Кроме всего прочего, заводит бойфренда. Черного парня. Вообще-то неплохого. Самовлюбленного, конечно, но ведь ему всего девятнадцать. Констанца на дыбы. Не только потому, что он черный. Думаю, если бы он был черным и католиком, она бы, наверное, примирилась. А так это для нее уцененный товар. Дочка, ясное дело, вначале брыкается и все такое, а потом, сами понимаете, мать свою она любит, жизнь продолжается. В общем, она распрощалась с черным парнем и начинает встречаться с другим, тоже приятным. Правда, пуэрториканцем, который для мамы не лучше первого. Но этот хотя бы католик, и то хорошо. Но черный парень, его звали Артис, не отступается. Звонит, преследует ее всюду. В общем, идет в разнос. Бросает учиться, и крыша постепенно съезжает. И вот однажды вечером он подкарауливает девушку с этим бойфрендом-пуэрториканцем. Его, значит, бьет по голове рукояткой пистолета, а на нее наставляет дуло, угрожает изнасиловать и в конце концов — что это за удовольствие, можно только гадать — начинает мастурбировать, а девушку заставляет на это смотреть, Констанца отправилась прямым ходом к Брендану, у него теснейшие связи с полицией. Стоило бы ему позвонить, и того парня бросились бы разыскивать не менее тридцати полицейских. И уверяю вас, ему бы нигде не было никакого снисхождения. В тюрьме промассировали бы задний проход до консистенции манной каши. Но этот вариант задействован не был, потому что, я полагаю, Брендан уже беседовал с этим парнем. Сказал ему пару слов типа «брось, иначе…». Так вот, сейчас наступило это самое «иначе». Он снимает трубку, звонит Тутсу Нуччио, который всегда на связи. Но Брендан есть Брендан. Он ничего прямо не просит, просто болтает с Тутсом и как бы между прочим, рассказывает ужасную историю, случившуюся с дочерью его секретарши. «Представляешь, какая горилла! Не знаю, зачем из зоопарка такого сукиного сына выпустили. Он не имеет права называться человеческим существом. Для меня просто мучение сознавать, что я с этим подонком дышу одним воздухом». Вот и все. В том смысле, что Артису крышка. Чао, оревуар, пока. Когда его нашли, обнаружилось, что перед тем, как прикончить, ему облили гениталии аккумуляторной кислотой. По бумагам полиции это прошло, как бандитская разборка. Газетчики восклицали: «Боже, что они делают друг с другом» Гениальный Брендан, разумеется, нигде своих отпечатков не оставил. Он рассказывает о том, что произошло с бедным Артисом, и улыбается: «Вот видите, есть еще Бог на небесах». Этот человек верующий, но особого сорта. В общем, если дядя Брендан когда-нибудь обнаружит, что я его подставил, со мной будет то же самое. Прихлопнут, как муху, а он придет полюбоваться на мои последние трепыхания.
Впоследствии оказалось, что через неделю судья Джиллиан Салливан получила негласное административное взыскание в виде отстранения от рассмотрения дел на девяносто дней. Официально она считалась госпитализированной со «стрессом». Ее портфель дел распределили между другими судьями. Два фиктивных иска Робби передали судьям Краудерзу и Барнетту Школьнику. И одновременно иск маляра, у которого обнаружили рак, от судьи Малатесты передали судье Школьнику с пояснением «в целях упорядочения судопроизводства». Значит, Косиц просьбу Робби выполнил.
В тот вечер мы об этом еще не знали, но Робби все же удалось нас убедить.
Это опасные люди, и горе любому, кто пересечет им дорогу.
По дороге домой в «мерседесе» они долго молчали. День выдался трудный, да и движение в этот час было напряженным. На красном сигнале светофора, когда машина остановилась под неисправной мигающей ртутной лампой, Ивон спросила:
— Что значит «светится в темноте»?
— А то, что у нее силиконовые груди, — ответил Робби, устало улыбнувшись.
Она засмеялась.
— Там все мужчины мне показались какими-то злыми.
— Думаешь, женщины лучше? Ищут богатых ребят, у которых есть чем поживиться на халяву.
— Зачем ты так?
— Да что там говорить, они там все злые, во всяком случае, большинство. Потому что одиноки. Вечер идет к концу, и на душе становится все паршивее и паршивее. Они истощены физически и духовно. Мужчины. Женщины. И каждый играет какую-нибудь роль, лишь бы не выглядеть тем, кто есть на самом деле. Если бы в моей власти было переименовать это заведение, я назвал бы его «Приют комедиантов».
— Но зачем ты вообще туда ходишь?
— А ты сама в подобных местах никогда не околачивалась?
В таких нет. Она, конечно, погуляла, не без этого. После Олимпийских игр, когда ее тело перестало быть священной реликвией, Ивон решила заполнить кое-какие пробелы. Вошла в компанию любителей повеселиться, которые с размаху бросались в ночь с пятницы на субботу, как в бассейн. Причем ездили чуть ли не по всей стране. Основой всех развлечений было пьянство как подготовка к сексу. Сейчас эти ночи Ивон вспоминала со стыдом, хотя увлечение такой жизнью продолжалось недолго. Но даже в самом начале она не могла припомнить ни одного вечера, чтобы ее охватило такое же возбуждение, какое наблюдала у Робби. Он возбудился мгновенно, переступив порог. Когда Ивон сказала ему об этом, Робби усмехнулся.
— Дело в том, что я постоянно гоняюсь за мифом. Как всякий, кто туда приходит. Понимаешь? Мифом любви. Ну, типа любовь меня изменит, я стану другим, лучше, любовь поможет мне разобраться в себе.
— Но ведь никогда ничего не получается, — глухо проговорила Ивон, впервые привнеся в беседу что-то личное. Он не заметил, что она имела в виду не его, а себя.
— Почему же? В момент, когда зарождается чувство, получается. И в постели тоже. Еще как. Потому что я верю. И она тоже. Ведь наши ощущения настоящие. Реальная жизнь отходит на задний план, скрывается в тумане. Никакой я не адвокат, у меня нет больше прошлого, а дома не лежит умирающая жена. И у нее тоже. Я верю, что могу быть счастливым. И она верит. Понимаешь, мы можем сделать друг друга счастливыми. Я могу сделать для нее что-то замечательное, а она для меня. И за это мы любим друг друга. Час, ночь… А потом я будто выхожу из оцепенения, очухиваюсь. И начинаю думать, а отчего это у меня такая близость с женщиной, о существовании которой шесть часов назад я даже не подозревал. Проходит еще немного времени, и я спрашиваю себя: а что в этом плохого? За что я должен себя осуждать? Понимаешь, я не из тех мужчин, для которых секс самое главное, но все равно нам обоим сейчас вместе славно. И это главное.
В радиоприемнике звучала очень нежная мелодия. Робби молчал, ожидая от Ивон отклика, но она не могла вымолвить ни слова. Беспечность, открытость, с какой он говорил о себе, словно о другом человеке, ее поражала.
— А вот когда все заканчивается, — продолжил Робби, — осознаешь, что ничего не получилось. Обычно после всего мне хочется поскорее убраться оттуда. Не понимаю почему. Наверное, от неловкости. Знаешь, возникает ощущение, будто из меня что-то вытащили. Да. Она уже не кажется мне такой красивой, но не в этом дело. Хуже всего то, что я начинаю видеть, какая между нами зияет пропасть. Вдруг осознаю, что у нас нет точек соприкосновения. У нее завтра занятия в школе косметологов, папа-полицейский, каждый вечер до бесчувствия накачивающийся бренди, мама читает новены [30] . Короче, у нее своя жизнь, и эти минуты, проведенные вместе, в сущности, ничего не изменили. Ты не поверишь, но ни с одной женщиной я ни разу не провел всю ночь. Даже когда был холостой. Даже с Лоррейн. Разве что после того, как мы обручились. Но это естественно. А прежде нет.