Густо пахло прелью, грибами и ещё каким-то стойким и грустным запахом, каким пахнет лес ранней осенью в ненастные утра. То там, то тут на полянке сверкали полированными шляпками сыроежки; разрывая мох, смотрели на солнце белые тарелки груздей, опушённые по краешкам бахромой; возле пеньков золотели весёлые россыпи зайчушек, и иногда на взлобочках, где было посуше, виднелась замшевая шляпка боровика.
Кузьмич только постанывал, глядя на это грибное изобилие. Наконец он не выдержал, стащил с головы форменный картуз и стал собирать в него белые, что были поменьше и покрепче.
— Гляди, гляди, Никола, сколько даром добра пропадаёт! Первоклассные дикорастущие. Благодать-то какая, а брать некому. Червям пойдёт… Этого бы Гитлера в муравьиную кучу закопать, пусть бы муравьи его, подлеца, по крупиночке живого съели!
Как кузнец, привыкнув, не слышит обычно грохота молота, а паровозник — шума колёс машины, так и Николай за дни скитаний с Кузьмичом научился не слышать болтовни спутника. Он шёл, погруженный в свои думы, вдыхая ароматы леса, подставляя разгорячённое лицо прохладным каплям, падавшим с деревьев. Когда-то, глядя на леса и рощи из паровозной будки, как мечтал он в такой вот денёк забраться в лесную чащу, слушать птиц, подсматривать жизнь зверей! И вот он — лес! Но теперь другим занят ум Николая, другое желание заполняет все его существо: фашист ходит по нашей земле, и надо сделать все, чтобы поскорее разбить и изгнать врага…
И все-таки в лесу чудесно! Не хочется думать ни о фашистах, ни о страшных картинах «мёртвой зоны», ни об этих человеческих следах, по которым нужно сейчас идти…
Как великолепна русская природа! Сколько в ней скромной красоты, мудрой, успокаивающей поэзии… Но что это?
Где-то впереди, в лесной чаще, не очень далеко, звонкий и чистый голос тихонечко запел:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…
Партизаны остановились. Сердце Николая учащённо забилось. Эту песню любила напевать его мать, склоняясь над шитьём или возясь на кухне. Здесь, в лесной глуши, полной осенних ароматов, знакомая мелодия, смягчённая расстоянием, звучала неправдоподобно хорошо. А тут ещё, точно стремясь послушать, солнце прорвалось сквозь поредевшие облака, и целые потоки сверкающих лучей обрушились на лес, и он сразу ожил, помолодел, засиял.
— Они! — прошептал Кузьмич, вытягивая жилистую, старческую шею. — Видно, сигналят кому-то песней… Никола, не теряйся, слушай меня! Незаметно обгоним, зайдём во фланг и ударим всеми наличными боевыми силами.
— Что ж, пошли… — не сразу отозвался Николай.
8
Партизаны взяли вправо, обогнали женщин и вышли из кустов, преградив им дорогу.
Песня оборвалась на половине последнего куплета. Незнакомки явно испугались и, не вступая в разговор, попытались уйти. Это было и подозрительно и в то же время естественно. В такие времена, да ещё в глухом лесу, хоть кто испугается, услышав преследование. А это ведь жёнщины!
Но надо выяснить, кто они.
Николай остановил незнакомок. С первого же взгляда внешность их произвела на него самое благоприятное впечатление. Черт возьми, какое красивое лицо у старшей! Даже в минуту опасности оно не потеряло уверенности и достоинства… На младшую Николай сначала не обратил внимания: так, курносая девчонка с синяком под глазом, с царапиной на щеке. Только вот глаза хороши: большие, серые, чистые. Но как сердито смотрят они из-под длинных ресниц! «А пела все-таки она», — почему-то догадался партизан и взглянул на девушку попристальней.
Тут вдруг почувствовал Николай, что ему неловко стоять в чужом, немецком мундире перед этими незнакомками. И ему очень захотелось, чтобы они оказались честными советскими людьми.
Однако старик с ещё пущей подозрительностью разглядывал задержанных. Странно, вчера среди пленниц они казались чуть ли не старухами, а сегодня… за одну ночь обе так удивительно помолодели!
Между тем младшая, торопясь и волнуясь, принялась рассказывать партизанам свою историю. Рассказывала без запинок, излишне часто, впрочем, ссылаясь на разрешение «господина коменданта». Печальная, трогательная история эта казалась очень правдоподобной. И Николай, слушая, начал искоса бросать на напарника насмешливые взгляды: «Эх ты, бдительный товарищ! Недаром про тебя в депо говорили, что страдаешь бестолковой активностью. Какие же это фашистские наймитки? Разве у изменниц могут быть такие правдивые глаза?» Кузьмич начал хмуриться.
Но вот девушка вдруг назвала их город. Николай как бы внутренне скомандовал себе: «Смирно! Как стоишь, партизан?» Теперь он понимал: незнакомка лжёт, лжёт, как лгут только опытные обманщики, с самым искренним видом. И этот мешок! Как они обе всполошились, когда он попробовал дотронуться до мешка, висевшего за спиной у старшей! Неужели они действительно фашистские лазутчицы?
Теперь торжествовал Кузьмич. Его зелёный глаз издевательски пощуривался: «Эх ты, партизан! Вымахал в телеграфный столб, а ума не нажил. Силища как у большегрузного паровоза, а от одного взгляда смазливой девчонки таешь, как сало на сковороде! Разведчик…»
Чувствуя, что Кузьмич прав, Николай как можно грозней приказал:
— Снимите мешок!
Но тут старшая набросилась на него с таким неподдельным гневом, такое засверкало в её глазах презрение, когда она выговорила слово «фашисты», что юноша опять заколебался: «Неужели можно так искренне лгать?»
Работая партизанским разведчиком, Николай всякого навидался и отнюдь не был идеалистом. Видел он выползших из щелей лютых врагов советской власти, снявших маски; бандитов и воров, выпущенных из тюрем оккупантами и из чистой корысти служивших фашистам; малодушных людишек, предавшихся захватчикам из трусости. Все они имели тёмное прошлое, были отмечены каиновой печатью отверженности, и, повстречав такого выродка, партизан чувствовал то же, что чувствует охотник в лесу при виде гнусного и опасного хищника. А тут впервые за свою разведывательную работу Николай испытывал раздвоенность. Факты настораживали, а сердце отказывалось им верить. Раздражаясь, он крикнул:
— Вы кто такие? Говорите правду!
— Честные советские люди — вот кто мы! — ответила старшая, повёртываясь так, чтобы загородить собой от него мешок. — Не то, что вы… — и она презрительно добавила: — бандиты!
— Но-но, за такие слова… — Кузьмич вскинул автомат.
Руки у него тряслись, уголки тонких губ вздрагивали. Чувствуя, что оскорблённый старик, чего доброго, может нечаянно нажать спуск, Николай загородил собой незнакомок.
— Мы партизаны — вот кто мы! — раздельно сказал он, впиваясь взглядом в лицо младшей и стараясь уловить, какой эффект произведут его слова.
Женщины радостно переглянулись, но старшая тотчас же предостерегающе подняла брови:
— И что ты на партизан врёшь? Партизаны с фашистами воюют, а ты на большой дороге у баб пожитки отнимаешь. Коли у самого стыда нет, не врал бы хоть на партизан.
— Покажи, что в мешке, покажи, змея подколодная! — кричал Кузьмич, потрясая автоматом и чуть не плача от обиды.
— Коли верно вы — партизаны, ведите к командиру. Командиру покажем! — твёрдо сказала высокая, и такая уверенность прозвучала в её словах, словно не только правда, но и сила была на её стороне.
Вот это выход! Ведь при всех условиях их нужно доставить в отряд. Николай как можно резче приказал жёнщинам идти вперёд и громко, чтобы они слышали, предупредил Кузьмича, в какую из них он должен стрелять, если незнакомки вдруг вздумают бежать в разные стороны.