Зину он в грузовик не пустил...
-- Зайдите, пожалуйста, ко мне, -- пригласила она Ксению Павловну.
Зина занимала небольшую комнату в двухкомнатной квартире. Ее соседкой была заведующая литературной частью Тонечка Гориловская. Тонечка участвовала в работе всех литературных объединений города, ходила на все вечера молодых прозаиков и поэтов, на все читательские конференции, которые созывались в библиотеках. Поэтому у Зины было впечатление, что она живет в отдельной квартире.
Вся комната была увешана фотографиями, на которых был запечатлен Петр Васильевич во время репетиций.
Войдя, Ксения Павловна не стала с любопытством оглядываться по сторонам, как это часто делают, приходя в незнакомый дом.
-- Сюда можно сесть? -- спросила она.
-- Садитесь куда хотите!
Ксения Павловна присела на диван.
-- Это Петр Васильевич, -- сказала Зина, не указывая на стену: никакого другого мужчины там не было.
-- Говорят, он был очень милым, талантливым человеком... -- сказала Ксения Павловна.
-- Второго такого нет! -- ответила Зина.
-- Я верю вам...
-- В туристских справочниках пишут, что наш город славится металлургическим заводом, курортом, на котором лечат ревматизм, и Театром юного зрителя. А до его приезда город славился только заводом и курортом...
Вдруг Зина вспомнила о чем-то, плюхнулась на диван рядом с Ксенией Павловной и уставилась на нее:
-- Так вы снимались в кино?
-- Это было сто лет назад. Я тогда еще училась в институте.
-- В каком?
-- В театральном.
-- Не может быть! Значит, вы тоже актриса?!
-- Сейчас уже нет.
-- Ушли из театра?
-- По сути дела, я в него и не приходила.
-- Ничего не пойму... И вы так спокойны?
Зина схватила Ксению Павловну за руку. По-детски изумленные глаза ее требовали ответа.
-- Это получилось как-то само собой, -- задумчиво, но без грусти сказала Ксения Павловна. -- Играть роли, которые мне когда-то хотелось играть, я не могла.
-- Почему?
-- Николай Николаевич всегда был главным режиссером театра. И мне, его жене, исполнять главные роли... В общем, он этого не мог допустить. И я его понимала. Люди с принципами и правилами заслуживают уважения. Вы согласны?
-- А другие театры? -- допытывалась Зина.
-- В городах, где мы жили, обычно был только один театр. Сперва я работала на радио... Читала стихи. Но потом перестала... Появился сын. Он сейчас учится в Ленинграде. Потом Лера... О Николае Николаевиче надо было заботиться. Они стали главными действующими лицами пьесы, в которой я участвую до сих пор. И с большой радостью...
Зина по-детски быстро переходила от одного настроения к другому. Неожиданно она вскочила с дивана и всплеснула руками:
-- Вы же, наверно, голодная? И они тоже! Сейчас я устрою ужин.
Зина, словно готовясь к праздничному приему, забегала по квартире, захлопотала.
-- Я вам помогу, -- предложила Ксения Павловна.
-- Ни в коем случае!
-- Вы любите заботиться о других людях, да? Устраивать чужие судьбы?...
-- Как все одинокие женщины! -- весело ответила Зина, Ксения Павловна помолчала немного, наблюдая за Зиной, которая, накрывая на стол, то и дело отвлекалась от предстоящего ужина, о чем-то задумывалась и даже положила сыр в хлебницу.
-- Вы, значит, играете девочек? -- спросила Ксения Павловна.
-- А самой двадцать семь лет. Сообщаю об этом, потому что все равно об этом все знают.
-- Как... все?
-- Те, которые ходят в наш театр. Это же интересно: выяснить, сколько лет актрисе, играющей тринадцатилетних. Сперва начинают восклицать: "Нет, это не артистка! Не обманывайте нас... Это девочка! Не может быть, чтобы это была женщина. Сколько ей лет?...
" И тогда билетерши, гардеробщицы и вообще все, кому так говорят, с гордостью сообщают: "Ей двадцать семь лет!" В будущем году скажут: "Двадцать восемь!" И чем больше мне будет лет, тем больше в их голосе будет гордости.
-- Значит, вы хорошо играете... этих девчонок?
-- Говорят, хорошо, -- машинально ответила Зина: в этот момент она опять о чем-то задумалась.
-- Может быть, у вас какое-то дело? -- встревожилась Ксения Павловна. -- Не стесняйтесь, пожалуйста. Мы можем поужинать завтра! Вероятно, вы должны подготовиться к репетиции?
-- Да нет... Я думаю о другом.
-- О чем-нибудь неприятном?
-- Наоборот! Я думаю о том, что в нашем городе два театра. Два! Один детский и один взрослый... Вы понимаете?
С тех пор прошел год.
***
Узнав, что Николая Николаевича приглашают на заседание комсомольского комитета, Иван Максимович заволновался: заместителем секретаря была Зина. Она могла нарушить священные традиции театра, к которым привык Николай Николаевич, каким-нибудь резким замечанием или неожиданным требованием. Иван Максимович мечтал о том, чтобы "пересадка" главного режиссера из организма взрослого театра в организм детского произошла благополучно и безболезненно, чтобы не обнаружилось вдруг какой-нибудь несовместимости. Он с радостью наблюдал за тем, как беседы Николая Николаевича, его лекции, даже его внешний вид и манера общаться с людьми облагораживали коллектив приметами высокого искусства.
"Приживается! -- думал Иван Максимович. -- Приживается..."
И вдруг это приглашение на комитет! Иван Максимович решил провентилировать обстановку. Он попросил Костю Чичкуна и Зину Балабанову зайти к нему после спектакля.
Костю Чичкуна считали "актером с отрицательным обаянием". Трудно сказать, что было тому виной: громоздкая фигура, крупный орлиный нос или бас, который звучал хрипло из-за не совсем здоровых голосовых связок? Так или иначе, но Костя Чичкун был непревзойденным исполнителем отрицательных ролей в спектаклях для самых маленьких. В театре его называли "профессиональным Бармалеем". Но еще больших высот он достиг в "Золотом ключике", где был бессменным, не имеющим дублеров Карабасом Барабасом. Дети города его боялись и обожали. Они узнавали его голос по радио. А когда встречали его на улице, прятались за мамину спину.
Секретарем комитета Костю выбрали за отзывчивость и доброту.
А для того, чтобы доброта сочеталась с остротой и принципиальностью, заместителем выбрали Зину.
Костя и Зина пришли к директору раскрасневшиеся от только что пережитого спектакля, аплодисментов и плохо смытого грима. Иван Максимович очень любил артистов. Он всячески подчеркивал, что они без дирекции обойдутся, а дирекция без них -- никогда; что не они для него, а он для них, что главное место в театре -- это сцена, а не его кабинет.
-- Простите, пожалуйста, что мне пришлось вас, несмотря на вашу занятость... -- начал он, поднимаясь навстречу. -- Вот тут у меня есть нарзан... Я бы, конечно, зашел к вам за кулисы, но здесь просто удобнее. Никто не будет мешать.
-- Что-нибудь случилось? -- спросила Зина, наливая себе нарзан.
-- Нет... Мне просто хотелось узнать, какие вопросы вы ставите завтра на комитете.
-- Значит, так... Мы пригласили Николая Николаевича, -- загудел Костя. О чем бы он ни говорил, лицо его оставалось мрачным, и голос звучал так, будто он вот-вот собирался бросить в огонь Буратино.
-- Если не секрет, с какой целью вы его пригласили?
-- С самой высокой, -- сказала Зина. -- Хотим поговорить о репертуаре нашего театра.
-- А с каких позиций? Если не тайна...
-- С разных позиций, -- сказала Зина. -- Костя -- с одной, а я -- с другой.
Ивана Максимовича прежде всего заинтересовала позиция Зины.
-- Нет, пусть лучше основной доклад делает секретарь. А я выступлю в прениях, -- сказала она.
-- Значит, так... -- начал Костя. -- Педчасть раздала анкеты зрителям-старшеклассникам.