— Какой она была?
— Черной… Я ее не рассмотрел. Надо вам сказать, месье, что я не подумал, что это клиент, потому что автомобиль остановился дальше отеля. Только когда я увидел, что он идет с чемоданами…
— Сколько народу было в машине кроме него? — Один мужчина… Но я на него не смотрел…
— Тот, кто приехал, колебался, прежде чем войти сюда?
— Нет.
Я протягиваю ему пятисотфранковую бумажку.
— Спасибо, можешь идти.
Поворачиваюсь к Эриху фон Строхейму.
— Он попросил у вас отдельный номер?
— Да.
— Сказал на сколько?
— Всего на одну ночь.
— Хорошо.
Наконец-то хоть один интересный элемент. Клюни не собирался задерживаться в Страсбуре. Он должен был уехать сегодня, а переговоры начнутся через три дня. Думаю, страхи моих коллег малообоснованны. Кому же в таком случае предназначал Клюни свою бомбочку?
— Он поднялся в номер сразу?
— Да.
— А потом?
— Он оставался там до своего приступа. В полдень ему подали туда обед.
— Вызовите гарсона, обслуживавшего его.
Он утвердительно кивает, сует штекер в одну из ячеек мини-АТС и отдает приказ.
— Он сейчас придет.
— Спасибо. Ваш клиент звонил или ему звонили во время пребывания в отеле?
— Нет.
— К нему приходили?
— Тоже нет.
— Он колебался, когда заполнял регистрационную карточку?
— Нисколько.
Является болезненно-худой длинный тип с мешками под глазами, одетый в белую куртку.
Это гарсон, обслуживавший Клюни в его номере.
— Что он делал, когда вы вошли?
— Читал.
— Что?
— Книгу.
— Как он был одет?
— В рубашку и пижамную куртку.
Я это запоминаю. Тип в рубашке и пижамной куртке и с книгой в руке явно не собирался уходить и никого не ждал.
Однако Клюни ждал. Не человека, а своего часа. Ждал, пока наступит время выйти из гостиницы вместе с бомбой. Но если он приехал только затем, чтобы подложить бомбу и уехать, зачем ему понадобился такой громоздкий багаж?
— Его чемоданы были разобраны? — спрашиваю я гарсона.
— Только один.
— А второй?
— Второй стоял в глубине комнаты.
— Он вам что-нибудь сказал?
— Ничего особенного…
Я в очередной раз возвращаюсь к Эриху фон Строхейму:
— Как обнаружили, что он болен?
— Это горничная. Пришла убирать номер, постучала в дверь и, поскольку никто не ответил, вошла… Он полулежал на полу, без сознания, тело опиралось на кресло… Она закричала…
— Понимаю…
— Мы вызвали “скорую”, и клиента увезли в больницу.
— Давайте поговорим о… находке, сделанной в его чемодане.
Эрих фон Строхейм краснеет, что, принимая во внимание полное отсутствие ботвы на его голове, становится довольно масштабным явлением.
— Произошел очень неприятный инцидент, — говорит он. — Мы освободили его номер и хотели отправить багаж в больницу на случай, если бы ему понадобилось сменное белье.
— И дальше?
— Один из двух чемоданов стягивается ремнем, заканчивающимся замком. Этот ремень был продет через ручку открытого чемодана, таким образом оба были соединены. Согласитесь, что это не очень удобно для перевозки.
— Конечно.
— Тогда я себе позволил…
— Взломать замок?
— Нет, не взломать… У меня есть связки из забытых клиентами ключей от чемоданов. Один подошел. Когда мы подняли ремень, чемодан раскрылся и мы увидели на стопке белья… ту штуку… Сначала мы не. сообразили, что это такое, а потом поняли и позвонили в полицию…
Я киваю.
— Ясно. Вы говорите “мы”. Кто еще был с вами?
— Грум, дежурный по этажу и горничная…
— Ладно, спасибо.
Глава 5
Я мчусь в полицию, где нахожу моего сопровождающего. Он выкладывает на стол чемоданы и шмотки покойничка.
На одежде нет никаких бирок… Что касается чемоданов, если не считать бомбы (обезвреженной местными саперами), в них нет ничего подозрительного: нательное белье без меток, предметы туалета…
Все это говорит мне только об одном: Клюни предвидел возможность ареста и потому снял с одежды все, что позволяло установить его личность.
Но если он так старался очертить вокруг себя кольцо тайны, почему дал мне начало фамилии своей знакомой? Разве может человек, спарывающий метки с рубашек, дать полиции фамилию женщины, которую знает?
Это кажется мне нелогичным, а я, несмотря на свою поэтичную натуру, обожаю логику.
Мне не терпится попасть в Канн, чтобы попытаться найти живущую в квартире женщину, чья фамилия начинается на “Бла”. Это будет непросто, но мне удавались и более лихие подвиги.
Страсбурский полицейский уверяет меня, что фотографии мертвеца печатают и я получу их через четверть часа.
— А пока, — говорю, — я бы хотел позвонить в Париж.
Я устраиваюсь в маленьком кабинете, полном пожелтевших бумаг и дохлых мух, в этаком монументе бюрократии во всем ее ужасе и пыли! Закуриваю сигарету и требую без всякой очереди соединить меня с Парижем. Трубку снимает сам Старик.
— Это Сан-Антонио, — говорю я.
— А! Я с нетерпением ждал от вас известий… Ну что? Даю ему сжатый отчет о поездке.
— Совершенно точно, — говорю я в заключение, — что дело настолько таинственное, насколько можно себе представить: тип отдает концы в городе, где его никто не знает, оставив в багаже супербомбу. Он как с неба упал… Но, честно говоря, я не думаю, что этот интересный случай связан с делом пропавшего русского атташе.
Босс молчит.
— Алло! — кричу я, боясь, что нас разъединили.
— Алло, — отвечает он.
Новая пауза, потом он спрашивает:
— Что собираетесь делать?
— Ехать в Канн! Поезд скоро…
— Езжайте, — соглашается он. — Приехав туда, позвоните в центральное управление полиции. Если в промежутке я узнаю что-то новое, то оставлю для вас сообщение.
— Дежурство в морге что-нибудь дало?
— Ничего… пока.
Я ему благодарен за это “пока”.
— Босс, может быть, вы поделитесь со мной своими мыслями, а то я теперь не могу гоняться за двумя зайцами.
— Возможно, Сан-Антонио, вы гонитесь за одним зайцем, — Это вам сообщил ваш нос, патрон?
— Допустим, — отвечает он. — Во всяком случае, я могу вам сказать одну вещь.
— Какую?
— По фотографии бомбы, присланной сюда фототелеграфом по моей просьбе, наши эксперты определили, что она русского производства!
Поскольку я обалдело молчу, не зная, что сказать, он добавляет:
— Счастливого пути.
Щелчок.
Замечаю, что моя сигарета погасла, снова прикуриваю ее, кладу на заляпанный чернилами стол ноги и с наслаждением затягиваюсь.
С одной стороны, я ищу пропавшего русского дипломата, с другой — нахожу свалившуюся с неба русскую бомбу… Надо признать, нюх у Старика действительно неплохой?
Я перебираю в памяти мою коллекцию трупов: Одеревенелый (ему я разнес морду пулей уже мертвому); малышку Фриду разорвало на куски из-за ее благосклонности ко мне; Рашель выпала из окна… с моей помощью; лже-Клюни помер, когда я его допрашивал.
Трупы, и опять трупы! И все в большей или меньшей степени на счету некоего Сан-Антонио.
Это в конце концов надоедает. И зачем?
А я знаю? Ведь не ради конверта, что правительство дает мне в конце каждого месяца.
Может, ради куска трехцветной тряпки, болтающейся над госучреждениями? Но я не ура-патриот.
В жизни есть страховые агенты, виноторговцы, рабочие заводов “Рено”, полотеры… А есть те, кто может жить только на грани. Необязательно на грани закона, главное — на грани жизни и смерти.
Я из их числа.
Это как цвет кожи: если родился негром, то негром и останешься, нравится тебе это или нет.
Это не выбирают…
— Вот фотографии, господин комиссар, — говорит вошедший полицейский.
Я шумно вздыхаю и гашу сигарету о каблук.