Бушевавший той длинной ночью тайфун стих. Ураганный ветер исчез, словно его никогда не было. Если бы не покрытые пятнами соли палубы и надстройки да еще внутреннее ощущение покачивания, от которого так быстро не избавиться, прошедшая ночь могла бы показаться сном. Однако пока она продолжалась, она скорее напоминала кошмар, а не сон. Особенно для капитана Файндхорна, ведшего корабль через открытое море, сквозь циклон, шторм и ураган. Он стоял на мостике бесконечные час за часом, не думая о тяжких испытаниях, выпавших на долю «Виромы», не думая об удобстве и здоровье пассажиров и команды, сосредоточившись лишь на том, чтобы оставить между Сингапуром и кораблем как можно больше миль, прежде чем наступит день и противник сможет их обнаружить.
Пастельно‑розовые тени с мягкими очертаниями на востоке бледнели и исчезали. За какие‑то несколько минут большой расплавленный круг солнца быстро поднялся над горизонтом, бросив широкую сверкающую связку ослепительно белых лучей на море. И эти лучи осветили что‑то лежащее в стороне, в нескольких милях от Виромы. Может быть, рыбацкую лодку или небольшой каботажный пароходик. Опрокинутый корпус, черный как полночь в лучах восходящего солнца, быстро превратился в небольшую черную точку, а затем – в ничто. Капитан Файндхорн, находившийся с Барретом на капитанском мостике, смотрел и удивлялся, пока эта точка не исчезла. Возможно, это были японцы, а возможно, и нет. Возможно, на этом судне был передатчик, а может, и не был. Они все равно ничего не могли с этим поделать.
Как обычно бывает в открытом море, солнце поднималось как будто прямо в небо, вертикально вверх. К половине восьмого уже было жарко. Достаточно жарко, чтобы высушить мокрую от дождя и морских волн палубу и надстройки «Виромы». Достаточно жарко, чтобы Файндхорн повесил свой кожаный реглан и подвинулся в самый конец капитанского мостика, желая спрятаться от жары и вдохнуть полной грудью свежий утренний воздух. Этот воздух, как ему было известно, не слишком долго останется свежим. Сам Файндхорн чувствовал себя достаточно бодро, хотя в мышцах затаилась некоторая усталость. Приблизительно с половины ночной вахты, когда зубы тайфуна утратили свою остроту, Николсон убедил его пойти в каюту, где он заснул как мертвый и проспал более трех часов.
– Доброе утро, сэр. Все совсем по‑другому, не так ли?
Мягкий голос Николсона, раздавшийся прямо над головой, заставил Файндхорна вздрогнуть и выйти из забытья. Он повернулся к старшему помощнику:
– Доброе, мистер Николсон. Что вам понадобилось здесь в такой ранний час?
Файндхорн знал, что Николсон спал не более двух часов, но у него был вид отдохнувшего человека, проспавшего по меньшей мере восемь часов. Не впервые Файндхорн вынужден был напомнить себе, что там, где имели значение надежность и упорство, Джон Николсон был самым подходящим человеком.
– Ранний? – Николсон взглянул на часы. – Уже почти восемь. – Он улыбнулся. – Совесть и долг, сэр. Я успел обойти всех наших безбилетных пассажиров.
– Жалоб нет? – пошутил Файндхорн.
– Думаю, что ночью большинство из них испытали воздействие плохой погоды, но других претензий нет.
– А те, кто мог бы пожаловаться на что‑то еще, отлично знают, что лучше этого не делать, – кивнул Файндхорн. – Как чувствуют себя больные медсестры?
– Две китаянки и та, что постарше, чувствуют себя гораздо лучше. Две из них были в каюте с ранеными, когда я там оказался, и меняли повязки. Все солдаты в прекрасной форме и голодны, как охотники.
– Прекрасный признак, – сухо перебил его Файндхорн. – А как те два парня в медчасти?
– По словам медсестер, держатся. Думаю, они страдают от сильной боли, и это существеннее того, чем занимаются наш бригадный генерал и его приятель.
Их храп слышен за десять метров, а в каюте механиков пахнет как в винном цехе.
– А мисс Плендерлейт?
– Пользуется своими конституционными правами, конечно. Ходит от одного конца трапа к другому. Англичане заблуждаются, считая себя нацией мореходов. Мисс Плендерлейт вовсю наслаждается плаваньем. И есть еще три солдата в кают‑компании – капрал Фрейзер и два его подчиненных. Каждый из них удобно расположился за столом с автоматом калибра 0,303 в руках. Думаю, что они просто умоляют, чтобы Сиран или кто‑то из его людей сделали более глубокий, чем необходимо, вдох и у них бы появилась железобетонная причина понаделать в этих мерзавцах массу больших дырок. Сиран и его приятели совершенно точно знают, что думают о них наши парни, поэтому совсем не дышат и моргают только одним глазом, да и то изредка.
– Я склоняюсь к тому, чтобы разделить с вами уверенность в часовых. – Файндхорн посмотрел в сторону старшего помощника со слегка ехидным выражением. – А как выглядит этим утром наш достойный капитан Сиран? Немножко притих?
– Только не он. Любой мог видеть, что он спал глубоким и спокойным сном человека с совестью новорожденного ребенка. – Николсон задумчиво поглядел в открытое море и спокойно сказал: – Если бы мне предоставили возможность, то я бы постарался, когда потребуется, оказать палачу любую помощь.
– Наверное, вы оказались бы последним в длинной очереди, – мрачно произнес Файндхорн. – Не хочу впадать в мелодраму, мистер Николсон, но думаю, что Сиран – зверь, в котором не осталось ничего человеческого, и он должен быть расстрелян так же, как расстреливают бешеного пса.
– Может быть, однажды это и случится. – Николсон покачал головой. – Сумасшедший он или нет, но довольно странный.
– Вы имеете в виду...
– Он англичанин или на три четверти англичанин. Могу на это поставить свой последний пенс. Он закончил одну из этих привилегированных частных школ, и можно безошибочно предположить, что его образование лучше, чем то, какое имел возможность получить я в свое время. Что такой человек делает, командуя мелким суденышком вроде «Кэрри Дансер»?
– Бог его знает! – пожал плечами Файндхорн. – Я могу дать вам по этому поводу десяток объяснений, и все разные. Только одно у них будет общее: все окажутся неверными. Половина авантюристов и негодяев со всего мира находятся в радиусе двухсот миль вокруг Сингапура, но он не относится ни к той, ни к другой категории, а значит, мы все еще не ответили на ваш вопрос. Откровенно говоря, я теряюсь в догадках. – Файндхорн постучал пальцем по поручню. – Он заставляет меня недоумевать, но он не единственный.
– Кто еще? Ван Оффен? Наш достойный бригадный генерал?
– Среди прочих и они, – кивнул Файндхорн. – Наши пассажиры являют собой странное сборище, но и вполовину не такое странное, как их поведение. Возьмите бригадного генерала и этого мусульманского проповедника. Они невероятно толстые. Это необычно.
– Невероятно. Двери Бенгальского и Сингапурского клубов будут перед ним навечно закрыты. А слово «закрыто» будет написано крупными буквами, – усмехнулся Николсон. – Если о его поведении станет известно в высших военных эшелонах, многих это повергнет в шок, а кое‑кто просто помрет. Я имею в виду огромное количество апоплексических ударов во всех лучших барах Востока, причем одеревеневшие руки будут судорожно сжимать последнюю рюмку. Бригадный генерал Фарнхолм берет на себя страшную ответственность.
Файндхорн едва заметно улыбнулся:
– И вы все еще считаете, что он тот, за кого себя выдает?
– Нет, сэр. И вы тоже так не думаете. Вроде большая шишка, но вдруг делает и говорит нечто такое, что совершенно не соответствует этому амплуа.