– Вот какими мы стали, Брута.
– Да, господин Ворбис.
– И открытые пагубным влияниям. Море, Брута. Оно омывает порочные берега и служит истоком опасным идеям. Люди не должны путешествовать, Брута. Истина – в центре. Когда путешествуешь, туда просачивается заблуждение.
– Да, господин Ворбис.
Ворбис вздохнул.
– Во дни Оссорий мы плавали в одиночку в кораблях из шкур и плыли туда, куда влекли нас Божьи ветры. Так должны странствовать святые.
Легкая тень неподчинения внутри Бруты заявила, что уж она-то лучше позволит себе стать чуточку испорченней ради путешествия с хотя бы парой досок, отделяющих ноги от волн.
– Я слышал, что Оссорий однажды плавал к острову Эребос на мельничном жернове, – осмелился он продолжить беседу.
– Нет ничего невозможного для сильного верой, – сказал Ворбис.
– Попробуй зажечь спичку об холодец, приятель. – Брута замер. Совершенно невероятно, что Ворбис умудрился не услышать этот голос. Глас Черепахи разносился над землей. – Кто этот болван?
– Вперед, – сказал Ворбис. – Я вижу, нашему другу Бруте не терпится ступить на борт.
Конь зарысил вперед.
– Где мы? Кто это? Здесь жарко, как в преисподне, и, поверь, я знаю, о чем говорю.
– Я не могу сейчас разговаривать, – прошипел Брута.
– Эти отбросы воняют, как болото! Да будет салат! Да будет ломтик дыни!
Мало-помалу лошади достигли края пристани и по одной были заведены по сходням. Коробка в это время запрыгала. Брута виновато огляделся, но никто не обращал внимания. Несмотря на размеры, на Бруту легко было не обращать внимания. Все находили лучшее применение своему времени, чем смотреть на кого-то вроде Бруты. Даже Ворбис отключился и разговаривал с капитаном.
Он нашел место возле острого конца корабля, где одна из торчащих палок с парусами создавала некоторое уединение. Затем, с некоторым страхом, он открыл коробку. Черепаха заговорила из глубин панциря.
– Есть орлы вокруг?
Брута пристально оглядел небо.
– Нету.
Голова высунулась наружу.
– Ты… – начала она.
– Я не мог говорить, – сказал Брута. – Рядом все время были люди! А ты не можешь… читать слова в моей голове? Читать мои мысли?
– Мысли смертных не таковы, – оборвал его Ом. – По-твоему, это как наблюдать слова, выстраивающиеся в линеечку по небу? Как же! Это как пытаться осмыслить пучок сорняков. Намерения – да. Эмоции – да. Но не мысли. Большую часть времени ты сам не знаешь, что ты думаешь. А почему я должен?
– Потому, что ты – Бог, – сказал Брута. – Аввей, глава 54, стих 17: «Все мысли смертных ему ведомы, и нет для него тайн».
– Это не тот, с плохими зубами?
Брута повесил голову.
– Слушай, – сказала черепаха. – Я – это Я, и Я не могу ничем помочь, если люди думают иначе.
– Но ты же знал о моих мыслях… в огороде… – пробормотал Брута.
Черепаха колебалась.
– Это – другое, – сказала она. – Это не… мысли. Это вина.
– Я верю, что Великий Бог есть Ом, и Он есть Справедливость, – сказал Брута. – И я буду верить в это, что бы ты не говорил и чем бы ты не был.
– Приятно слышать, – с чувством произнесла черепаха. – Так и думай. Где мы?
– На корабле. В море. Неспокойном.
– Ехать в Эфеб на корабле? А что сталось с пустыней?
– Никто не может пересечь пустыню. Никто не может жить в сердце пустыни.
– Я жил.
– Тут всего пара дней плавания, – желудок Бруты дал крен, несмотря на то, что корабль едва отошел от причала. – Говорят, Бог…
– Я…
– …послал нам попутный ветер.
– Да? Ох, верно. Насчет попутного ветра, это будь уверен. Постоянного, как река, в течении всего пути, не беспокойся.
* * *
– Я имел ввиду пруд! Пруд!
* * *
Брута вцепился в мачту. Через некоторое время подошедший моряк уселся на бухту и стал с интересом его разглядывать.
– Ты можешь отпустить ее, отче, – сказал он. – Она стоит сама.
– Море… Волны… – осторожно пробормотал Брута, но то, что могло бы выйти наружу, уже кончилось.
Моряк задумчиво сплюнул.
– Ага, – сказал он. – Видишь ли, они должны быть такой формы, так предопределено свыше.
– Но корабль трещит!
– Ага. Трещит.
– Так это не шторм?
Моряк вздохнул и отошел. Через некоторое время Брута рискнул отпустить мачту. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким больным. Дело было не только в морской болезни. Он не знал, где он. В жизни он четко знал лишь две вещи: где он находится, и то, что Ом существует. Тут он разделял склонности черепах. Понаблюдайте за любой движущейся черепахой: периодически она будет останавливаться и стоять, пока рассортирует воспоминания. Не зря же где-то в мультиверсуме, существуют маленькие движущиеся приспособления, контролируемые электрическими думающими машинами, называемые «черепахами». Брута понимал, где он есть, вспоминая, где он был – по подсознательному подсчету шагов и вехам ландшафта. Где-то внутри его головы существовала нить воспоминаний, которая, если бы подключить ее напрямую к тому, что контролирует его ноги, могла бы заставить Бруту протрусить по узеньким тропкам его жизни до самого места рождения. В отсутствии контакта с землей, на изменчивой поверхности моря, нить оборванно болталась. Ом трясся и подскакивал в такт движениям Бруты, когда тот зигзагом пересек качающуюся палубу и достиг борта. С точки зрения кого угодно, кроме послушника, корабль быстро скользил по волнам в превосходный для плавания день. У его пробужения кружились птицы. По одну сторону – то ли по правому, то ли по левому борту, то ли где-то еще в одном из подобных направлений – стая крылатых рыб взрезала поверхность, пытаясь избежать внимания нескольких дельфинов. Брута глядел на серые тени, выписывающие зигзаги под килем в мире, где вообще не надо было считать…
– О, Брута, – сказал Ворбис, – смотрю, кормишь рыб.
– Нет, гоподин, – сказал Брута, – мне плохо, господин. Он повернулся.
Тут был сержант Симония, мускулистый молодой человек с бесстрастным выражением лица профессионального солдата. Он стоял рядом с кем-то, кого Брута с трудом опознал, как главного из просоленных, или как там его титул. Тут же был улыбающийся эксквизитор.
– Он! Он! – надрывался голос черепахи.
– Наш юный друг – не слишком хороший моряк, – сказал Ворбис.
– Он! Он! Я узнал бы его где угодно!
– Я много бы отдал, господин, чтобы не быть моряком вообще, – сказал Брута. Он чувствовал, как трясется коробка от Ома, неистовствующего внутри.
– Убей его! Найди что-нибудь острое! Вытолкни его за борт!
– Пойдем с нами на нос, Брута, – сказал Ворбис. – По словам капитана, тут есть на что посмотреть.
Капитан затравленно ухмыльнулся, словно попав между молотом и наковальней. Ворбис, как обычно, вполне заменял оба. Брута, тащившийся за этой троицей, прошептал.
– Что случилось?
– Он! Лысый! Выбрось его за борт!
Ворбис чуть повернулся, поймал смущенный взгляд Бруты и улыбнулся.
– Я уверен, мы расширим наш кругозор, – сказал он. Потом повернулся обратно к капитану и указал на большую птицу, спланировавшую под поверхность волн.
– Тупой Альбатрос, – быстро сказал капитан. – Мигрирует от Пупа к Краю… – он запнулся. Однако, Ворбис с нарочитой вежливостью созерцал показываемое.
– Он перевернул меня на солнцепеке! Посмотри на его мысли!
– С одного полюса мира на другой каждый год, – сказал капитан. Он слегка потел.
– Действительно? С чего бы это?
– Никто не знает.
– За исключением Бога, конечно, – сказал Ворбис.
Лицо капитана стало болезненно желтым.
– Конечно. Разумеется, – сказал он.
– Брута? – закричала черепаха.