Скашиваю глаза на капитана. Чтение личного дела, несомненно, доставляет ему истинное удовольствие. Щеки надуты, брови нахмурены, одна из бровей то и дело дергается. Скорее всего, контузия.
На вид капитану лет сорок. Ранняя лысина создает вокруг головы героический ореол, словно нимб, только сизый от витающего в кабинете дыма. Из‑под ворота расстегнутой фирменной рубашки торчат пучки волос. На носу раскарябанный в минуты безделья прыщик. Когда улыбается, возникает непреодолимое желание поскорее покинуть помещение и добровольно сдаться первому встречному постовому с чистосердечным признанием о разбитой еще в детском саду вазе.
– Значит, старший лейтенант?
Вздрагиваю. Задумался ни к месту. Из головы моментально улетают только что сформулированные слова чистосердечного признания.
– Так точно, – уже не вскакиваю. Два раза в день может и не повезти.
Капитан Угробов, ласково поглаживая прыщик, сурово буравит глазами:
– Характеристики у тебя отличные, лейтенант. Отзывы преподавателей училища и вахтерш женского общежития самые благожелательные. Даже по физподготовке отличная оценка. Десять раз подтягиваешься?
– Одиннадцать, – смущаюсь от ложной скромности.
– Этого, лейтенант, не стыдятся, – капитан грозит пальцем. – Этим гордится надо. Значит, государство не зря деньги потратило. А то приходят на службу всякие такие, что на стул сядут и одышка на целый день.
Капитан задумывается, минут на десять, не больше. Я не мешаю человеку думать. Пистолет все еще в кобуре. Не заметил, чтобы его кто‑то ставил на предохранитель.
– Что ж…, – капитан закрывает папку, смахивает ее в стол, вздыхает и откидывается в кресле, – Что ж, лейтенант. Люди нам нужны. В последнее время отстрел сотрудников превысил все допустимые министерством нормы. Свежая кровь, в хорошем смысле слова, конечно, не повредит. Нашатырь не нужен? Тогда добро пожаловать в отдел по борьбе с махровым бандитизмом. «Убойную силу» смотрел?
Три раза. Еще я смотрел сериал про крутого американского парня. И много чего другого. Но вряд ли это интересно капитану.
– Так вот, запомни, лейтенант, – лицо капитана превращается в холодную, беспощадную маску хранителя закона и общественного порядка, – Чушь это. В жизни все гораздо серьезнее.
Капитан, осознавая свою мощь и звание, поднимается из‑за стола и расхаживает по кабинету, заложив огромные кулаки за спиной. Чтоб по бокам не стучали.
– Отдельные руководители народного хозяйства погрязли в коррупции. Прибирают к рукам все, что не успели разобрать честные граждане. Бандитизм с липкими паучьими лапами пригрелся на груди у трудового народа. Мафия свободно разгуливает по улицам Канарских городов. Олигархи обнаглели, строят сортиры из золота. Что мы, представители закона, можем противопоставить преступному разгулу? Кроме наших чистых рук, горячего сердца и святой веры в светлое будущее? Ничего.
Капитан останавливается против меня, кладет тяжелую руку на плечо и, пристально заглядывая в душу, спрашивает:
– Ты готов посвятить свою жизнь борьбе с преступными элементами? Готов умереть за наше дело? Готов не спать ночи напролет и есть бутерброды без колбасы?
Про колбасу мне не говорили. Это существенно усложняет дело. Я, например, «докторскую» очень люблю.
Под тяжелым взглядом капитана встаю.
– Если потребуется, буду мочить мафию в сортирах. Хоть в золотых, хоть общественных Канарских. Президент разрешил.
– Ну, это ты, лейтенант, перегнул, – капитан улыбается широко и довольно, наверняка вспоминая юношеский запал в свой первый рабочий день, – Наш президент не про мафию говорил. Но тоже правильно. Ловить, сажать, стрелять и воспитывать из криминала честных граждан.
Вот наша задача. Медаль хочешь заработать?
Не дожидаясь ответа, капитан возвращается за стол, поворачивается на крутящемся стуле к сейфу, распахивает тяжелую металлическую дверцу, достает из железного нутра надкусанный сырок, ругается шепотом, чистую смену белья, снова ругается, и, наконец, вытаскивает красную папку.
– Для начала, сынок, посмотрим, на что ты годишься. Оценки и добрые пожелания наставников хорошо, но человек, прежде всего, проверяется в чем? В труде. Нам случайные люди не нужны. Вот, лейтенант, – капитан нежно гладит папку. – От себя отрываю. На старость берег. Но знать судьба твоя такая, счастливая. Первое дело должно запомниться на всю оставшуюся жизнь. Может так случится, лейтенант, что и вспоминать нечего будет. Жизнь опера хоть и прекрасна, но коротка. Точно нашатырь не нужен?
Сморкается капитан долго и даже красиво, выводя носом затейливые латиноамериканские мелодии.
– Здесь, лейтенант, серьезнейшее дело, – прочистив нос, который наверняка чувствует преступление в радиусе одного километра, капитан одним пальцем откидывает обложку. – Вот ты недавно подумал о крутом американском парне из одноименного сериала? Не надо слов, лейтенант. Я старый опер и должен знать мысли подчиненных. Но вернемся к делу. Взгляни‑ка на это.
Капитан протягивает фотографию.
Небритая бандитская морда с мутными от преступных мыслей глазами. Под левым глазом синяк, говорящий о том, что бандит участвовал в несанкционированном разделе рыночной собственности. Рубашка с улыбающимися кружочками, что явно указывает на принадлежность к определенной преступной группировке. Не олигарх, конечно, но и не мелкая сошка. Надо брать немедленно, пока не ушел за границу.
– Это дворник из восьмого микрорайона, – капитан вставляет в рот новую сигарету, шарит в нижнем ящике стола, вытаскивает спичку, трет о голову и лихо добывает пламя посредством чирканья спички о мое личное дело. – Куришь?
– Нет, – я еще раз внимательно вглядываюсь в фотографию. Щетина от недельного запоя. Синяк от собутыльника. Рубашка от гуманитарной помощи. Глаз алмаз.
– Запомни это лицо, лейтенант, – капитан ищет, куда бы стряхнуть пепел, но, не обнаруживая ничего подходящего, стряхивает в стол. – Запомни хорошенько. Потому что это единственный свидетель особо важного государственного дела.
Сердце возбужденно гонит по венам кровь, временами останавливается, чтобы подпрыгнуть от радости и от волнения.
– Подробности? – превращаюсь во внимание.
– Будут и подробности.
Капитан пристально смотрит в глаза, поднимается, подходит к двери, проверяет, плотно ли прикрыта. Тенью скользит к окну, наглухо завертывает пыльные жалюзи. Затем для чего‑то заглядывает под стол.
– Меры предосторожности, сынок, – объясняет он.
Понимающе киваю, соглашаясь. Предосторожность в нашей работе превыше всего.
– Информация секретная и разглашению не подлежит.
Капитан ждет моей реакции. Я молчу, преданно глядя в капитанские глаза.
– Хорошо, лейтенант. История эта темная. Можно даже сказать чертовщина натуральная. Преступление необычное. Не всякий распутает. Но у тебя, лейтенант, должно сил хватить. Как известно, новичкам и налоговым инспекторам всегда везет. Орден не обещаю, но медаль на сто процентов. А теперь слушай.
Капитан манит пальцем, приказывая пододвинуться поближе. Что я и делаю. Дым от сигареты скоблит по глазам, капитан расплывается, словно изображение в комнате смеха. Но я делаю усилие и, затаив дыхание, вслушиваюсь в тихие слова начальника.
– Темное дело, лейтенант. Ох, темное. Вот уже второй месяц, каждое воскресенье в восьмом микрорайоне происходят вещи, не подвластные простому человеческому сознанию.
Шепот капитана пробирается в мой мозг, обволакивает его, заставляя проникнуться важностью получаемых сведений.