Ерунда все это. Просто в церковь ей ходить – нож острый. До крестин Кейти Джимми и сам не заходил в церковь лет десять. И даже после ему надо было встретить Аннабет, чтобы стать усердным прихожанином. И что из того, что, выйдя из церкви и увидев патрульные полицейские машины, заворачивающие на Розклер, он вдруг почувствовал… что это было? Опасение? Страх? Чувство это у него возникло лишь потому, что он беспокоился о Кейти и думал о ней, а тут эти полицейские направляются к парку.
Ну а теперь? Теперь он чувствует себя дурак дураком. Расфуфырился, как кретин. И угораздило же его пообещать Аннабет сводить девочек поразвлечься – дескать, встретимся у Чака Чиза. Аннабет ответила ему взглядом, в котором было раздражение, смятение и сдержанный гнев.
Джимми повернулся к Дево.
– Так просто, интересуюсь, как все прочие. – Он похлопал Дево по плечу. – Ну, я пойду погляжу, Эд, – сказал он и, спускаясь по Сидней‑стрит, видел, как полицейский бросил ключи от машины второму и тот впрыгнул в автофургон.
– Давай, Джимми. Бывай.
– И ты тоже, – процедил Джимми, все еще не спуская глаз с автофургона. Тот дал задний ход, переключил скорость и вырулил направо, отчего Джимми опять охватило жестокое чувство уверенности в чем‑то страшном.
Ты чувствуешь это нутром, почему – неизвестно, чувствуешь, что это правда, особенно если это правда, на которую хочется закрыть глаза, хотя и знаешь, что это невозможно. Но все равно ты пытаешься не признавать эту правду и идешь к психоаналитику, пускаешься в загул в баре или тупеешь перед телевизором – только бы спрятаться от жестокой и безобразной правды, которую сердце твое признало раньше, чем рассудок…
И Джимми чувствовал эту жестокую уверенность, пригвоздившую его к тротуару, несмотря на то, что больше всего ему хотелось бежать, бежать без оглядки. Но вместо этого он стоял и смотрел, как выруливает на середину улицы автофургон, а то, что пригвождало его к тротуару, теперь переместилось в грудь – гвозди, холодные и тяжелые, как пушечные ядра, – и ему захотелось прикрыть глаза, зажмуриться, но те же гвозди держали веки его открытыми, а автофургон теперь отъехал, и Джимми увидел машину, которую он загораживал; ее обступили со всех сторон, счищали щетками пыль, фотографировали, заглядывали внутрь и сообщали впечатления полицейским, стоявшим поодаль на тротуаре.
Машина Кейти. Не той же модели. Не похожая на нее. Ее машина. Вот и вмятина справа на бампере, и стекло над фарой разбито.
– Господи, Джимми! Посмотри на меня! Тебе плохо?
Джимми поднял глаза на Эда Дево, не понимая, как очутился на коленях, почему он цепляется руками за землю и над ним склоняются круглощекие ирландские лица.
– Джимми! – Дево подал ему руку. – Ты в порядке?
Джимми глядел на протянутую руку и не знал, что ответить. Водолазы, думал он. В канале.
Уайти встретился с Шоном в лесу, ярдах в ста от оврага.
Кровавый след в открытой части парка и вообще всякие следы они потеряли: все, не укрытое деревьями, смыл ночной дождик.
– Собаки что‑то унюхали возле старого экрана. Хочешь, пройдем туда?
Шон кивнул, но тут раздалось блеянье передатчика:
– Полицейский Дивайн… У нас тут на месте парень один…
– На каком еще «месте»?
– На Сидней‑стрит.
– Ну и дальше?
– Он уверяет, что он отец пропавшей девушки.
– Какого черта он там околачивается? – Шон почувствовал, как лицо его наливается кровью.
– Пролез за ограждения. Что тут скажешь?
– Так отпихните его обратно. У вас там психолог имеется?
– В пути.
У вас там психолог имеется?
– В пути.
Шон прикрыл глаза. Все в пути, словно сговорились или застряли в автомобильной пробке.
– Ну так постарайтесь успокоить его как‑то до приезда этого кретина специалиста. Ну, вы знаете, как это делается.
– Да, но он спрашивает вас.
– Меня?
– Говорит, что знаком с вами, и ему сказали, что вы здесь.
– Ни в коем случае. Послушайте…
– А с ним еще ребята…
– Ребята?
– Какие‑то недомерки страхолюдные. И одинаковые, словно близнецы.
Братья Сэвиджи. Только этого не хватало.
– Ладно, иду, – сказал Шон.
Вэл Сэвидж нарывался на неприятности. Еще немного – и его заберут в отделение, а с ним за компанию и Чака. Что поделаешь, сказывается кровь неугомонных буйных Сэвиджей. Орут на полицейских, и те уже, кажется, на грани и сейчас пустят в ход дубинки.
Джимми стоял с Кевином Сэвиджем, самым уравновешенным из братцев, в нескольких ярдах от ленты ограждения, возле которой скандалили Вэл с Чаком; тыча пальцами в полицейских, они орали: «Это наша племянница, ты, дерьмо собачье, ясно, блядь?»
Джимми тоже был на грани истерики, и необходимость сдерживаться лишала его дара речи и слегка путала сознание. Это ее машина, вот она, в десяти ярдах, ладно. И с ночи Кейти никто не видел. Да. И на спинке сиденья кровь. Все это ой как нехорошо. Однако ж вот сколько полицейских ее ищут и до сих пор не нашли. Такое дело.
Тот полицейский, что постарше, закурил, и Джимми захотелось вырвать сигарету у него изо рта и потушить ее прямо о его нос. Хватит прохлаждаться, ищи мою дочь, сволочь.
Он начал считать с десяти до единицы – способ взять себя в руки, которому его научили в «Оленьем острове». Цифры качались и расплывались во мраке его сознания. Стоит закричать – и его тут же удалят. И плакать нельзя, и выражать беспокойство, нетерпение – все это приведет к одному результату, как и вопли Сэвиджей, – к тому, что день этот они проведут в тюремной камере, вместо того чтобы быть здесь, на улице, где в последний раз видели его дочь.
– Вэл, – окликнул он родственника.
Вэл Сэвидж, перестав рваться за ленту ограждения и убрав руки от каменного лица полицейского, обернулся к Джимми.
Тот покачал головой.
– Остынь.
Вэл подошел к нему.
– Эти сволочи лезут и не разрешают пройти, Джим. Они нас не пускают!
– Они просто выполняют свою работу, – сказал Джимми.
– Какого черта! Это их работа – в булочную бегать?
– Ты хочешь мне помочь? – спросил Джимми, когда рядом с братом вырос и Чак. Он был вдвое выше и почти столь же опасен, как Вэл, представляя почти такую же угрозу для соседей по кварталу.
– Ясно, хочу, – сказал Чак. – Ты только скажи, что делать.
– Вэл? – позвал Джимми.
– Чего? – Глаза Вэла рассыпали искры, и от него прямо‑таки несло яростью.
– И ты хочешь помочь?
– Ну да, хочу, а как же иначе. Ты что, черт тебя дери, сдурел, сам не знаешь?
– Знаю, – сказал Джимми, чувствуя, что голос его карабкается куда‑то вверх и надо его немедленно осадить, спустить на тормозах. – Еще бы не знать! Но это моя дочь, ясно? И ты слушай, что я говорю!
Кевин положил руку на плечо Джимми, и Вэл слегка попятился и стал разглядывать носки своих ботинок.
– Прости, Джимми, старина… Я малость погорячился.
Теперь Джимми несколько успокоился и старался, чтобы голос его звучал нормально, а голова работала как всегда.