Ничто не могло помешать им останавливаться в "Адмирале", спускаться в кафе, болтать и звонить по телефону, наполняя весь дом шумом и суетой. Они то и дело требовали чернил и бумаги, задавали бесконечные вопросы Эмме, лицо которой было заплаканным и жалким.
За стеклами сгустилась ночь. Узенький снопик лунного света не освещал улицы, а лишь подчеркивал театральность лилового неба, покрытого тяжелыми тучами. И всюду грязь, липнущая к ногам, ибо в Конкарно - увы!
- улицы не были вымощены.
- Ле-Поммерэ сказал вам, что вернется? - спросил Мегрэ доктора Мишу.
- Да... Он пошел домой обедать...
- А где он живет? - спросил журналист, которому нечем было заняться.
Доктор назвал адрес, а Мегрэ, пожав плечами, отвел в угол инспектора Леруа.
- У вас есть оригинал статьи, появившейся сегодня утром?
- Я только что его получил. Он у меня в комнате. Текст явно написан левой рукой, кто-то боялся, что его почерк узнают.
- Почтового штемпеля нет?
- Нет. Письмо было брошено в почтовый ящик, висящий на дверях редакции. На конверте написано: "Чрезвычайно важно"...
- Получается, что в восемь часов утра или немного позднее кто-то уже узнал об исчезновении Жана Сервьера, о том, что его машина брошена возле реки Сен-Жак и что на сиденье имеются пятна крови... Кроме того, он предвидел, что будут найдены следы большеногого...
- Просто невероятно! - вздохнул инспектор. - Что касается отпечатков пальцев, то я уже передал их в Сюрте по фототелеграфу. Они перерыли все картотеки и ответили мне, что таких отпечатков у них не имеется...
Ошибиться было невозможно: Леруа успел заразиться общей паникой, хоть и не в очень тяжелой форме. Гораздо сильнее был поражен этим вирусом Мишу. Изможденный доктор выглядел особенно нелепо рядом с самоуверенными, развязными журналистами в спортивных костюмах.
Доктор не находил себе места. Мегрэ спросил его:
- Почему вы не ложитесь спать?
- Еще рано... Я никогда не ложусь раньше часа. Показав золотые зубы, он пытается изобразить улыбку.
- Скажите откровенно, комиссар, что вы думаете обо всем этом?..
Над Старым городом светящиеся часы медленно пробили десять ударов.
Комиссара позвали к телефону, звонил мэр.
- Ничего нового?
Неужели он все еще ждал нового несчастья?
Впрочем, стоило ли удивляться? Разве не ждал его и сам Мегрэ? Упрямо насупясь, комиссар пошел проведать желтого пса. Тот дремал, но когда комиссар вошел, открыл один глаз: в его взгляде теперь не было страха.
Мегрэ погладил животное по голове и подложил соломы под его парализованные лапы.
В эту минуту к комиссару подошел хозяин "Адмирала".
- Как вы думаете, эти господа из газет долго пробудут здесь? Если да, то мне придется подумать о провизии... Ведь торговля на рынке начинается только с шести утра...
Мегрэ уставился своими большими глазами на середину лба хозяина, затем проворчал что-то неразборчивое и прошел мимо, словно не замечая его. Надо было привыкнуть к комиссару, чтобы не обижаться на подобные выходки, которые сбивали с толку всех, кто его не знал.
Стряхивая воду с плаща, вошел репортер "Пти Паризьен".
- Что, опять дождик?.
. Что у тебя новенького, Гролэн? Глаза молодого репортера сверкали. Он сказал что-то на ухо фотографу, который приехал вместе с ним, и кинулся к телефону.
- Соедините меня с "Пти Паризьен", мадемуазель-Служба прессы... Вне очереди... Что? Можете связаться прямо с Парижем? Отлично, соедините меня поскорей... Алло... Алло! "Пти Паризьен"? Это вы, мадемуазель Жермен? Дайте мне дежурную стенографистку. Говорит Гролэн!..
В голосе журналиста звучало нетерпение, он бросал вызывающие взгляды в сторону коллег. Проходивший мимо Мегрэ остановился, чтобы послушать.
- Алло! Это вы, мадемуазель Жанна? Только побыстрее, хорошо? Мы еще успеем дать это в провинциальные выпуски, а другим газетам придется перепечатывать с парижского выпуска. Скажите секретарю редакции, чтобы он отредактировал мою заметку, у меня нет ни минуты... Пишите:
"Конкарно. Наши предположения оказались правильными, запятая, в городе совершилось новое преступление... Алло! Да, да, пре-ступ-ле-ние...
Найден еще один убитый, если вам так больше нравится..."
Все замолчали. Доктор, как зачарованный, двинулся к журналисту, а тот продолжал диктовать торжествующим голосом, вздрагивая от возбуждения и восторга:
- После мосье Мостагэна, после журналиста Жана Сервьера убит мосье Ле-Поммерэ... Да, Ле-Поммерэ. Я уже диктовал вам по буквам эту фамилию... Он найден мертвым в своей комнате... Да, у себя дома... На теле нет никаких ранений... Мышцы судорожно сведены, все указывает на отравление... Обождите... Закончить можно так: в городе царит ужас, понятно? А теперь немедленно покажите все это секретарю редакции. Через полчаса я позвоню еще раз и дам заметку для парижского выпуска, а то, что я продиктовал, пойдет в провинциальные, дорога каждая минута...
Журналист повесил трубку, вытер лоб и обвел окружающих счастливым взглядом.
Телефон зазвонил опять:
- Алло! Комиссар? Говорят из дома мосье Ле-Поммерэ, мы минут двадцать не можем до вас дозвониться... Мосье Ле-Поммерэ мертв... Вы слышите?
Голос еще раз повторил сквозь треск: "Он мертв..." Мегрэ повесил трубку и оглянулся. Почти на всех столах стояли пустые стаканы. Эмма повернула к комиссару свое бескровное лицо.
- Не прикасаться ни к одной бутылке, ни к одному стакану! - громко приказал Мегрэ. - Вы слышите, Леруа?.. Все должны остаться на своих местах.
По лбу доктора стекали крупные капли пота. Он сорвал фуляровый платок, обнажив худую, длинную шею; на вороте рубашки поблескивала медная запонка.
***
Когда Мегрэ вошел в дом мосье Ле-Поммерэ, там находился врач, живший по соседству, он уже констатировал наступившую смерть.
Кроме врача, присутствовала домовладелица, особа лет пятидесяти. Она и звонила комиссару в "Адмирал".
Красивый домик, сложенный из серого камня, стоял лицом к морю. Каждые двадцать секунд яркий луч маяка, словно кисть художника, скользил по окнам.
На балконе торчало древко флага и был прибит щит с гербом Дании.
Тело Ле-Поммерэ было распростерто на красноватом ковре студии, загроможденной дешевыми безделушками. У дома начинала собираться толпа, люди молча смотрели на комиссара.
На стенах гостиной висели фотографии актрис, некоторые с дарственными надписями. Все они были старательно застеклены, как и легкомысленные картинки, вырезанные из журналов.
Рубашка на трупе была изорвана, башмаки густо облеплены грязью.