Его штормовые заграждения обветшали от бурь, над ними вздымались тяжелые ветви пакета с крупными бутонами. Позади виднелись дома — на незначительном расстоянии от пристани, ибо рыболовство было основным занятием жителей. Чирек ощутил смешанный запах рыбы, водорослей и цветущего панета.
На пристани стояли корзины с рыбой, еще бьющейся из последних сил, только что привезенной рыбачьими судами. Рыбаки оглушительно перекликались и махали руками.
У причала было малолюдно, если не считать нескольких встречающих. Чиреку показалось, что среди них мелькнуло широкое лицо Сели, но когда их судно начало причаливать, лицо скрылось из виду. Это было неважно — Сели должен был ждать<если не у причала, то поблизости от порта.
Чирек переждал, пока толпа пассажиров у сходней рассосется, поднял полупустую сумку и сошел на берег. Вновь мелькнул Сели, и Чирек кивнул, давая понять, что заметил его. Таможенный досмотр кончился быстро, чоя из Небесного дома, проводивший его, явно хотел поскорее освободиться от нудной процедуры.
Сели подошел и взял у Чирека сумку, едва тот оказался на улице. Здесь воздух был менее влажным, но облегчения не приносил. Чирек с ужасом подумал о предстоящей ночи.
— Где она?
— Пойдемте со мной и поговорим где-нибудь в укромном месте.
Чирек остановился посреди улицы, гневно прикусив губу.
— Я приехал в этот ад не ради разговоров. Сели, в котором, судя по его виду, безобразно перемешались гены Земного и Звездного домов, хотя это считалось невозможным, мрачно взглянул на него и пожал плечами. Он был одет в местную рубашку, светло-желтую с яркими синими цветами, и юбку, которая доходила ему до лодыжек и вилась над ногами в сандалиях. Этот чоя был коренастым и темноволосым, с такой розовой кожей, как будто его выварили в кипятке вместе с рыбой.
— Простите, — он склонил голову. — Дорея стала какой-то странной, и я хотел сначала подготовить вас.
Дорея стала странной… Можно ли надеяться, что это признак Преображения? Чирек схватился за руку Сели, чтобы устоять на ногах, и сжал пальцы.
— Не беспокойся. Просто отведи меня к ней, а потом мы что-нибудь придумаем.
Эта улица находилась на противоположном краю города, вдалеке от пристани. Грязь въелась в мощеные тротуары еще с тех времен, когда чоя могли позволить себе быть расточительными и ленивыми. Клубы пыли вздымались в полуденной жаре. Здесь жили только простолюдины, а они не обращали на Чирека внимания, пребывая в полудремотном состоянии и ожидая, когда кончится жара, чтобы вновь приняться за работу. Мимо пробежал ребенок, звонко окликая кого-то — от него распространялась густая вонь. Чирек зажал нос рукой, отстраняясь от этой вони. Сели оглянулся, приостановился и сказал:
— Вот сюда.
Чирек последовал за ним, завернув за угол желтых и темно-синих стен, на боковую аллею. Здесь дома были еще более убогими, дерево их стен почернело от веществ, предотвращающих гниение, дома будто привалились друг к другу, а их окна напоминали открытые язвы, через которые вытекало отчаяние и беспомощность обитателей. По этой улочке не ездил транспорт, и из-за закрытых дверей отчетливо доносились распутные звуки. Чирек подумал, сколько же лет этому поселку и удивился, почему он до сих пор не подлежал Переселению. Грязи, правда, здесь было не так уж много, только пыль, улицу не загромождали кучи отбросов. Со всем этим чоя покончили несколько поколений назад. Отвращение здесь вызывала только безысходность, но потребовалось бы не менее двухсот лет Переселения, чтобы избавиться от нее. Безысходность въелась в дерево, камни и известку.
Чирек обнаружил, что его нос сморщился, а волосы над ушами, там, где они были коротко подстрижены, поднялись дыбом.
Из одной хижины донеслось пение — надрывное, бессловесное, исходящее из горла чоя.
Сели остановился у двери. Слеза сбежала по его лицу — хотя еще юному, но уже огрубевшему от тягот жизни простолюдина. Он приложил ладонь к замку и открыл дверь.
— Она там.
Дверь распахнулась, открывая комнату с низким потолком, освещенную только солнцем, проникающим сквозь единственное окно, бедно обставленную и пропитанную жарой. Раздавался треск дерева, когда обитатель комнаты беспокойно ерзал на стуле. Чоя так и не сменила свое небесно-голубое платье, хотя сейчас оно было измятым, порванным и грязным.
Она повернула голову, услышав шаги от двери. Красная повязка пересекала ее лицо на уровне глаз. Малиновые струйки застыли на ее лице, как будто чоя плакала кровью.
У Чирека перехватило дыхание.
— Что случилось? Что стало с ее глазами?
Чоя прекратила тихий вой и сложила грязные ладони на коленях.
— Я вырвала их, — и ее голоса задрожали от ярости. — Но я все равно вижу!
Священник осторожно шагнул к Дорее, не уверенный, захочет ли она поприветствовать его, но чоя протянула ему руки. Несмотря на засохшую кровь, Чирек пожал их.
Его прошибла дрожь. Дорея откинулась на стуле, ее губы кривились.
— Что это? — прошептала она. — Ради Бога, скажи мне, что это?
Чирек склонился вперед, подавляя дрожь, едва не касаясь основания ее рогового гребня, и прошептал:
— Это бахдар. Ты преобразилась, дорогая, но если бы я мог предупредить тебя заранее!
Ее пальцы похолодели и выскользнули из его рук.
— Преобразилась? — недоверчиво проговорила она. — О чем ты говоришь?
— Я — Чирек, дочь моя. Ты помнишь меня?
Она вновь сложила руки на коленях, сжав один кулак, как будто поймав истину.
— Наш священник… священник… но… — она медленно покачала головой, словно не желая терпеть боль. — Ты не понимаешь. Это болезнь, она у меня в крови. Я не могу находиться рядом с тобой, ты должен уйти. Это не сила. Я — Заблудшая, я… — она замерла, не договорив, как будто у нее не хватило сил.
— Расскажи, что ты видишь, — попросил Чирек.
— По-разному бывает: я вижу тепло или холод. Не так, как видела глазами. Я не могу понять, что я видела раньше. Все двоится, иногда я вижу страшные вещи, вижу, как живет дерево, камень, растения, животные… Вижу огонь в них и боль, когда касаюсь их…
— Боль камня? — недоверчиво повторил Сели.
Она повернулась к нему, безошибочно угадав, где он стоит.
— Да.
Чирек тоже оглянулся.
— Теперь ты понимаешь, — горько произнес он, — почему Дома жалеют нас: они видят то, чего мы не видим, видят жизнь и боль в каждом живом предмете, окружающем нас. Без бахдара каждый из нас наполовину слеп.
Сели неожиданно рухнул на низкий стол, и тот содрогнулся под его тяжестью, ножки обломились. Дорея даже не вздрогнула, как будто знала, что с ним случится.
Она провела рукой по повязке.
— Значит, это не болезнь оттого, что я коснулась человека?
— Нет.
— И ты не мог сказать мне, что случится?
Чирек осторожно ответил:
— Я не был уверен в этом, не мог сказать точно, что ты почувствуешь. Но я надеялся, ждал…
Сели опустился на пол, задыхаясь, как вытащенная из воды рыба. Его юбка сбилась до верха бедер, и он выглядел нелепо. Усмешка исказила лицо Дореи, как будто она тоже видела его.
— Вы понимаете, — наконец выдохнул он, переводя взгляд с чоя на священника, — что это значит?
— Это значит, — объявил Чирек, — что инопланетянин Рэнд — Вестник Преображения. Это означает, что пробил наш час.
— Это значит, — поправила Дорея, — что его убьют, как только узнают истину, — и в комнате воцарилось молчание.
— Но что нам делать? — растерянно спросил Сели, оправляя юбку.
Чирек пожевал губами, одновременно меняя повязку на глазах Дореи.