– Хорошо ешь и все такое прочее?
– Да, спасибо.
– Приятно слышать. Теперь поторопись. В смысле, я всего-навсего твой Бог. – Ом повысил голос, так как Брута побежал прочь. – И ты должен навещать меня почаще!
– И молись громче. Меня питают твои усилия! – кричал он.
* * *
Ворбис все еще сидел в своей каюте, когда Брута пропыхтел по коридору и постучал в дверь. Ответа не было. Через некоторое время Брута толчком открыл ее. Не известно, читал ли Ворбис. Очевидно, он писал, судя по его знаменитым Письмам. Но никто никогда не видел его за этим занятием. Когда бывал один, он проводил множество времени глядя в стену или распростершись в молитве. Ворбис умел молясь преклониться так, что позы безумно могущественных императоров начинали выглядеть раболепными.
– Гм… – сказал Брута и попытался потянуть дверь, чтобы ее закрыть.
Ворбис раздраженно махнул рукой. Потом встал. Он не стал стряхивать пыль со своей рясы.
– Знаешь ли, Брута, – сказал он, – я не думал, что в Цитадели есть хоть один, кто решится прервать мою молитву? Все побоялись бы Квизиции. Каждый боится Квизиции. Кроме тебя, кажется. Ты боишься Квизиции?
Брута взглянул в черные на черном глаза. Ворбис взглянул на круглое розовое лицо. Существует определенная личина, которую люди надевают, разговаривая с эксквизитором. Она плоска и невыразительна, слегка блестит и даже начинающий эксквизитор способен прочитать на ней, как по писанному, плохо скрытое чувство вины. Брута просто выглядел не смеющим вздохнуть, но так он выглядел всегда. Это было удивительно.
– Нет, господин, – сказал он.
– Почему нет?
– Квизиция защищает нас, господин. Это написано в книге Оссорий, глава 7, стих…
Ворбис склонил голову набок.
– Конечно. Но ты никогда не думал, что Квизиция может ошибаться?
– Нет, господин, – сказал Брута.
– Но почему нет?
– Я не знаю, почему, господин Ворбис. Просто никогда не думал.
Ворбис уселся за маленький письменный столик, не более одной доски, очищенной от коры.
– И ты прав, Брута, – сказал он. – Потому что Квизиция не может ошибаться. Все может быть лишь так, как того пожелает Бог. Невозможно думать, что мир может существовать как-то иначе, верно?
В голове Бруты на мгновение промелькнул образ одноглазой черепахи. Брута никогда не был хорошим лжецом. Правда и сама по себе всегда казалась такой непостижимой, что дальнейшее усложнение вещей было выше его понимания.
– Так нас учит Семикнижие, – сказал он.
– Где есть наказание, всегда есть вина, – сказал Ворбис. – Иногда вина следует за наказанием, что единственно служит доказательством прозорливости Великого Бога.
– Моя бабушка всегда так говорила, – автоматически сказал Брута.
– Действительно? Я хотел бы узнать побольше об этой выдающейся женщине.
– Каждое утро она задавала мне взбучку, потому, что за день я обязательно совершу что-то, чтобы заслужить ее, – сказал Брута.
– На редкость цельное понимание человеческой натуры, – сказал Ворбис, подперев щеку рукой. – Это звучит так, словно, если бы не неполноценность ее пола, из нее вышел бы отличный инквизитор.
Брута кивнул. «О, да. Да, разумеется».
– А сейчас, – сказал Ворбис не меняя тона, – расскажи мне, что ты видел в пустыне.
– А. Было шесть вспышек. Потом пауза примерно в пять ударов сердца. Потом восемь вспышек. И еще одна пауза. И две вспышки.
Ворбис задумчиво кивнул.
– Три четверти, – сказал он. – Благодарение Великому Богу. Он моя опора и проводник на трудных путях. Ты можешь идти.
Брута не ожидал, что ему объяснят, что значат вспышки и не собирался расспрашивать. Вопросы задает Квизиция. Этим она и славится.
* * *
На следующий день корабль обогнул мыс и перед ним раскинулось побережье Эфеба с белым пятном города на горизонте, которое п
* * *
На следующий день корабль обогнул мыс и перед ним раскинулось побережье Эфеба с белым пятном города на горизонте, которое под влиянием времени и расстояния превратилось в россыпь слепяще-белых домов на протяжении всего подъема в гору. Город вызвал большой интерес сержанта Симония. До того Брута не перемолвился с ним ни словом. Запанибратство между солдатами и духовенством не поощрялось; среди солдат наблюдалась явная склонность к нечестивости…
Брута, снова предоставленный самому себе, с тех пор как экипаж занялся подготовкой к входу в порт, внимательно рассматривал солдата. С точки зрения младшего духовенства, большинство солдат было неряшливо и, обычно, неотесанно. Симония таким не был. Уж не говоря обо всем остальном, он сверкал. Его нагрудник слепил глаза. Его кожа казалась отполированной щеткой. Сержант стоял на носу, пристально глядя на приближающийся город. Было необычно видеть его так далеко от Ворбиса. Где бы ни стоял Ворбис, там был сержант, рука на рукояти меча, глаза сверлят окружающих на предмет… зачем? И всегда безмолвный, разве что с ним заговаривали.
Брута попытался быть дружелюбным.
– Выглядит очень… белым, не правда ли? – сказал он. – Город. Очень белый. Сержант Симония?
Сержант медленно повернулся и взглянул на Бруту. Взор Ворбиса вгонял в ужас. Ворбис смотрел сквозь твою голову на грехи внутри, интересуясь человеком лишь как вместилищем прегрешений. А во взгляде Симонии была обычная, чистая ненависть. Брута попятился.
– Ох. Извините, – пробормотал он.
Он угрюмо вернулся на тупой конец и постарался не попадаться на пути солдата. В любом случае, скоро здесь будет много солдат…
Эфебцы ждали их. Их солдаты выстроились на набережной держа оружие так, словно их останавливало лишь отсутствие прямого оскорбления. И их было много. Брута тащился в хвосте. Голос черепахи проник в его сознание.
– Так эфебцы желают мира, да? – сказал Ом. – Не похоже. Не похоже, что мы прибыли дать закон побежденному врагу. Выглядит скорее так, будто нас побили, и мы не хотим этого еще раз. Словно мы просим мира. Вот на что это, по-моему, похоже.
– В Цитадели все говорили, что это была славная победа, – сказал Брута.
Он заметил, что теперь может говорить почти не шевеля губами; кажется, Ом мог разобрать слова как только они достигали голосовых связок. Перед ним Симония тенью следовал за дьяконом, подозрительно оглядывая каждого эфебского стражника.
– Интересное наблюдение, – сказал Ом. – Победители никогда не говорят о славных победах. Потому что именно они видят, на что потом похоже поле боя. Славные победы бывают лишь у проигравших.
Брута не знал, что и ответить.
– Это звучит очень не по-божески, – рискнул он.
– Это черепашьи мысли.
– Что?
– Ты ничего не знаешь? Тело – не только удобное вместилище разума. Форма влияет на то, как ты думаешь. Морфология всюду.
– Что?
Ом вздохнул.
– Если я не сосредотачиваюсь, я думаю, как черепаха.
– В смысле? Ты имеешь ввиду, медленно?
– Нет! Черепахи – циники. Они всегда ожидают худшего.
– Почему?
– Не знаю. Может, потому что это с ними часто случается.
Брута разглядывал Эфеб. Стражники в шлемах, увенчанных плюмажами, похожими на конские хвосты, продолжали злобно вышагивать по обе стороны колонны. Несколько эфебцев лениво наблюдали с обочины. Они выглядели удивительно похожими на людей у себя дома, а совсем не как двуногие демоны.
– Они люди, – сказал он.
– «Отлично» по сравнительной антропологии.
– Брат Намрод говорил, что эфебцы едят человеческую плоть, – сказал Брута. – Он бы не стал врать.
Маленький мальчик глубокомысленно рассматривал Бруту, что-то выкапывая из ноздри. Если это был демон в человечьем обличье, то он был фантастически хорошим актером. Вдоль всей дороги из доков на некотором расстоянии друг от друга стояли белокаменные статуи.