Несколько минут они молча разглядывали друг друга. Внезапно по лицу его пробежала тень.
- Хак-е-шир, - сказал больной.
Тетя Маша беспомощно развела руками.
- Пить хочешь?
Она приподняла ему голову, поднесла к губам кружку с остывшим чаем.
Парень выпил.
- На, покушай.
Она стала кормить его - и больной покорно ел.
- А теперь спи.
И он уснул.
...Приехал полковник Сухаревский и, облачившись в белый халат, прошел в кабинет Гольдберга.
- Поправляется ваш иранец, - сердито отозвался доктор, - и обрел дар речи.
Он рассказал о попытке к бегству, о заботах тети Маши, о том, как через переводчика парень назвал свое имя и все беспокоился о своей молодой жене - Дильбар. А хак-е-шир по-русски означает лекарственное растение бессмертник. Больше его ни о чем не расспрашивали, потому что дело медицины - лечить людей, а не учинять допросы. Вот и все.
Полковник с усмешкой заметил, что, видать, здорово достается медикам с этим иранцем.
- Попробовали бы сами повозиться, - проворчал Гольдберг.
- Ну, ничего, ничего, доктор. А теперь послушайте, что я расскажу о вашем подопечном.
И Сухаревский рассказал, как на второй день после задержания нарушителя иранский погранкомиссар подполковник Гасан-Кули-хан потребовал встречи с ним, полковником Сухаревским. Встреча состоялась на Государственном мосту. В назначенный час они встретились, поприветствовали друг друга, учтиво справились о здоровье и самочувствии, и господин Гасан-Кули-хан приступил к делу. "Нам стало известно, - сказал он, - что вчера ваши люди открыли огонь по жителю Ирана Султану-Ахмед-оглы и что сейчас его труп находится у вас. Так ли это?" - "Два небольших уточнения, господин подполковник, - ответил Сухаревский. - Во-первых, наш человек открыл огонь по вашему жителю, когда тот находился на территории Союза Советских Социалистических Республик. Это будет легко доказать. А во-вторых, никакой речи о трупе быть не может. Султан-Ахмет-оглы не был убит, а сам сломал себе ребро и ногу, и мы увезли его в Госпиталь". Невозмутимое спокойствие не изменило господину подполковнику. Он только спросил: "На чем вы увезли его в госпиталь?" - "На вертолете, - ответил Сухаревский и добавил: - Мы могли бы и вас отвезти на вертолете, если бы с вами случилось подобное". Господин подполковник кисло улыбнулся. Он вдруг стал подозрительно откровенным: "Вы знаете, господин Сухаревский, как нам удалось выяснить, этот бедняга Султан-Ахмед-оглы занимался самым невинным делом. Он собирал цветы бессмертника, который применяется для лечения больных желтухой, не больше". - "И для этого он нарушил государственную границу Советского Союза?" - холодно спросил Сухаревский. Как и следовало ожидать, Гасан-Кули-хан пропустил этот вопрос мимо ушей. "Сделать эту небольшую услугу, - продолжал откровенничать он, - попросил его житель селения, уважаемый Али-Эшреф-хан". - "И вот каким печальным исходом окончилось все это дело", - пособолезновал Сухаревский.
- Мда-а, - промычал Гольдберг.
Сейчас больше всего полковника интересовал этот уважаемый Али-Эшреф-хан. Он уверен, что Султан-Ахмед-оглы не по своей воле перешел границу. Тем более, уже несколько дней наряды наблюдают на той стороне челебори.
- Это что такое? - спросил Гольдберг.
- Слово "челебори", - объяснил Сухаревский, - происходит от двух слов: "челэ" - сорок дней и "бориден" - жать, резать траву. В Иране среди народа, особенно среди женщин, существует поверье: если, вставая до восхода солнца, в течение сорока дней жать по пучку травы в соседнем поле, то задуманное желание непременно исполнится. И вот пограничники наблюдают: каждый день на рассвете, на одно и то же рисовое поле приходит молодая женщина, которую зовут Дильбар. Не загадала ли она желание, чтобы скорей вернулся домой ее муж?
С минуту они молчали.
- Дела-а. Выходит, что ваш Дербенев напрасно открыл пальбу по этому парню, - сказал Гольдберг.
- Да. Пришлось ему объявить трое суток ареста. Но, разумеется, не из сострадания к раненому, а потому, что Дербенев не использовал всех возможностей для задержания нарушителя без применения в дело оружия. Это брак в нашей работе. А за брак нужно наказывать.
Захватив с собой переводчика, они вошли в палату. Султан доедал обед, принесенный ему тетей Машей. Он застенчиво улыбнулся доктору, но при виде Сухаревского испуганно сжался и со страхом наблюдал, как тот подошел к койке, пододвинул стул, сел и посмотрел на него.
"Сейчас все решится, - думал Султан. - Этот самый большой раис пришел неспроста. Сейчас меня будут бить, потом выволокут на улицу и убьют. По приказу самого большого раиса". - И сердце Султана сжалось от ужаса, он уже не находил в себе силы ни молчать, ни сопротивляться.
А Сухаревский говорил о том, что Султану придется пролежать в госпитале сорок дней, а может быть, и больше. И еще Султан должен рассказать, кто такой Али-Эшреф-хан и верно ли, что он послал Султана рвать цветы бессмертника.
О, этот самый большой раис знал все, от него ничего не скроешь! И Султан рассказал. И о себе, и об Али-Эшреф-хане, и о господине аттаре из Тебриза. Да, они велели пойти за бессмертником, и он пошел. А кто бы ослушался? Их воля - воля аллаха.
Он говорил, а Сухаревский кивал головой и думал о рабской покорности этого парня. Али-Эшреф-хан - хозяин, господин и к тому же прохвост. Заставил Султана перейти границу, чтобы положить в свой карман солидный куш, который ему отвалит аттар из Тебриза. А Султан мог бы получить пулю в башку - и только. Неужели он этого не понимает?
Нет, не понимает. Может, сказать, открыть ему глаза? Сухаревский уже хотел это сделать, но передумал: не надо, придет время - сам поймет.
- Ну, до свиданья, Султан, - сказал Сухаревский, поднимаясь со стула. Поправляйся скорее.
Султан проводил его удивленным взглядом.
Потом Султана навестил Дербенев, отсидевший свои трое суток ареста. Его никто не просил об этом, просто захотелось повидать иранца, из-за которого попал на гауптвахту. Сначала он негодовал на начальство, а потом, когда поостыл немного, понял, что дал маху с этим парнем. Нужно было бы маскироваться получше, подползти сзади, а уж если тот побежал, то и самому побежать наперерез изо всех сил... Говорят, иранец никакой не враг, а так себе, собирал траву.
В общем, обдумав все это, Дербенев решил заглянуть в госпиталь. Если разрешат, конечно. Ему разрешили. И рассказали вкратце все, что было известно о Султане-Ахмед-оглы. Так что Дербенев был вполне подготовлен к встрече.
Он побрился после гауптвахты, вычистил сапоги, пуговицы и пряжку у ремня, который ему вернул комендантский начальник.
Тетя Маша уже не дежурила около больного - ему стало лучше. Дербенев подошел к кровати и вдруг смутился: о чем они будут разговаривать? Как он подступится к человеку, которого чуть не отправил на тот свет?
Переводчик о чем-то поговорил с Султаном и тот помрачнел сначала, даже отвернулся к стенке, а потом опять лег на спину и вопросительно посмотрел на Дербенева.
- Привет! - бодро сказал Дербенев. - Ну, как жизнь?
- Хорошо...
- Вот, я пришел к тебе тут... - и Дербенев переступил с ноги на ногу.
- Спасибо...
- Ну, так значит... - произнес Дербенев. - А я, стало быть, тот самый, что тебя задержал на границе. Давай знакомиться. Иван Дербенев. А тебя как?
- Султан.
- Знаю. Что ж ты, брат, побежал от меня? - спросил Дербенев, отбросив все церемонии. - Я ведь мог бы подстрелить тебя.
Султан что-то быстро и сбивчиво проговорил.
- Боялся, - объяснил переводчик. - И еще он должен был вернуться с цветами. А то бы аллах покарал его.
"Вот чудила! - подумал Дербенев. - Ну и чудила! Дался ему этот аллах".
- Ты уж, Султан, не обижайся на меня, сам понимаешь - служба. А вот с тобой получилось как у Пушкина. Скажите ему, товарищ переводчик, что у Пушкина есть стихотворение "Анчар". В школе проходили, как сейчас помню. Там описывается один интересный случай. В пустыне рос анчар, такое ядовитое дерево. Так один господин послал к этому дереву своего раба и велел принести ему яду. Раб послушно пошел. А потом умер. Перевели? продолжал Дербенев. - Вот и у него так получилось: "И человека человек послал к анчару властным взглядом". Разъясните ему это.
Султан слушал, и вдруг из глаз его вытекли две слезинки.
Дербенев испугался. Он терпеть не мог слез, да еще мужских, и не знал, как утешить иранца.
- Скажите ему, что мне тоже влетело, - сконфуженно признался Иван.
О, всевышний! Прибавь бедному Султану разума. Он не понимает, почему этот русский солдат, который стрелял в него, пришел к нему с добрым сердцем? И почему он понес наказание за Султана? И почему не обижается на него? Слабый разум Султана никак не может постичь этого.
Так они удивлялись друг другу, пока не пришла тетя Маша и не выпроводила Дербенева из палаты.
...В общей сложности удивляться и делать для себя открытия Султану пришлось сорок восемь дней. Он никогда не спал в чистой постели, никогда не наедался досыта, его никто не лечил. Никогда и никто - до этого русского госпиталя.
На двадцатые сутки ему дали костыли. Он подошел к окну. Небо и солнце ослепили его. В мареве жаркого воздуха дрожали далекие горы.
Потом он стал выходить в коридор. На паркетном полу лежали квадраты света. Встречались больные, такие же молодые, как он.
- Салям алейкум! - поздоровался с ним один парень с черными, как у Султана, волосами.
- Алейкум салям! - ответил Султан.
Незнакомец оказался азербайджанцем, по имени Ахмед. Ему недавно сделали операцию грыжи, и он ходил чуть согнувшись, но был весел и беззаботен.
Они подружились.
Ахмед водил Султана по госпиталю, показал столовую, библиотеку, клуб. Вечером они вместе со всеми смотрели кино или телевизионные передачи. В кино Султан бывал и раньше, а "живой ящик" увидел впервые и очень удивился.
На тридцать вторые сутки сняли гипс и сделали контрольный рентгеновский снимок. Султан больше не пугался и не плакал, а терпеливо ждал, что ему скажет господин доктор. Гольдберг опять показал прозрачные пленки, объяснив при этом, что кость срослась правильно. Но он назначил ему еще синий свет, массаж ноги и физкультурные упражнения.
Не было в госпитале больного, который бы так послушно и старательно выполнял все процедуры, как Султан. Вскоре он стал ходить без костылей, чуть прихрамывая, опираясь на палочку. Теперь он мог опускаться на колени и пять раз в день совершал молитву, радуясь своему исцелению.
- Ля алляи элля Алла*, - шептал Султан.
_______________
* Нет бога кроме бога.
И никто не мешал ему и не смеялся над ним.
Наконец ему сказали, что его выписывают из госпиталя и возвращают в Иран.
- Зачем в Иран? - удивился Султан.
- Как зачем? Домой!
Некоторое время он молчал, потом спросил:
- И я увижу Дильбар?
- Конечно!
- Машалла!* - обрадованно воскликнул Султан.
_______________
* М а ш а л л а - возглас одобрения и удовлетворения, точнее:
такова воля аллаха.
Тетя Маша принесла ему новую клетчатую рубашку, новые брюки и ботинки. Старая рваная одежда была связана в узелок и также вручена ему. Он надел все новое и долго крутился перед зеркалом, прищелкивая от удовольствия языком, как сельская модница.
И вот наступили минуты прощания. За Султаном на машине приехал сам полковник Сухаревский. Весь персонал госпиталя вышел проводить иранца. Стоял знойный душный полдень. Пыль от подошедшей машины медленно оседала на кусты лавровишни.
Султан обходил стоящих полукругом людей и низко кланялся каждому. Тетя Маша протянула ему руку, он прижал ее ко лбу и часто-часто заговорил.
- Матерью называет, - сказал переводчик.
Майору Гольдбергу он отдал честь. Потом отошел, поклонился всем, приложив руки к груди, и сел в машину.
И опять он летал на вертолете, и опять ехал на машине, высланной за ним с заставы. Вот и Государственный мост. Еще несколько минут, и он обнимет свою Дильбар, войдет в свою хижину. Хоть в ней и не паркетный пол, хоть и не будет больше чистых простыней и мягкой подушки, но зато это хижина его отца, хижина, которую он помнит с детства. И не нужно никакого вознаграждения от господина Али-Эшреф-хана, он будет работать от зари до зари и прокормится со своей Дильбар. Слава аллаху, русские вылечили его.
Полковник Сухаревский и еще какие-то офицеры повели Султана к мосту. Прошли через одну калитку, через другую, оставляя за собой проволочные заграждения и полосы вспаханной чистой земли. Зачем эта колючая проволока, эти запирающиеся на замки калитки? Скорее, скорее домой, к Дильбар!
На том конце моста уже стояли господин подполковник Гасан-Кули-хан и несколько иранских солдат. Разделял их только мост, посыпанный мелким морским ракушечником. Султан в последний раз огляделся по сторонам. У перил стояли два русских солдата в зеленых фуражках, в парадных мундирах, с автоматами на груди. В одном из них он узнал Дербенева. Султан помахал ему рукой. Дербенев кивнул и посмотрел на него строго и испытующе.
Через минуту обе делегации встретились на середине моста. Церемония передачи казалась Султану такой длинной и ненужной, что он уже стал терять терпение и надежду. Наконец господин Гасан-Кули-хан удостоил его вопросом:
- Есть ли у тебя претензии к советским пограничным властям, Султан-Ахмед-оглы?
- Нет, раис, - смело ответил Султан. - Они меня вытащили из могилы, и я буду благодарен им всю жизнь.
У господина Гасана-Кули-хана удивленно поднялась левая бровь. Пряча улыбку, он осмотрел новый наряд Султана, его рубашку в яркую крупную клетку, добротные брюки, новые ботинки, и размашисто подписал какую-то бумагу.
- Честь имею, господин полковник, - козырнул он Сухаревскому.
- До свиданья, господин подполковник, - ответил Сухаревский.
Два иранских солдата в касках, с винтовками наперевес стали по бокам Султана и повели по мосту.
* * *
Через полгода я снова побывал в тех местах и узнал продолжение этой удивительной истории. Рассказал мне об этом полковник Сухаревский.
По долгу службы он знакомился с содержанием некоторых иранских газет, и вот что было напечатано в одной из них. Житель иранского пограничного селения Султан-Ахмед-оглы однажды заблудился и попал на землю русских. Его схватили советские пограничники и полтора месяца держали в тюрьме. Ему дали новую одежду, много денег, и Султан-Ахмед-оглы предал шаха и родину. Потом его передали иранским властям, и в настоящее время он находится под заключением и вскоре предстанет перед судом.
- Вот и вся история, - хмуро закончил полковник.
"Вся ли? - подумал я. - Можно ли на этом поставить точку?"
Да, на долю Султана выпали тяжелые испытания. Но мне почему-то верилось, что он выдержит все, что ожидает его.
...Я держу в руках коробку с бессмертником и вдыхаю чуть уловимый запах солнца и степных просторов. Не потому ли он - растение многолетнее, и никакие бури ему не страшны? Недаром называется он бессмертником.