– Ты, Вэл и Кевин… Сходите к Дрю Пиджену. Расскажите ему все.
– Дрю Пиджену? Зачем?
– Сейчас объясню зачем, Вэл. Чтобы поговорить с его дочкой Ив и с Дайаной Честра, она еще у них. Спросите их, когда они расстались с Кейти. В котором часу точно. Спросите, пили ли они; спросите, собиралась ли Кейти к кому‑нибудь на свидание и с кем она сейчас встречается. Можешь это сделать, Вэл? – Обращаясь к Вэлу, Джимми смотрел на Кевина, надеясь, что тот сумеет удержать Вэла в рамках.
Кевин кивнул:
– Мы поняли, Джим.
– Вэл?
Вэл глядел через плечо в кустарниковые заросли у входа в парк. Он перевел взгляд на Джимми и затряс своей маленькой головкой.
– Да‑да!
– Эти девчонки – ее подруги. Вы с ними поаккуратнее, но все‑таки выведайте то, что я просил. Ладно?
– Ладно. – И, ободряюще улыбнувшись Джимми, Кевин похлопал по плечу старшего брата: – Идем, Вэл. За дело!
Джимми глядел, как они идут по Сидней‑стрит, чувствуя рядом с собой Чака, в любую минуту готового взорваться и кого‑нибудь убить.
– Как настроение?
– Не дури. Я держусь. Я за тебя беспокоюсь.
– Не бойся. Я тоже держусь. А что остается, правда?
Чак не ответил, и Джимми увидел на другой стороне улицы, за машиной дочери, вышедшего из парка Шона Дивайна. Он пробирался через заросли, глядя прямо на Джимми; высокая фигура его двигалась быстро, но Джимми все же заметил на его лице это выражение, которое он так не любил – словно все в мире ему подвластно, эдакий второй жетон на ремешке, чтобы пугать народ, даже против воли того, кто его нацепил.
– Джимми, – произнес Шон и потряс ему руку. – Привет, старина.
– Привет, Шон. Я услышал, что ты тут задействован.
– С раннего утра работаю. – Шон оглянулся, потом опять посмотрел на Джимми. – Но сказать пока ничего не могу.
– Она там? – Джимми сам услышал, как задрожал его голос.
– Не знаю, Джимми. Мы ее еще не нашли. И это все, что пока известно.
– Так пустите нас, – сказал Чак. – Мы поможем поискать. Вот и по телику все время показывают, как простые граждане и пропавших находят, и все такое.
Шон глядел только на Джимми, словно Чака рядом и не было.
– Все не так просто, Джимми. Мы не имеем права пускать посторонних, пока не осмотрим каждый дюйм территории.
– А территория – это что? – спросил Джимми.
– Да пока что весь этот чертов парк. Послушай, – Шон похлопал Джимми по плечу, – я вышел сюда, чтобы сказать вам, что сейчас вы ничем помочь не можете. Как только мы что‑нибудь узнаем, первое, что мы сделаем, – слышишь, Джимми? – тут же сообщим тебе. В ту же секунду сообщим. Без дураков.
Джимми кивнул и тронул Шона за локоть:
– Можно тебя на минуту?
– Конечно.
Оставив Чака Сэвиджа, они прошли по улице несколько метров. Шон насторожился, готовясь к тому, что собирался сказать ему Джимми. Он глядел на него пристально, по‑деловому, глазами полицейского, от которого не жди пощады.
– Это машина моей дочери, – сказал Джимми.
– Я знаю, я…
Джимми остановил его движением руки.
– Шон… Это машина моей дочери. Там внутри кровь. Утром она не вышла на работу. И на первое причастие своей сестрички тоже не пришла. С ночи ее никто не видел. Понятно? Это мы о дочери моей говорим, Шон. У тебя своих ребятишек нет, ты до конца этого понять не можешь, но все‑таки постарайся понять. Это моя дочь.
Но глаза Шона по‑прежнему оставались глазами полицейского.
Это моя дочь.
Но глаза Шона по‑прежнему оставались глазами полицейского. В них ничто не дрогнуло.
– Чего ты добиваешься, Джимми? Если ты хочешь сообщить, с кем она провела ночь, я пошлю туда людей для разговора. Если у нее были враги, я допрошу их. Ты хочешь…
– Они собак привезли, Шон. Собак. Для моей дочки. Собак и водолазов.
– Да, конечно. Задействованы большие силы. Полиция штата и городская полиция. Два вертолета и два катера, и мы обязательно ее найдем. Но ты сделать ничего не можешь. По крайней мере сейчас. Ничего. Ясно?
Джимми оглянулся на Чака, стоявшего на обочине; глаза его были устремлены на обсаженный кустами вход в парк. Чак подался вперед, казалось, готовый выпрыгнуть из своей шкуры.
– Почему мою дочь ищут водолазы, Шон?
– На всякий случай, Джимми. Здесь кругом много воды, а как иначе местность обследовать?
– А что, она
Джимми уже отошел на несколько шагов от Шона, когда громко и пронзительно заверещал передатчик. Джимми обернулся на этот звук, а Шон, поднеся к губам микрофон, сказал:
– Валяйте!
– Мы тут кое‑что обнаружили.
– Повторите.
Джимми шагнул к Шону, услышав в голосе на другом конце провода сдерживаемое волнение.
– Я говорю, что мы обнаружили тут кое‑что. Сержант Пауэрс просит вас прибыть. Немедленно.
– Где вы находитесь?
– Возле бывшего кинотеатра для автомобилистов. Картинка не из приятных.
Селеста смотрела двенадцатичасовые новости по маленькому телевизору, стоявшему у них на кухонной полке. Одновременно она гладила, сама себе напоминая домохозяйку пятидесятых годов, занятую исключительно домом и детьми, в то время как муж отправляется на работу с металлической коробочкой с завтраком, а вернувшись, требует рюмочку горячительного и чтобы обед был на столе. Но на самом деле у них все было не так. Дейв при всех его недостатках с хозяйством ей помогал. Он и пыль вытирал, и посуду мыл, в то время как Селеста предпочитала стирку, сортировку, раскладывание белья и глажку: ей нравился запах свежести и чистоты, и как разглаживается материя, как исчезают складки.
Гладила она материнским утюгом, сохранившимся в доме еще с шестидесятых годов. Он был тяжелый, как кирпич, нещадно шипел, ни с того ни с сего вдруг выпуская облачка пара, но его было не сравнить с новомодными утюгами, которые Селеста покупала в последующие годы, сооблазняясь ценами на распродажах или рекламой всяческих усовершенствований. Материнский утюг делал стрелки ровными и острыми, такими, что хоть батон о них режь, а замятины ликвидировал с одного взмаха, в то время как новым утюгом надо было проводить по ним раз десять, чтобы разгладить.
Прямо зло брало, как подумаешь, каким непрочным все стало теперь – видеоплееры и автомобили, компьютеры и мобильники – все, что во времена родителей сооружалось на долгие годы.