Он смеялся так бурно, что из глаз его текли слезы, а грудь и плечи тряслись и ходили ходуном.
– Я… я… я…
Он не мог ничего выговорить. Волны смеха перекатывались через него, подступая к горлу, вырывались наружу – и опять, и опять… Слезы теперь лились ручьем, текли по щекам прямо в разверстый рот, пенились на губах.
Селеста знала одно: никогда еще ей не было так страшно.
– Ха‑ха – Генри, – наконец произнес он, когда смех начал утихать, переходя в фырканье. – Генри, – сказал он. – Генри и Джордж, Селеста. Так их звали. Ну разве не забавно? Джордж, смею тебя уверить, был прелюбопытный тип, зато Генри был просто негодяй!
– О чем это ты?
– Генри и Джордж, – весело продолжал он. – Я говорю о Генри и Джордже. Они взяли меня покататься. И катали четыре дня. И прятали меня в погребе, где я спал на каменном полу в вонючем, проеденном крысами спальном мешке. И, ей‑богу, Селеста, они уж там потешились. Никто не пришел на выручку старине Дейву. И Дейву оставалось только притвориться, что все это происходит не с ним, а с кем‑то другим. Пришлось так развить воображение, чтобы можно было раздвоиться.Что он и сделал. Дейв умер, черт возьми. А паренек, который выбрался из этого погреба – уж не знаю, кто это был, – вообще‑то это я, но ясно как день, что это был не Дейв. Дейв умер.
Селеста онемела. За восемь лет Дейв ни разу не заговаривал о том, что с ним случилось и о чем было всем известно. Говорил только, что играл с Шоном и Джимми и его похитили, а он убежал – и на этом разговор заканчивался. Ни разу она не слышала от него имен похитителей. Ни разу он не упоминал о спальном мешке. Ничего этого она не знала. Казалось, что в этот момент происходит пробуждение от иллюзий их семейной жизни и невольно, против их желания, они остаются лицом к лицу со всеми разумными обоснованиями и полуправдами, потаенными страстями и сокровенными «я», на которых все строилось. Чтобы смотреть, как все рушится под ударами ошеломляющей правды, что никогда‑то по‑настоящему они друг друга не знали, а только надеялись когда‑нибудь узнать.
– Дело в том, Селеста, – сказал Дейв, – что все это очень похоже на то, что я говорил тебе про вампиров. По существу, все это – одно. Одна и та же проклятая штука.
– Какая «проклятая штука»? – прошептала она.
– То, что это не исчезает, не выходит наружу, а, раз попав, сидит в тебе.
Взгляд его был устремлен на кофейный столик, и ей показалось, что, разговаривая с ней, он успокаивается.
Она прикоснулась к его плечу:
– Что «не выходит наружу», Дейв? Что «сидит в тебе»?
Дейв покосился на ее руку с таким видом, словно еще секунда – и он с рычаньем вонзит в нее зубы и оторвет ее от запястья.
– Я больше не доверяю своему разуму, Селеста. Предупреждаю тебя: я себе не доверяю.
Она убрала руку – в том месте, каким рука касалась Дейва, кожу жгло и покалывало.
Дейв поднялся, пошатываясь. Склонив голову к плечу, он взглянул на нее, как будто не совсем понимал, кто она такая и как попала сюда, на краешек дивана. Потом посмотрел на экран, где Джеймс Вудс стрелял из арбалета прямо в грудь какому‑то типу, и прошептал:
– Раздраконь их всех, Охотник! Раздраконь!
С пьяной ухмылкой он опять повернулся к Селесте:
– Я собираюсь прогуляться.
– Хорошо, – сказала она.
– Прогуляться и подумать.
– Ага, – сказала Селеста, – конечно.
– Если я сумею уложить все это в моей голове, то все наладится. Но просто надо уложить это в голове.
Селеста не спросила, какое «это» он имеет в виду.
Но просто надо уложить это в голове.
Селеста не спросила, какое «это» он имеет в виду.
– Ну, тогда привет, – сказал он, идя к входной двери. Он открыл дверь и ступил за порог, и тут же она увидела его руку на косяке – голова его просунулась в комнату.
Не входя обратно, но склонив голову к плечу и внимательно глядя на нее, он сказал:
– Между прочим, о мусоре я позаботился.
– Что?
– Мусорный пакет, – сказал он. – Тот самый, куда ты положила мою одежду и прочее, помнишь? Я еще раньше вынес его и выбросил.
– А‑а, – сказала она, чувствуя, что ее сейчас вырвет.
– Итак, до скорого, – сказал он.
– Ага, – сказала она, когда голова его опять вынырнула наружу, на лестницу. – Увидимся.
Она слушала его шаги – как он спускается вниз по лестнице. Вот заскрипела дверь парадного и Дейв вышел на крыльцо, вот он спустился по ступенькам. Она подошла к лесенке наверх, ведущей в комнату Майкла, и послушала, как мерно он дышит во сне. Потом она пошла в ванную, и там ее вырвало.
Он не смог найти место, где Селеста поставила машину. Иногда, особенно в снегопад, приходится проехать кварталов восемь, прежде чем найдешь место для парковки, так что, судя по всему, Селеста могла поставить машину и у Стрелки, хотя неподалеку он углядел кое‑какие свободные места. Ну да ладно. По всей вероятности, он слишком разбит, чтобы садиться за руль. Может быть, хорошая долгая прогулка пешком проветрит ему мозги.
Он направился по Кресент к Бакинхем‑авеню и свернул налево, недоумевая, с какого такого перепугу он попытался объяснить что‑то Селесте. Господи, он ведь даже имена назвал – Генри и Джордж! И вервольфов упоминал – что‑то кричал про них. Черт.
А теперь все подтвердилось: полиция подозревает его. Они будут начеку. Нечего и думать о Шоне как о друге детских лет. Дружба их давно в прошлом, и Дейву даже припомнилось, что и в детстве Шон его раздражал, и он понимал, чем именно: ощущением своей привилегированности, эдакой уверенностью, что он всегда прав, как у всех этих ребят, которым повезло – а что это, как не везение? – иметь обоих родителей, и хороший дом, и красивую одежду, и все, что нужно для спорта.
Будь проклят этот Шон. И прокляты эти его глаза. И голос. И то, что стоит ему появиться, как бабы тут же чуть ли не раздеваться начинают. Будь проклят он с его наружностью, и его высокомерным чистоплюйством, и его забавными россказнями и полицейским бахвальством, и тем, что о нем пишут в газетах!
Дейв тоже не дурак. И еще покажет себя, как только приведет в порядок голову. Надо только привести в порядок голову. А если для этого понадобится ее свинтить, а потом опять поставить на место, то он придумает, как сделать даже это.
Вся беда в том, что Мальчишка, Сбежавший от Волков, Который Вырос, стал слишком назойлив. Дейв надеялся, что его успокоит то, что сделал Дейв субботним вечером, что это угомонит мерзавца, запрячет его в дебри сознания. Этот Мальчишка, в тот вечер он жаждал крови, ему нужна была боль. И Дейв поддался, пошел ему навстречу.
Все начиналось с малого – пара‑другая затрещин, пинков. Но потом Дейв потерял контроль, почувствовал, как в нем закипает ярость, как Мальчишка берет верх. А ведь этот Мальчишка – настоящая дрянь, вот он и не успокоился, пока не показались мозги…
Но потом, когда все было кончено, Мальчишка отступил. Он исчез, предоставив Дейву разбираться с последствиями, и Дейв разобрался. И разобрался хорошо. (Может быть, конечно, не так хорошо, как рассчитывал, но все‑таки довольно хорошо.) И сделал он это специально, чтобы Мальчишки некоторое время и духу не было.
Но этот мерзавец из мерзавцев опять тут как тут – колотится в дверь, кричит, что так или иначе вылезет.