Он надел штаны, подтяжки не натянул, и они свисают у него по бокам…
— У вас есть документы?
— Вот.
Он рассматривает мое удостоверение и сует в карман брюк свою пушку.
— Что вы хотите?
— Мне надо увидеть месье Оливьери.
— Сейчас?
— Это срочное дело.
Я говорю кратко и четко. В таких случаях не следует упражняться в искусстве красноречия.
— Ладно. Он открывает.
— Я проведу вас ко мне. Я должен предупредить его слугу. Мы входим в своего рода караульное помещение-столовую, где стоит запах вареной капусты. Из соседней комнаты доносится встревоженный женский голос:
— Эктор, он действительно легавый?
— Заткнись! — отвечает сторож.
Он подходит к телефонному аппарату, раздумывает и нажимает на кнопку. Загорается красная лампочка. Секунд через тридцать слышится щелчок.
— Альбер? — спрашивает сторож.
Тог, должно быть, отвечает через зевок, что да.
— Скажи месье, что его хочет немедленно видеть полицейский.
Не знаю, что отвечает лакей, но сторож, выслушав его, издает недобрый смешок.
— Я не знаю, — говорит он и кладет трубку. Потом смотрит на меня и спрашивает:
— Ничего серьезного?
— Как сказать, — отвечаю.
Я слышу шаги за дверью; она слегка приоткрывается, и я замечаю глаз и седую прядь над ним. Жене сторожа хочется узнать, как я выгляжу. Узнав это, она возвращается на супружеское ложе.
В глубине души ваш Сан-А немного встревожен. Этот Оливьери, должно быть, большая шишка с обширными связями, и мой ночной визит ему наверняка не понравится. Так что мне скоро может стать жарко…
Является лакей. Настоящий: в полосатом жилете и при всем прочем. Его взгляд еще немного мутноват со сна, а так он совершенно безупречен.
Он меряет меня взглядом с высоты своего величия.
— Это вы желаете видеть месье?
— Я.
— Сейчас два часа ночи.
Я смотрю на часы и поправляю его:
— Два с четвертью. Будьте любезны предупредить его о моем приходе.
Эта уверенность производит на него впечатление — Хорошо. Прошу вас следовать за мной… Я знакомлюсь с еще одним гигантским холлом. Его стены обтянуты замшей, на полу шкуры белых медведей, стоят статуи, редкие растения и висит картина Пикассо, на мой взгляд, подлинник.
Лакей указывает мне на банкетку, покрытую темно-синим бархатом.
— Присядьте, я разбужу месье.
И начинает подниматься по монументальной лестнице. Я жду, готовя аргументы для разговора. Если судить по осторожности слуги, Оливьери плохо спит и бывает зол сразу, как проснется.
Слуга возвращается быстро. Он очень удивлен.
— Месье нет в спальне, — говорит он.
— Он не вернулся?
— Он не уходил.
— Где он был, когда вы закончили работу?
— Моя жена (она горничная) и я ходили в кино, У нас сегодня выходной.
— Где был ваш хозяин, когда вы уходили в кино?
— В своем кабинете.
— А когда вы вернулись?
— Света нигде не было. Я решил, что он лег…
— Он мог выйти?
— Сторож нам бы сказал.
— Может, он заснул в кабинете?
Слуга с сомнением морщится, однако направляется к двустворчатой двери, находящейся в глубине холла.
Он тихо стучит, открывает, включает свет. Его неподвижность и молчание мне все говорят.
— Мертв? — спрашиваю я, подходя.
Оливьери лежит на ковре на боку, одну руку поджал под себя, другую вытянул. В его правой руке пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и платком осторожно беру оружие из его руки. Нюхаю ствол: из этого пистолета давно не стреляли. Я вынимаю магазин и констатирую, что он полон маслин, готовых к употреблению.
Кладу оружие на ковер и наклоняюсь над трупом. Месье Оливьери протянул ноги минимум три часа назад и сейчас холодный как лед. На виске у него синее пятно, а на шее явные следы удушения. На первый взгляд мне представляется, что преступление произошло следующим образом. Вечером к нему пришли поговорить двое.
Они стали вести себя агрессивно и Оливьери велел им выметаться, угрожая своей пушкой. У одного из типов была дубинка, и он двинул хозяина по виску. А второй сжал промышленнику горло.
Лакей Альберт начинает приходить в себя.
— Вот это да, — бормочет он.
— Это его пистолет? — спрашиваю я, показывая на элегантный шпалер с перламутровой рукояткой.
Салонная игрушка. Как пресс-папье хороша, но если хочешь продырявить шкуру ближнему, то лучше взять автомат.
— Да, это его пистолет. Он лежал в нижнем Ящике стола. Я рассматриваю мертвеца. Это крепкий мужчина лет пятидесяти с седеющими висками. На нем домашняя куртка из красного атласа с черными лацканами. Напоминает форму дрессировщика, но все равно здорово.
— Месье Оливьери был женат?
— Нет, десять лет назад он развелся.
— Он жил один?
— Время от времени его дочь приезжает пожить здесь недельку.
— Любовницы?
— Думаю, были, но не здесь.
— Сходите за сторожем и его женой.
Альбер торопится. Оставшись один, я начинаю проводить обычные поиски, но занимаюсь этим безо всякой надежды. Что-то мне подсказывает, что я здесь ничего не найду. В бюваре нет ни единой бумажки; В ящиках несколько ничего не говорящих предметов. Наверняка его рабочий кабинет находится в другом месте, а здесь он проверяет счета своих слуг или читает биржевой куре.
Пепельницы пусты. В детективных романах полицейский обычно находит в них окурки. Так вот, в этот раз там ничего нет. На креслах и ковре тоже никаких следов. Оливьери задушили поясом его куртки. Толстая лента еще обмотана вокруг его шеи, как мерзкая змея, А вот и Эктор со своей мадам, испуганные новостью.
— Ни к чему не прикасайтесь! — велю я.
Жена Эктора маленькая толстая старушка с грудью, как у голубя. На носу у нее сидит великолепная волосатая бородавка, и она плачет, издавая свист, как воздух, выходящий из проколотой шины.
— Пойдемте в холл, — решаю я и закрываю дверь. Я смотрю на троицу, и от вида этих физиономий мне хочется заржать.
— Сколько здесь слуг?
— Четверо, — отвечает Альбер. — Не хватает только моей жены.
— Сходите за ней. Он выходит.
— Вы кухарка? — спрашиваю я жену сторожа.
— Да.
— Я раньше был капралом жандармерии, — шепчет Эктор.
Зачем это? Чтобы дать мне справку о своем высоком моральном облике? Или показать, что мы вроде бы коллеги и, принимая во внимание обстоятельства…
— Вечером у месье Оливьери были гости, не так ли?
— Нет, никого не было, — уверяет дуэт.
— Но ведь не по телефону же его шлепнули! Сторож упрямо мотает головой.
— Никто не звонил, никто не приходил. Или же он перелез через решетку, а вы заметили, какая она острая?
— Здесь есть второй вход?
— Черный.
— Где он?
— На задней стороне дома. Около кладовой.
— Когда Альбер и его жена вернулись из кино, через какую дверь они вошли?
— Через черный ход, естественно.
Возвращаются те, о ком мы говорим. Горничная белобрысая женщина с лицом, усыпанным веснушками. Ома прячет в складках ночной рубашки свои груди в форме капли масла.
— Это невозможно! Я не могу в это поверить, — говорит она. — Где он? Я хочу его увидеть!
— Момент! — перебиваю ее я.
Она спохватывается и здоровается со мной испуганным кивком.
— Вы вышли через черный ход, — говорю. — Вы закрыли за собой дверь?
— Естественно, — отвечает Альбер.
— А ключ?
— Ну…
Его конопатая половина поднимает руку, как школьница, собирающаяся попросить разрешения сходить в туалет.
— Да? — приглашаю я.
— Я хотела вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберу, чтобы он на меня не ругался, потому что подумала, что сама забыла запереть дверь, когда мы уходили. Но теперь я уверена, что это не так!
Эта детка льет воду на мою мельницу.