяц научил меня тому, чему мачеха не могла научить меня за двадцать лет.
Он поднялся, и я не возражала, хотя однажды я запорола одно из первых свиданий, вставая каждый раз, когда поднимался он – если из-за стола выходили или
садились дамы. Во-первых, я повзрослела с тех пор, а во-вторых, могла увидеть Жан-Клода целиком.
Черные льняные брюки так гладко и идеально повторяли все изгибы его тела и были настолько облегающими, что я догадывалась, что под ними нет ничего, кроме
самого Жан-Клода. Черные сапоги обтягивали его ноги до колен. Сапоги были из мягкой, будто из крепа, кожи, собранной складками и наверняка нежной на ощупь.
Он плавно двинулся ко мне, и я остановилась, глядя, как он приближается. Я все еще полу-боялась его. Боялась, как сильно я его хочу. Я была как кролик в свете
фар, застывшая, в ожидании приближающейся смерти. Но бьется ли сердце кролика все быстрее и быстрее? Вырывается ли у него дыхание так, словно перехватило
горло? Была ли это стремительная вспышка страха или просто смерть?
Он словно окутал меня руками, притягивая ближе к себе. Его бледные пальцы были теплыми, и я могла чувствовать это, когда он скользил ими по моим обнаженным
рукам. Он уже испил кого-то сегодня, позаимствовал чье-то тепло. Но этот кто-то сам желал того, молил об этом. Мастеру Города никогда не приходилось просить.
Кровь была единственной естественной жидкостью, которую мы с ним не разделяли. Я провела руками по шелку его рубашки, скользнула под короткий пиджак. Мне
хотелось смешать свое тело с его украденным теплом. Мне хотелось пробежать руками по неровностям льна, ощутить контраст с гладкостью шелка. Жан-Клод всегда
был чувственным праздником души, включая свои облачения.
Он легко коснулся губами моих губ. Мы уже узнали, что помада имеет свойство пачкаться. Затем он наклонил мою голову и вдохнул запах моего лица, линии шеи. Его
дыхание обожгло мою кожу, как близкий огонь. Добравшись до пульса на шее, он проговорил одними губами:
– Ты прекрасна сегодня,
ma petite.
Он прижал губы к моей коже, очень мягко. Я судорожно выдохнула, и отстранилась.
Легкий поцелуй в шею, там, где бьется пульс, был приветствием среди вампиров. Это был жест для самых близких из них. Он демонстрировал большое доверие и
привязанность. Отвергнуть его – значило выказать злость или недоверие. Для меня это все еще оставалось слишком интимным для демонстрации на публике, но я
видела, как он пользуется этим приветствием с другими, и видела, как из-за одного отказа начинались схватки. Это был старый жест, который снова вошел в моду.
Фактически, это стало эквивалентом приветствия щеками среди шоу-менов, и подобной публики. Уж лучше, чем целовать воздух рядом с чьим-то лицом.
Метрдотель пододвинул мне стул. Я кивком отослала его. Это был не феминизм, а просто недостаток грации. Мне никогда не удавалось сесть за стол, не получив
стулом по ногам, или получалось сесть так далеко, что приходилось подползать вместе с ним ближе уже самой. Так что черт с ним, справлюсь сама.
Жан-Клод, улыбаясь, наблюдал, как я сражаюсь со стулом, но помощи не предлагал. По крайней мере, от этого я его отучила. Он вернулся на свой стул одним
изящным движением. Как бы напоказ, двигаясь словно кот. Даже в расслабленном состоянии были заметны возможности его мускулов под кожей, физическое
присутствие, которые было сугубо мужским. Раньше я думала, что это были вампирские штучки. Но это был он сам, просто он сам.
Я покачала головой.
– В чем дело,
ma petite?
– Я чувствовала себя такой роскошной, пока не увидела тебя. И теперь я ощущаю себя уродливой золушкиной сестрой.
Он поцокал языком.
– Ты знаешь, что ты прекрасна,
ma petite. Мне напоить твое тщеславие, сказав, насколько?
– Я не напрашивалась на комплименты, – я показала на него и снова покачала головой, – ты потрясающе выглядишь.
Он улыбнулся, склонив голову на бок так, что часть волос скользнуло по плечам вперед.
–
Merci,
ma petite.
– Ты насовсем распрямил волосы? – спросила я и поспешно добавила, – выглядит замечательно.
Так и было на самом деле, но я надеялась, что это не навсегда. Я любила его кудри.
– Если бы так, то что бы ты сказала?
– Если бы так, ты должен был просто ответить. А теперь ты меня дразнишь.
– Тебе бы не хватало моих локонов? – спросил он.
– Я могу отплатить тем же, – сказала я.
Он расширил глаза в притворном ужасе.
– Только не твое венчающее великолепие,
ma petite,
mon Dieu!– он смеялся надо мной, но я к этому уже привыкла.
– Не подозревала, что ты можешь заставить обтягивать тебя даже льняную ткань, – сказала я.
Он улыбнулся шире.
– А я не подозревал, что ты можешь спрятать пистолет пот таким… изящным платьем.
– Пока не полезу обниматься, никто и не узнает.
– Совершенно верно.
Подошел официант и спросил, какие напитки мы будем заказывать. Я заказала воду и колу. Жан-Клод отказался. Если бы он мог что-нибудь заказать, это было бы
вино.
Жан-Клод перенес стул и сел почти рядом со мной. Когда принесут ужин, он вернется обратно, но выбор блюд был одним из развлечений нашего вечера. Потребовалось
несколько таких ресторанных свиданий, чтобы понять, чего хочет Жан-Клод, – даже не хочет, а что ему почти необходимо.