Неаполитанскиедворянеисопровождавшиепринцессудамыпытались
привести в порядок свои туалеты.
Бравый Бувилль, который завремяпереездапохуделнацелыхдесять
фунтов - платье висело теперь на нем как навешалке,-твердилвсеми
каждому,чтоэтоонпервыйпридумалдатьобет,чемпредотвратил
кораблекрушение, и, следовательно, путники обязаны своим спасениемтолько
ему.
- Мессир Юг, - возразил Гуччо, лукаво скосив глаза в его сторону,-я
слышал, что во время каждой бури кто-нибудь обязательнодаетобетвроде
вашего, иначе просто не бывает. Чем же вытогдаобъясните,чтодесятки
кораблей все-таки идут ко дну?
- Только тем, что на борту корабля находится неверующий вроде вас! -с
улыбкой отпарировал бывший камергер.
Гуччо решил первым сойти на берег. Желая показать свое молодечество, он
как на крыльях спрыгнул с трапа. И сразу же раздался вопль.Занесколько
дней путешествия,разгуливаяпонеустойчивойпалубе,Гуччоотвыкот
твердой земли: он поскользнулся и упал в воду. Его чуть не раздавило между
камнями пристани и носом корабля.Водамгновенноокрасиласьвкрасный
цвет, ибо, падая, Гуччо поранил бок железной скобой. Его вытащили изводы
окровавленного, почти без сознания и сободраннымдокостибедром.Не
теряя зря времени, юношу перенесли в больницу для бедных.
3. БОЛЬНИЦА ДЛЯ БЕДНЫХ
Главная мужская палата была не меньших размеров, чем неф в кафедральном
соборе. В глубине возвышался алтарь, гдекаждыйденьотправляличетыре
мессы, а такжевечернюичиталинаночьмолитву.Больныепознатнее
занималитакназываемые"почетныекомнаты",попростуговоря,ниши,
расположенные вдоль стены; все прочие лежали по двое на кровати,валетом,
так что ноги одного находились наподушкесоседа.Братьямилосердияв
коричневых рясах с утра до вечера сновалипоглавномупроходу:тоони
спешили к мессе, торазносилипищу,тоухаживализанедужными.Дела
духовные были тесно связаны с делами лекарскими,пениюпсалмовотвечали
хрипы и стоны; запах ладана не мог заглушить запахагангрены,изнуренных
лихорадкойтел;таинствосмертибылооткрытовсемглазам.Надписи,
выведенные огромными готическими буквами прямонастененадизголовьем
постелей, поучали больных и немощных,напоминая,чтохристианинуболее
подобает готовиться к кончине, нежели надеяться на выздоровление.
В течение почти трех недельводнойизмногочисленныхништомился
Гуччо, задыхаясь от тягостной летней жары, которая, как правило, обостряет
муки и усугубляетмрачностьбольничныхпалат.Печальногляделонна
солнечные лучи, пробивавшиеся сквозьузенькиещелкиокошекподсамыми
сводами, щедро осыпавшие золотыми пятнами это сборище людскихбед.Гуччо
не мог пошевельнуться, чтобы тут женезастонатьотболи;бальзамыи
эликсирымилосердныхбратьевжглиегоогнем,икаждаяперевязка
превращаласьвпытку.
Гуччо
не мог пошевельнуться, чтобы тут женезастонатьотболи;бальзамыи
эликсирымилосердныхбратьевжглиегоогнем,икаждаяперевязка
превращаласьвпытку.Никто,казалось,неспособенбылопределить,
затронута ли кость, но сам Гуччо чувствовал, что боль гнездится нетолько
в порванных тканях, а много глубже, ибо всякий раз,когдаемуощупывали
бедро и поясницу, он едва не терял сознание. Лекари и костоправыуверяли,
что емунегрозитсмертельнаяопасность,чтовегогодыотвсего
излечиваются, что господь бог творит немало чудес; взять хотя бытогоже
конопатчика, которого к ним не так давнопринесли,-ведьунеговсе
потроха наружу вывалились, и что же! После положенного времени он вышел из
больницы еще более бодрым, чем раньше. Но от этого Гуччобылонелегче.
Уже три недели... и нет никаких оснований полагать, что не потребуется еще
трех недель или еще трех месяцев, и онвсеравноостанетсяхромымили
вовсе калекой.
Он уже видел себя обреченным до конца своих дней торчатьзаприлавком
какой-нибудь марсельской меняльнойконторыскрюченнымвтрипогибели,
потому что до Парижа ему не добраться. Если только он не умрет раньшееще
от чего-нибудь... Каждое утро на его глазахвыносилиизпалатыдва-три
трупа, чьи лица уже успели принять зловеще темный оттенок, ибо вМарселе,
как и во всех средиземноморских портах, постоянно гуляла чума. Ивсеэто
ради удовольствия пофанфаронить, спрыгнуть на набережную раньше спутников,
когда они так счастливо избежали кораблекрушения!..
Гуччо проклинал свою судьбу и собственную глупость. Чуть линекаждый
день он требовал к себе писца и диктовал емудлинныеписьмакМариде
Крессэ, которые затемпереправляличерезгонцовломбардскихбанковв
отделение Нофля, а там старший приказчик тайком вручал их молодой девушке.
Гуччо слал Мари страстные признаниявнапыщенномстиле,изобилующие
поэтическими образами, на что такие мастера итальянцы, когда речьзаходит
о любви. Он уверял, что желает выздороветь лишьрадинее,радисчастья
вновь с ней встретиться, лицезретьеемилыйобликкаждыйбожийдень,
лелеять ее. Он молил хранить емуверность,каконивтомдругдругу
поклялись, и сулил ей все блаженства мира. "Нетуменяинойдуши,как
ваша, в сердце моем никогда иной и не будет, и, ежели уйдет она от меня, с
нею вместе уйдет и жизнь моя".
Ибо этотсамонадеянныйломбардец,будучитеперьиз-засобственной
неловкости прикован к постели в больнице для бедных, начал сомневатьсяво
всем и боялся, что та, которую он любит, не захочетегождать.Вконце
концов Мари надоест возлюбленный, который вечно находится вразъездах,и
ей приглянетсякакой-нибудьюныйрыцарьизихпровинции,охотники
победитель на турнирах.
"Мне повезло, - думал он, - что я ееполюбилпервый.Нопрошлоуже
почти полтора года с тех пор,какмыобменялисьпервымпоцелуем.