В просторном зале ресторана было шумно и многолюдно, похоже, здесь что‑то праздновали, и праздновали давно, основательно, с размахом. Но не свадьбу, нет, уж ее‑то Семен не спутал бы ни с каким другим народным гуляньем – во всех Мирах у свадеб, как бы они ни проводились, была одна непременная общая деталь: наличие жениха и невесты где‑нибудь на самом видном месте.
Здесь же на самом видном месте – посреди зала – на низком, устланном коврами помосте, имелась лишь небольшая пентаграмма, сделанная почему‑то из тщательно скрученных толстым жгутом золотых и серебряных ленточек, похожих на серпантин; над пентаграммой клубился видимый лишь одному Семену алый, четко ограниченный краями ленточной звезды туман.
Весь зал ресторана был плотно уставлен квадратными дубовыми столиками, лишь вокруг самого помоста было свободное пространство, словно предназначенное то ли для танцев, то ли для тусовки подвыпившего народа. Однако ни танцев, ни тусовки не наблюдалось: роскошно одетые посетители ресторана чинно сидели за своими столиками, ели, выпивали, курили. Но то и дело кто‑нибудь из присутствующих вставал из‑за стола и, повернувшись лицом к пентаграмме, громко и неразборчиво произносил скороговоркой что‑то вроде тоста, после чего непременно подходил поближе к помосту и плескал из своего бокала в сторону ленточной звезды, а так как выступающих было много и начали они выступать давно, то зеленый мрамор пола вокруг помоста напоминал собой поверхность тихого болота ровную, мокрую и липкую. Словно затянутую жирной ряской.
Столик, за которым расположился Семен, находился довольно близко от странного возвышения – видимо, этот столик был предназначен для очень важных персон и к нему не сажали кого попало – за этим внимательно следил распорядитель зала, которому Семен украдкой сунул золотую монетку, попросив отдельный стол и еды получше. Сейчас распорядитель болтался где‑то неподалеку, честно отрабатывая монету: Семена никто не беспокоил, а еда была просто великолепной. Хотя и непривычной. Впрочем, в каждом Мире – своя кулинария. Но шампанское в любом Мире оставалось шампанским, как бы оно там ни называлось. Семен в этом успел убедиться лично: раскупоренная бутыль в ведерке со льдом была уже наполовину пуста.
Собственно, Семен Владимирович – бывший студент, а ныне удачливый вор по имени Симеон, вор с необычными способностями и с уникальным магическим прикрытием – был посторонним на этом загадочном празднике, никем не званным гостем. Он и оказался‑то в ресторане, да и в этом Мире впервые в жизни и всего час тому назад. Материализовался прямо здесь, в зале. Вернее, на пороге зала. Впрочем, этого за праздничной суетой никто не заметил, Семен немедленно превратил свой универсальный маскировочный костюм “Хамелеон” в черный смокинг, черные брюки и черные же лаковые туфли, довершив официальный ансамбль белой рубашкой и галстуком‑бабочкой, – и обратился к распорядителю зала. Распорядитель в Семене самозванца не распознал. Все мужчины в зале были одеты так же, как и Семен Владимирович. Вернее, Семен был одет так же, как они.
Как назывался Мир, что это был за ресторан и что здесь праздновали – Семен не знал. Да и знать не хотел! Он хотел лишь вкусно поесть и немного расслабиться. И вот теперь ел и расслаблялся, с интересом поглядывая на народ, усердно поливающий мраморный пол отменным шампанским.
– Знаешь, – задумчиво сказал Map, слегка покачнувшись на цепочке, – что‑то не нравится мне ни эта пентаграмма, ни это явно ритуальное выплескивание вина… – Медальон, который, собственно, и был “магическим прикрытием” Семена, недовольно хмыкнул. – Как‑то оно все… Как‑то оно на идолопоклонство смахивает.
Хотя я впервые вижу, чтобы поклонялись именно пентаграмме. Божкам всяким – видел, было дело: лет двадцать тому назад, в Песчаном Мире, мы с одним из моих бывших хозяев в языческих храмах носы и уши таким божкам тайком отпиливали по заказу миссионеров из Спасенного Мира, из Ордена Безносого Чудотворца… Забавный такой Орден был: в него вступали лишь те, кто сифилисом крепко переболел… Чтобы, стало быть, песчаный народ исподволь подготовить к вступлению на праведный путь. А после в истинную веру обратить Они, отцы‑миссионеры, за каждый нос отдельно платили…
– А уши тогда зачем пилили? – рассеянно поинтересовался Семен, запивая мясной рулет шампанским. – За компанию, что ли?
– Да нет, – бодро ответил Map, – мы после уши язычникам назад продавали. Им эти носы до задницы были, так, декоративный элемент, не более, а вот уши… Они, туземцы, божков своих Ушанами звали и вымаливали у них для себя в основном только хороший слух для охоты. У них, у туземцев, почти у всех зрение слабое было, так они зверя на звук промышляли… Птицу, между прочим, стрелой влет били. Слепенькие, слепенькие, а охотились здорово… А пели‑то как! – оживился медальон. – Какие голоса, какие хоры! И все печальные такие песни, медленные, добрые… на вечерней зорьке всем селом у храма, построятся и начинают петь гимн в честь своего бога. Да так жалостливо, спасу нет!
Мой хозяин, бывало, нос и уши потихоньку у очередного Ушана ножовкой отпиливает, а сам слушает и плачет, слушает и плачет… Душевный у меня хозяин был, – Map вздохнул, – совестливый. Много за уши с язычников не брал, так, чисто символически… Пригоршню‑другую жемчужин за каждое или по крупному алмазу, ежели уши особо большие попадались. Там того жемчуга и алмазов как гальки на морском берегу, места только надо было знать. Язычники знали.
– А идолы из чего были сделаны‑то? Из дерева, что ли? – Семен пригляделся – в зале что‑то начинало происходить. Что‑то непонятное: народ за своими столами притих, все внимательно уставились на пентаграмму; над звездой постепенно разгоралось не колдовское, а вполне видимое красное пожарное зарево.
– Почему же, – удивился медальон, – из золота, само собой. Как и положено.
– Так чего же он тогда уши‑то возвращал? – Семен вернулся к рулету: зарево над пентаграммой продолжало разгораться, но паники в зале не было. Значит, все шло как надо, как запланировано, чего тогда зря волноваться, так ведь и аппетит может пропасть. Видимо, начинался какой‑то аттракцион с использованием магии. Скорее всего, шоу‑программа. Развлекаловка.
– Я ж говорю – хозяин душевный и совестливый был, – терпеливо повторил Map, – Тем более что золото тогда на Вседисковом финансовом рынке спросом не очень пользовалось, слишком много его стало. А брюлики да лалы – они, наоборот, здорово в цене поднялись. Ты знаешь, что такое девальвация?
– Знаю, – отмахнулся Семен, – это что‑то из экономики… Ты глянь, что делается. – Семен не донес до рта бокал с шампанским и резко поставил его на стол.
Из‑за ближнего к помосту стола поднялась богато одетая дама, немолодая, худая и высокая, с пышно взбитыми фиолетовыми, наверняка крашеными волосами. Что‑то коротко сказав сидевшим с ней за столом (те переглянулись между собой и громко захлопали в ладоши), дама твердым шагом направилась к помосту. К пентаграмме.
Неожиданно весь зал взорвался бешеными аплодисментами; многие повскакивали со своих мест и стоя продолжали аплодировать фиолетовой даме, словно известной примадонне, в последний раз выходящей на эстраду.
– Петь, наверное, будет, – предположил Map. – He стриптиз же показывать! Какой стриптиз в ее годы… Хотя был я как‑то с одним из прошлых своих хозяев в некоем малоизвестном заведении на Перекрестке, где дамочки предсмертного возраста такое вытворяли, такое! Просто тьфу что вытворяли, и все тут.