На мой взгляд, ей бы следовало забраться куда-нибудь посевернее, в Исландию или в Берингов пролив, потому что теперь она совершенно непригодна к употреблению.
Ее морда, покрытая фиолетовыми прыщами, распухла, волосы, которые она больше не красит, похожи на парик гвардейца эпохи Луи Шестнадцатого. Это — пьянчужка во всей ее омерзительности.
Она храпит, как работающий бульдозер.
Я зычным голосом зову:
— Берю!
Потом в надежде привести этого алкаша в чувство кричу:
— Старшего инспектора Берюрье к телефону! Ноль. Я осматриваю хибару. На это не требуется много времени, так как в ней лишь две жалкие комнатушки. Толстяка там нет, однако на куче ящиков я замечаю его чемодан. Хижина провоняла копченой селедкой, табаком и старой резиновой обувью.
Я возвращаюсь к лежащей на полу даме и деликатно трогаю ее мыском ботинка.
— Мадам Глэдис, вас не затруднит очнуться на пару секунд? Мне нужно с вами поговорить.
Хренушки! Баба продолжает храпеть. Тогда доблестный комиссар Сан-Антонио берет за ручку ведро и идет к ближайшему колодцу за водой.
Ледяной душ — это лучший способ приводить пьяных в чувство.
Она фыркает, чихает, открывает один глаз и начинает изрыгать ругательства.
— Уже лучше, Глэдис? — справляюсь я любезным тоном. Ее мутный глаз тяжело смотрит на меня. Я поднимаю ее за блузку и прислоняю к стене, но ее голова падает на грудь.
— Где Берюрье? — спрашиваю я.
Мамаша О'Пафф издает несколько нечленораздельных звуков, затем последовательно называет меня сукиным сыном (из чего я делаю вывод, что она намерена в самое ближайшее время усыновить меня), заячьим дерьмом (я не имею ничего против этих милых зверьков и их экскрементов), свежеиспеченным педерастом (слова “свежеиспеченный” напоминает что-то такое здоровое и кулинарное, что сглаживает оскорбительный смысл второй части определения) и импотентом (это ее право, поскольку у меня никогда не хватит мужества доказать ей обратное).
Я принимаю наилучшее решение, то есть иду набрать еще одно ведро воды и с самым что ни на есть спокойным видом выплескиваю половину ей в портрет. Новые фырканья, новый кашель, новая порция ругательств, еще более изощренных, чем предыдущие.
Знаменитый Сан-Антонио на время откладывает в сторону изысканную вежливость, делающую его в некотором смысле Кольбером полиции.
— Слушай, Глэдис, — перебиваю я ее, — если ты не ответишь на мои вопросы, я буду лить тебе в морду воду до тех пор, пока не опустеет колодец. Ты меня понимаешь?
В подтверждение слов я выплескиваю на нее часть того, что осталось в ведре.
— О'кей, дорогая?
— Чего тебе от меня надо, падаль ходячая? — спрашивает наконец знакомая Толстяка.
— Моего друга Берюрье, который у тебя жил.
— Я его не видела…
— Врешь. Если будешь врать, тебя посадят в тюрягу, где не будет виски, и ты подохнешь от жажды. Кроме того, в твоей камере, куколка, будет полно летучих мышей и тараканов!
— Ты друг Берю, — бросает она на французском. — Ты француз… Вы все крикуны и трепачи.
Она замолкает и вдруг начинает плакать, как фонтаны Рон-Пуэна на Елисейских Полях.
— Ах, черт бы меня подрал, на кой черт я уехала из Монружа? Чтобы подыхать от виски в этой проклятой стране?
Я тронут, как школьник.
— Ну, мамаша, не надо, у каждого своя жизнь. Сплошное счастье в цветах производят только в Голливуде, и оно продолжается час тридцать пять на киноэкране, Я спрашиваю, где Берю?
Она продолжает выплакивать скотч, но отвечает сквозь слезы:
— Я вам сказала, что он не возвращался. Он пообедал здесь в полдень, ушел и не вернулся…
— Вы знаете, куда он пошел?
— Нет. Я спросила, а он мне ответил: “Профессиональный секрет”. Свинья паршивая!
— Полагаю, он вам сказал, что вернется к ужину?
— Конечно! Он привез из города холодного цыпленка и пару бутылок скотча…
— Вы пили, дожидаясь его?
— Да.
— Вы никого не видели?
— Видела.
Я навостряю уши.
— Кого?
— Днем, когда этот мерзкий легаш только что отвалил, пришел какой-то тип и спросил некоего Сан-Антонио.
— Да?
— Говорю же я вам, француз хренов!
— Ну и что?
— Я ему ответила, что не знаю такого, и это святая правда, не знаю я никакого Сан-Антонио. А вы его знаете?
— Никто никого не знает, — наставительно и уклончиво отвечаю я. — Что было дальше?
— Я думала, этот парень меня задушит. Он был белым, как мертвец, и скрипел зубами.
— Вы его не знаете?
— Я часто видела его вместе с девушкой из Стингинес Кастла. Молодой аристократ с противной мордой и пластырем на бровях.
Сэр Конси! Нет никаких сомнений, меня искал жених Синтии. Как он узнал, что Берю находится у мамаши Глэдис? Я допустил ошибку, оставив моего друга здесь. Эти мерзавцы запаниковали и схватили его. В замке не поверили в мой отъезд. Черт! Мой Берю! Не могли же его убить, когда его назначение было почти в кармане!
Это придает мне сил.
— После этого визита вы больше никого не видели, Глэдис?
— Нет.
— Точно?
— Говорю же тебе, сопляк!
Она снова заводится и клянется, что, если я буду сомневаться в ее словах, она сунет меня носом в ту часть своего тела, которую я считаю совершенно непригодной для употребления и которую не облагородит даже присутствие в ней моего носа.
Я оставляю отставную шлюху в одиночестве и прыгаю в мою похожую на катафалк “бентли”.
На колокольне церкви отбивают полночь-час преступлений, когда я звоню в дверь сэра Конси.
— Хелло! — слышится из переговорного устройства голос унылого аристократа.
— Это Сан-Антонио.
Вопль. Дверь открывается, я поднимаюсь до лестнице На площадке вырисовывается прямоугольник света Сын баронета ждет меня. Он в смокинге Когда я подхожу, мужской голос кричит по-английски:
— Нет, Фил, держите себя в руках!
Но парень уже не может удержать себя в руках и бросается на меня.
Вам не кажется, что этого многовато?
Это стало традиционным, как все в Англии: едва мы встречаемся, сразу завязываем драку.
Он начинает с удара, нацеленного в мои фамильные драгоценности, но я успеваю встать боком, отчего зарабатываю здоровенный синячище на ляжке; за этим следует серия хуков.
Я шатаюсь, отступаю, падаю, а когда пытаюсь подняться, эта гнида с гербом отвешивает мне удар ботинком в челюсть.
— Фил, прошу вас, это же нечестно, — наставительно говорит голос.
Сквозь туман я успеваю заметить элегантного молодого человека с благородной внешностью, сидящего в кресле, закинув ногу на ногу.
Сэр Конси не обращает на замечание никакого внимания.
Он снова бьет меня ногой. У меня такое чувство, что я провожу уикэнд во взбесившейся бетономешалке. Удары сыплются на меня со всех сторон. Бац! Бум! Шмяк! Я пытаюсь отбиваться, но град ударов достает незащищенные места.
Высокий элегантный молодой человек встает.
Сэр Конси, утомившись, останавливается. Я вдыхаю три литра кислорода и решаю сыграть свою партитуру. Каждому свой черед, верно 7 Я начинаю резким ударом толовой. Он Ловит мой кумпол брюхом и валится на пол.
Будучи более честным, чем он, я не бью его, пока он лежит. Я даже простираю любезность до того, что помогаю ему встать, схватив за галстук-бабочку.
Чтобы взяться крепче, я поворачиваю запястье, и сын баронета задыхается.
— Сволочь! — кричу я. — Подлюка!
Он пытается отбиваться, но я уже не чувствую его ударов Мощным толчком я швыряю его к стене. Войдя в соприкосновение со стеной, сэр Конси издает “хааа”.
Я подхожу. Он выдохся, но пытается пойти мне навстречу Однако я встречаю его четырнадцатью ударами, нанесенными со всей силой и точностью.
Молодой человек из хорошей семьи в нокауте падает на ковер.