9
Молча шли они по лесу и час и два, пока солнце не стало на полдень. Кузьмич изредка нагибался, чтобы подхватить какой-нибудь особенно соблазнительный боровичок. Николай шагал позади младшей, время от времени поглядывая на её затылок. Должно быть, давно не была она в парикмахерской: русые волосы отросли, завивались тугими прядками; курчавый пух золотился на густо загоревшей шее.
Когда тропинка у куста, осыпанного волчьими ягодами, сделала крутой поворот, девушка неожиданно обернулась. Николай не успел отвести взгляд, глаза их встретились, и он почувствовал, как тревожно ворохнулось у него сердце и кровь горячо прилила к лицу. Партизан даже растерялся. Краснеть от взгляда какой-то чубатой девчонки с облупившимся носом — это уж слишком! И тут он понял, что ему уже трудно отвести взор от тонкой девичьей шеи, курчавившейся золотым пушком.
Тогда он обратился к рассудку. Все это — от лесной жизни. Оттого, что давно не видел он девушек. Ну, скажите на милость, что в ней хорошего? Вот старшая верно, та настоящая красавица, рослая, стройная. «Пройдёт — точно солнце осветит, посмотрит — рублём подарит». А эта? Так, пигалица. И эти драные лыжные штаны. Подмётки на ботинках проволокой прикручены. А ножищи! Такая маленькая — и такие огромные башмаки! Но идёт она все-таки легко, вон, точно мотылёк, перепорхнула с кочки на кочку. И глаза… да, просто удивительные глаза. И голос… «А голос так дивно звучал, как звук отдалённой свирели, как моря бушующий вал…» Фу, черт, откуда это? Ах да, с той пластинки, что ребята крутили в последнюю ночь в депо… Славный мотив, и слова хорошие. Чьи они? Кажется, Алексея Толстого. Как это у него там дальше? «Мне стан твой понравился тонкий и весь твой задумчивый вид, а голос, печальный и звонкий, с тех пор…» С тех пор… смех или голос?.. Забыл. Словом, что-то и где-то там звучит. Ну и пусть звучит! Ничего в ней особенного нет, так, озорная девчонка с нахальными глазами. Чепуха! Думать о ней нечего… Да и не следует… Может быть, гестапо нарочно таких красивых и выбирает… За чем это она там наклоняется?..
— Эй, прямо! С тропинки не сворачивать! — как можно строже крикнул Николай.
Старшая остановилась и обернулась:
— А что, ребята, не отдохнём? Пора ведь. И здорово жарко.
Она сказала это так доверчиво, просто, обмахивая платком разгорячённое лицо, что даже Кузьмич, следивший за каждым движением женщин, согласился: да, действительно, сейчас присесть в холодке как раз впору.
Устроились на траве, в тени курчавого орешника. От Николая не ускользнуло, что старшая как бы невзначай, но явно не без умысла уселась на своём мешке и даже юбку при этом одёрнула, будто бы прикрыв его.
— Едой не богаты? — спросила она тоном хозяйки.
— Чего нет, того нет, — развёл руками Кузьмич.
— Ну ладно, бог с вами, становитесь на наше иждивение.
Из мешка младшей старшая достала завёрнутые в полотенце и успевшие уже ослизнуть варёные картофелины и разложила их на четыре равные кучки. Посреди поставила баночку с солью.
— Ну, давайте к столу! — позвала она совсем домашним голосом. Позвала и добавила: — Всё разделила, больше ни картошинки нет. К ужину-то дойдём до вашего лагеря?
— Когда положено, тогда и придём, — проворчал Кузьмич.
— Ишь, какой строгий! — усмехнулась женщина и вздохнула: — Ну, ешьте, что ли.
Спокойствие и доверчивость, с какими она теперь держалась, примиряли с нею даже старого стрелочника. Заметив, что у женщин есть котелок, он вызвался, в дополнение к картошке, потомить в нем грибы, сам сбегал за водой, проворно сложил костёр. Старшая тем временем быстро и ловко крошила боровички.
Николай лежал перед моховой кочкой, рассматривал кустики красивой, нежной травы.
Круглые пухлые листики её, обросшие по краям длинными красными ресничками, широко стелились по мху. Сухой хвоинкой партизан ворошил прозрачные, точно росяные, капли, сверкавшие на каждом листке. Весь погруженный в это занятие, он не сразу почувствовал, что кто-то следит за ним. Хрустнула ветка — рука сама дёрнулась к пистолету. Партизан оглянулся — позади стояла сероглазая девушка.
— Что вы тут рассматриваете? Эту красивую травку? Да?
— Красивую травку.
Николай усмехнулся, поймал звеневшего в воздухе комара, осторожно положил в прозрачную и, по-видимому, клейкую каплю в центре листка. Сразу же реснички дрогнули, зашевелились, стали загибаться внутрь. Комар ещё бился в клейкой массе, сучил длинными ножками, но реснички крепко держали его, листок свёртывался, точно сжимался в кулачок. Все было кончено.
— Как интересно! Что это? — спросила девушка, присаживаясь рядом.
Николай нахмурился и отодвинулся.
— Красивая травка, — повторил он, пытливо смотря на девушку. — Это природа даёт нам урок бдительности: не верить красивым… травкам.
Нет, девушка не опустила глаза. В них, широко распахнутых, чистых, лучащихся, увидел он живой интерес — и только.
— Трава ловит комаров? Не понимаю.
— Это росянка. Хищное растение. Хватает доверчивых дураков из мира насекомых и питается их соками, — холодно ответил Николай, стараясь настроить себя на враждебный лад: «Чего она пристаёт? Уставилась своими глазищами!»
Он уселся на кочку и тут заметил, что его тесная куртка расстёгнута, из-за потёртого сукна видна открытая грудь. Краснея, партизан хотел застегнуть пуговицы, но их не оказалось: незаметно все поотрывались. Начхоз не смог подобрать ему немецкую форму по росту. Волей-неволей пришлось напялить эту узкую куртку и прямо на голое тело.
Чуть усмехнувшись одними глазами, девушка вскочила, порылась в своём мешке и вернулась, неся горстку пуговиц и иголку с длинным хвостом нитки.
— Снимайте! — скомандовала она.
Николай покраснел ещё гуще.
— У меня там ничего нет, — еле слышно проговорил он.
— Ладно. Можно и так.
Девушка опустилась на колени, придвинулась к Николаю и стала ловко пришивать пуговицу. Пальцы быстрой руки иногда касались его шеи или щеки, и от этих лёгких прикосновений он вздрагивал, точно с кончиков их слётали колючие электрические искры.
Пришив пуговицу, девушка наклонилась, чтобы перекусить нитку. Дыхание её коснулось лица Николая. Он весь напрягся, одеревенел, боясь пошевельнуться.
— Муся, осторожней, сердце ему не пришей, — заметила старшая.
Щёлкнув ниткой, девушка отодвинулась, нахмурив выгоревшие брови, довольно оглядела свою работу и вдруг озорно засмеялась:
— Не беспокойтесь, Матрёна Никитична! У него и сердца-то нет…
Легко вскочив, девушка убежала к подруге и что-то зашептала ей.
От костра уже несло густым духом белых грибов, похлюпывавших в котелке.
— Эх, беда, маслица шматочка нет! Я бы такую поджарку сотворил… — вздохнул Кузьмич, щурясь на огонь и бросая в котелок соль.
— А у нас дома их в сметане томили. Зальют сметаной — они в ней пыхтят, пыхтят и такие вкусные получаются… — мечтательно сказала девушка, наматывая остаток нитки на иголку, которую она приладила за лацканом своей куртки.
— Это далеко ль — у вас? Где ж это по такому манеру с боровиками расправляются? — будто невзначай спросил Кузьмич, весь, казалось, поглощённый вознёй у костра.
И тут младшая назвала город, находившийся далеко на западе, город, где, как знал Николай, действительно говорили цокающим говорком.