— В каком смысле?
— Совсем черненький, весь. Вылитый Нельсон Мандела.
— О-от ведь как, а? И что говорит?
— Сынок?
— Мамаша.
— Ну как… мужик — это он в письме кается — на нее чуть не с кулаками! Как так, дескать?! Это ты чего удумала? А она ему: «Жила я только с вами и больше ни с кем». Но… дескать, вот, до замужества… еще до того, как с этим вот— своим законным избранником познакомилась… был грех, чего уж теперь. Но что было, то уже давно быльем поросло. Кто ж знал, что у них, у мавров, кровь такая ядовитая?
— О-от ведь как, а? Етит твою мать…
— Мужик весь бурлит, чуть до развода дело не дошло, но… есть ведь любовь на свете, иначе повернулся бы да ушел. А этот стал литературу всякую поднимать, выяснять, спрашивать, и узнал где-то, в результате своих изысканий, про существование «покровного эффекта», иначе называемого телегонией. Прослеживается, мол, такое явление, описано в научной литературе.
И те, кто чистокровных лошадей или собак ценных пород разводят, прекрасно об этом осведомлены. Телегония, и все. Покровный эффект. Чего тут поделаешь? Ну, на том мужик сердце свое и успокоил. Но, видать, не до конца, раз свою семейную фотографию прислал и письмо к ней приложил с вопросом: «Как так, дорогая редакция? Я тем не менее недопонимаю». Ну и вот… мне любопытно стало, я и решил разобраться. Это ж, представляешь, что получается? Это выходит, что каждая женщина просто, как матрица какая-то, несет в себе информацию о каждом из своих любовников и может в самый неподходящий момент любого из них во плоти воспроизвести. А? Тебе это как?
— Так это выходит, если я…
— Приезжаешь, к примеру, в Парагвай. Влюбляешься там в прекрасную Кончиту. Убиваешь навахой на дуэли, в честном поединке, ейного мужа, дона Педро, а затем, как порядочный человек, на этой самой Кончите женишься. Так?
— Та-ак…
— А она тебе потом, лет через пять, за все хорошее, что от тебя видела, рожает маленького дона Педро — один в один ее бывший муж.
— Маленького такого младенчика, но уже с усами, в сомбреро и с очень недобрым взглядом в мою сторону.
— Покровный эффект. Телегония. Смешно?
— Нет, Саша, это не смешно. Это страшно. Неужели так бывает?
— Вот хочу разобраться. Встречался тут с неким большим специалистом. Он, по его словам, с медицинскими материалами православных монастырей и храмов работает.
— И что говорит?
— Что говорит… Покровный, мол, эффект? А ка-а-ак же! Еще бы! Это же еще в монастырских книгах черным по белому написано! «Никогда не смешивайте, братия мои, ни кровь, ни ириду, ни кожные, ни волосяные покровы, иначе не родить вам чистую душу, способную к постижению Божьего разумения».
— «Ирида» это что такое?
— Радужка глаза.
— Откуда ты знаешь?
— Он сказал.
— Слушай… по-моему, он о чем-то о другом говорит. Тебе не кажется?
— Кажется. Поэтому я и встречаюсь с профессором.
— А он в мире генетики авторитет?
— Безусловно.
— Вот и слава Богу. Саша… после твоего рассказа у меня просто душа не на месте. Ты уж выясни, пожалуйста, все досконально и мне потом сообщи. А то ведь… как жить?
— Жизнь прожить, Андрюша, не поле перейти.
Они вышли во двор и направились к подворотне, которая выходила на Малый проспект Васильевского острова.
— А Петр далеко отсюда живет? — спросил Андрей Иваныч.
— На Петроградской стороне. Сейчас тачку поймаем.
— А может, пешком? Погода хорошая. Очень я по Питеру гулять люблю.
— Ну давай до Среднего пройдемся, а там на маршрутку сядем. Как раз до Петькиного дома нас она и довезет.
— Давай.
— Заодно и мозги проветрим. Они неспеша побрели по тротуару. Ветер с залива трепал по небу облака, и в просветах проглядывало солнце.
Глава 5
— Представьтесь, пожалуйста, — раздался из-за двери голос Петра Волкова.
— Мы это, Петька, — сказал Адашев-Гурский.
— Произнесите пароль.
— Трое с боку, ваших —нет! — громко отчеканил Андрей Иваныч.
— Не валяй дурака, открывай, — сказал Гурский.
— Отзыв «пирамидон», — буркнул себе под нос Волков, отпирая замок и впуская гостей в дом.
— Вы позволите войти в ваш бункер, мой фюрер? — с пониманием произнес Андрей Иваныч, переступая порог. — Мы уже на нелегальном положении?
— Я же не одет, — пояснил Волков и затянул узел на кушаке халата. — А вдруг кто чужой?
— А что б тебе не одеться? —^ вошел вслед за Андреем Гурский. — Ходишь тут… в затрапезном виде. А ты ж командир, пример бойцам показывать должен. А коснись тревога? Коснись в бой?
— Отобьемся, — Волков запер дверь, — проходите.
— Куда прикажете? — Андрей повесил куртку на вешалку в передней.
— Да вон туда, пожалуй, — кивнул Петр в направлении кухни. — Там уютнее.
— Сразу предупреждаю, — Адашев-Гурский вошел на кухню и бросил взгляд на стол, где стояли открытая литровая бутылка водки и пакет с апельсиновым соком, — я на минуту.
— Никто не неволит. Но чаю-то выпьешь? — Петр поставил чайник на плиту.
— Чаю попью. С лимоном.
— А вот лимона-то у меня, скорее всего…
— Я купил по дороге. — Александр положил на стол крупный лимон. — А яйца есть?
— Есть.
— Вот. И яичницу.
— Эт-то мы мигом. С ветчиной? — Петр распахнул холодильник.
— Дай-ка я сам, пусти-ка, — Гурский открыл дверцу газовой плиты, вынул оттуда сковороду и занялся приготовлением завтрака.
— Слушай, Петр, а расскажи-ка ты мне еще раз эту твою историю, — Адашев подчистил с тарелки кусочком белого хлеба остатки яичницы и отправил его в рот.
— Зачем? — Волков выпил рюмку.
— Ну а что, прикажешь сидеть и смотреть, как ты здесь раскисаешь? Надо же что-то делать.
— Да, Петруша, — кивнул Андрей Иваныч, — мы же вчера собирались кому-то в рыло закатать. А вместо этого в клуб какой-то поехали, а там конюшней воняло.
— Он так называется. «Конюшня».
— А-а-а… вот ведь как! Значит, ощущение запаха у меня просто ассоциативно возникло! А я-то думаю… А зачем мы туда поехали?
— Так… затем, собственно, и поехали. Мне почему-то представилось, что там Чика непременно должен быть.
— А он там бывает? — Гурский отхлебнул чая из большой керамической кружки.
— А хер его знает. Мне, понимаешь, вчера спьяну в голову запало, что он с сестрами этими плотно завязан, а они в этом клубе работали. Именно там Заславский их и приметил. Вот он как раз там часто бывал. Нравилось ему там. Ну и… Заславский, сестры, Чика… вот меня туда и понесло. Только никого, естественно, там не оказалось, кроме мелюзги всякой. И вообще, по «зрелом размышлении» ничего там для меня интересного быть и не могло. В чем мы и убедились.
— А я? — На кухню шагнула юная блондинка, одежду которой составляли лишь свободно висящая на ней длинная просторная футболка Волкова и его же пляжные шлепанцы на толстой подошве.
Шаркая шлепанцами по полу, она подошла к столу и обиженно надула губы:
— Я что, не в счет?
— Ну, вот Вероника, разве что… — обернулся к ней Волков. — Присаживайся. Завтракать будешь?
— Только кофе.
— Там, на полке, растворимый. Сделай сама.
— Я поухаживаю, — поднялся со стула Адашев.
— Спасибо. — Она благодарно подняла на него глаза.
— Вам с молоком?
— Ага. И чтобы сладкий.
— А позволительно ли будет тэс-скать… очаровательную ручку поцеловать, — привстал Андрей Иваныч, — тем самым засвидетельствовав свое искреннее восхищение? Ах! Весьма признателен, просто тронут… — Звонко чмокнув протянутую ему ручку, он опустился на стул.