Суча передними лапками, он цеплялся за пиллерс, вокруг которого вращался его панцирь, и на мгновение обе его задние лапки беспомощно задергались над водой. А затем Ом отправился в свободный полет. Нечто белое устремилось вниз, к нему, когда он закачался над краем, и он вцепился в это зубами. Брута завопил и рванул руку вверх, вместе с болтающимся на ней Омом.
– Не кусайся!
Корабль зарылся в волну и его швырнуло на палубу. Ом освободился и покатился прочь. Когда Брута встал на ноги, а вернее на руки и колени, он увидел стоящих вокруг членов экипажа. Двое подхватили его под локти, когда на корабль с грохотом обрушилась следующая волна.
– Что вы делаете?
Они, избегая смотреть ему в лицо, тащили его к борту. Где-то на шпагатах Ом кричал Морской Королеве:
– Это правила! Правила!
Теперь Брутой занялись четверо моряков. Ом слышал сквозь рев шторма тишину пустыни.
– Подождите, – сказал Брута.
– Это не личные счеты, – сказал один из моряков. – Мы не хотим этого делать.
– Я тоже не хочу, – сказал Брута. – Это поможет?
– Море требует жизни, – сказал старший из моряков.
– Твоя – ближайшая. А ну ка, возьмите его за…
– Я могу примириться с моим Богом?
– Что?
– Если вы собираетесь меня убить, могу ли я перед этим помолиться моему Богу?
– Не мы убиваем тебя, – сказал моряк, – а море.
– «Рука, совершающая деяние, виновна в преступлении», – сказал Брута. – Оссорий, глава 56, стих 93.
Моряки переглянулись. В данной ситуации было, пожалуй, неразумно настраивать против себя любого бога. Корабль черпнул бортом.
– У тебя 10 секунд, – сказал старший матрос. – Это на 10 секунд больше, чем у многих.
Брута лег ничком на палубу, отчасти с помощью загремевшей о тимберс следующей волны. К своему удивлению, Ом смутно ощущал молящегося. Он не мог разобрать слов, но само его присутствие вызывало зуд в глубине его разума.
– Не проси меня. Я лишен возможностей… Корабль шлепнулся вниз… …в спокойную воду. Шторм все еще шумел, но лишь вокруг расширяющегося кольца с кораблем в середине. Молния, вонзившаяся в море, огородила их, как тюремная решетка. Кольцо растягивалось перед ними. Теперь корабль двигался низом по узкому каналу спокойствия среди серых стен шторма в милю высотой. Над головой трещало электрическое пламя. А потом пропало. Позади них серая гора опустилась на море. Они услышали затихающий в отдалении гром. Брута неуверенно поднялся на ноги, дико раскачиваясь, чтобы компенсировать уже не существующее движение.
– Сейчас я…
Он был один. Моряки разбежались.
– Ом? – сказал Брута.
– Туточа.
Брута выудил своего Бога из водорослей.
– Ты говорил, что ничего не можешь! – обвиняюще сказал Брута.
– Это был не я… – Ом остановился. «Будет расплата, – подумал он. – Это обойдется не дешево. Это не может быть дешево. Королева Моря – богиня. Я низверг несколько городов в свое время. Святой огонь и тому подобное. Если цена не высока, как добиться людского почтения?»
– Я договорился, – сказал он.
Приливные волны. Потонувшие суда. Город – другой, исчезающие под водой. Это будет чем-то вроде этого. Если люди не уважают, они перестают бояться, а если они не боятся, как заставить их верить?
Это как-то не справедливо, верно? Один человек убил дельфина. Конечно, Королеве не важно, кого выбросят за борт, как и тому не важно, какого дельфина он убил. И это не справедливо, потому, что это сделал Ворбис. Он заставляет людей совершать поступки, которых они совершать не должны… О чем я думаю? Прежде, до того как стал черепахой, я даже не знал, что значит несправедливость…
* * *
Люки открылись. Люди вышли на палубу и разошлись по бортам.
Быть на палубе во время шторма всегда опасно – может смыть за борт, но после нескольких часов в трюме вместе с испуганными лошадьми и страдающими морской болезнью пассажирами, ничто не может быть приятнее. Больше штормов не было. Корабль рассекал волны под благоприятными ветрами, под ясным небом, по морю столь же безжизненному, как раскаленная пустыня. Проходили дни, лишенные всяких событий. Ворбис большую часть времени оставался в каюте. Команда относилась к Бруте с опасливым почтением. Такие новости, как Брута, распространяются быстро.
Здешнее побережье состояло из дюн со случайными бесплодными соляными болотами. Горячее марево висело над землей. Это был берег, где высадиться в случае кораблекрушения куда страшнее, чем утонуть. Здесь не было морских птиц. Пропали даже птицы, следовавшие за кораблем в ожидании объедков.
– Орлов нет, – сказал Ом. Что и следовало сказать.
Вечером четвертого дня однообразная панорама была пробита блесткой света высоко в море дюн. Она вспыхивала с определенными интервалами. Капитан, чье лицо выглядело так, словно сон не каждую ночь составлял ему компанию, позвал Бруту наверх.
– Этот… твой… дьякон велел мне высматривать это, – сказал он. – Пойди-ка приведи его.
Каюта Ворбиса была где-то у самого трюма, где воздух был густ, как жидкий суп. Брута постучал.
– Зайди.
(Слова – лакмусовая бумажка мыслей. Если вы оказываетесь во власти кого-то, кто хладнокровно употребляет слово «пройдите», сматывайтесь как можно быстрее; но если говорят «Зайди», то даже не задерживайтесь, чтобы собрать вещи.) На этом уровне иллюминаторов не было. Ворбис сидел в темноте.
– Да, Брута?
– Капитан послала меня за вами, господин. В пустыне что-то сверкает.
– Хорошо. Слушай меня Брута. У капитана есть зеркало. Одолжи его.
– Э… Что такое зеркало, лорд?
– Нечестивое и запрещенное устройство, – сказал Ворбис, – которое раскаянием можно принудить служить во славу Божию. Он, конечно, будет отрицать. Но человек с такой аккуратной бородой и крошечными усиками тщеславен, а тщеславный человек должен иметь зеркало. Возьми его. Встань на солнце и подвинь зеркало так, чтобы оно отсвечивало на солнце в сторону пустыни. Понял?
– Нет, господин, – сказал Брута.
– В неведении твоем – защита твоя, сын мой. А потом возвращайся и скажи, что увидишь.
* * *
Ом дремал на солнце. Брута отыскал ему маленькое местечко на носу, где он мог бы греться на солнышке с минимальным риском быть замеченным экипажем. А экипаж был уже достаточно напуган, чтобы искать неприятностей. Сны черепашки…
…Миллионы лет. Время мечтания. Бесформенное время. Маленькие боги снуют и зудят в пустошах, в холодных и глухих местах. Они роятся в темноте, без памяти, движимые лишь надеждой и вожделением того единственного, чего жаждут боги – веры. В глухом лесу нет небольших деревьев. Есть лишь высокие, как колонны, чьи кроны распростерлись в небе. Внизу, во мраке, не хватает света ничему, кроме мхов и папоротников. Но когда гигант падает, оставляя небольшое пространство… вот тогда начинается гонка: между деревьями по обе стороны, стремящимися развернуться вширь, и сеянцами внизу, борющимися за право расти вверх.
Иногда удается отхватить себе кусок пространства.
Леса были далеко от пустошей. Безымянный голос, ставший в последствии Омом, дрейфовал по ветру на краю пустыни, пытаясь оказаться услышанным среди бесчисленного множества, стараясь избежать оттеснения в центр. Это кружение могло продолжаться миллионы лет – ему нечем было измерять время. Все, что у него было, это надежда и четкое осознание положения вещей. И голос.
Потом был день. В известном смысле, это был день первый.
Ом уже несколько ча… некоторое время осознавал присутствие пастуха. Стадо подходило все ближе и ближе. Дожди были редки. Корм скуден.