Как и всякой хорошенькой девушке, мне пришлось слышать много всяких отзывов, но мнение Бильбасова, с которым мы никогда не проронили ни одного слова, запечатлелось у меня в памяти, как особенно лестное.
Но сердце нашей Катюши было занято. Вскоре она вышла замуж за Николая Ивановича Бурцева, врача-окулиста. Брак был необычайно удачный. У них было двое детей. Сын ненадолго пережил мать, скончавшуюся в 1929 году. Дочь Наташа вышла замуж за вдовца Н.Н. Семенова, бывшего мужа Марии Исидоровны. Она напоминает тетку. Очень интересная как внешне, так и внутренне, она прекрасно играет, поет. Но главное достоинство – ее молодость, – она на целое поколение младше своей тетки. У них двое красивых, талантливых детей – сын и дочь.
От большой семьи дяди в живых остались трое: недавно овдовевшая Наталия Исидоровна Рейтц . Она также как покойный муж ее Густав Владимирович , врач-психиатр. Человек большой культуры, крупный специалист, он много лет был главным врачем больницы Николая Чудотворца. Она работает там же. Несмотря на преклонный возраст (73 года), она несет полную рабочую нагрузку, инициативна, бодра телом и духом. Всеволод Исидорович, юрист по образованию, живет в Саратове. Младшая из дочерей – Любовь Исидоровна – мать двух сыновей и двух дочерей. Сыновья – талантливые исследователи Колымы, дочери – врач и инженер-химик, тоже отличаются прекрасными способностями. Такая исключительная одаренность передается из поколения в поколение всему потомству Исидора Петровича и Екатерины Ивановны.
Возвращаюсь к 1896-1898 гг., которые я с перерывами провела в семье дяди. К «золотым снам» этих лет надо отнести и счастливые случаи попадания в Александринку. Театры того времени были недоступны для людей даже среднего достатка. А дешевые места раскупались студентами ценою ночных очередей. Вот как удачно сложились театральные дела в семье дяди: у тети была подруга по гимназии, не знаю ее отчества, в домашнем обиходе все, вслед за тетей, называли ее Сашей Рагозиной. Муж ее был директором Медицинского департамента. Но главноето дело в том, что брат ее Погожевбыл директором императорских театров. Швейцар Адам поднимался в квартиру Борейш и заявлял: «Просят кого-нибудь подойти к телефону». Это почти всегда звонила Саша Рагозина, что место директора в таком-то театре свободно. А место-то какое! Второй ряд партера направо, второе с края. В такой большой семье любителей театра было много, но не знаю, какими судьбами, за две зимы мне раз пять выпало счастье побывать в Александринке. К опере я в то время была равнодушна и очень любила драму. А на сцене бесподобная тройка – Савина , Варламов , Давыдов вся славная плеяда других актеров. Сидишь, смотришь, а сердце замирает от восторга. Мне выпала большая удача попасть на дебют Комиссаржевской в «Бесприданнице» . На весенние выпускные экзамены Театрального училища тетя доставала, наверное, тем же путем, громадную янтарную ложу под куполом театра, шли наслаждаться всей семьей. Помнится, выпускали мы Ходотова в какой-то пьесе с пением. Брали с собой бумагу и карандаши, ставили баллы выпускникам. То-то радости и веселого оживления было в нашей ложе.
Семья дяди была трудовая. Старшие сестры сами учились и готовили к школе малышей. С сестрой Надей и Марусей Казариновой проходили гимназический курс. Я тоже обучала грамоте порученного мне малыша. Имела я и частный урок в семье Воронцова-Вельяминова. Хозяйка дома – маленькая миловидная женщина, мать нескольких детишек, моих учеников, и взрослого сына, заканчивавшего, не помню, какое высшее учебное заведение. Помнится, хозяин дома – генерал. У маленьких детей бонна-русская, очень интересной наружности. Под большим секретом она мне сообщила, что тайно обручена со старшим сыном, влюбленные ждут только, пока он окончит образование и получит работу.
В это же время я воспользовалась предложением Саши Рагозиной пройти даром шестинедельный курс кулинарной школы. Оттуда я вынесла много практических знаний. В последующей жизни они мне очень пригодились.
На курсах было много девушек из петербургской знати. Я никогда не была активной в выборе друзей и знакомых. Сознательное желание кому-нибудь понравиться мне было чуждо. Но я легко приобретала симпатии. Поэтому из тех, кому я нравилась, мне было всегда легко выбирать людей по вкусу. И вот за короткий период пребывания на курсах я сблизились с тремя девушками из богатых семей. Если в жизни все целесообразно, то, наверное, мне нужно было получить щелчок, чтобы быть впредь осторожней. Одна из этих девушек была из семьи Ратькова-Рожнова (городской голова) , вторая -Попова, степени ее знатности не знаю, но родители жили очень зажиточно. Затем к их компании принадлежала Черныш, ее сестра была замужем за известным в то время артистом-баритоном Мариинской оперы Яковлевым . Я помню его бесподобное исполнение Онегина с Фигнером -Ленским. Черныш была, очевидно, из богатой помещичьей семьи. Она рассказывала, между прочим, что когда она и сестры переезжают осенью из имения в город, то все свои летние туалеты отдают прислуге. Каждую весну нашивают себе все новое. Всю жизнь внешние блага вроде знатности, богатства не возбуждали во мне ни малейшей зависти, но я всегда любила радовать, дарить, хотя у меня всего бывало в обрез. Впоследствии когда у меня был муж и преданная няня,оберегавшая наши общие интересы, любовь к широкому раздариванию вещей, часто мне самой нужных, не уменьшилась. «Над тобой нужно назначить опеку», – шутя говорил мне муж. «А кто нам даст?» – ворчала няня. Помню, сообщение Черныш произвело на меня впечатление, открыв такую приятную сторону богатства. Мне тогда только что минуло семнадцать лет. Мои новые знакомые были года на три-четыре старше меня. Мы собирались по очереди у каждой из них и весело проводили время. Когда очередь дошла до меня, я пригласила всех трех к себе. Они обещали придти. В это время я на очень короткий период пребывания Елены Георгиевны в Петербурге жила с ней где-то в Измайловских ротах. Мачеха согласилась дать мне деньги на скромное угощение. В назначенный час у меня был приготовлен чай, фрукты, печенье и конфеты. Чтобы нам не мешать, мачеха ушла, а я долго сидела у стола и ждала гостей. Как мне было горько и обидно, когда, очевидно, сговорившись, никто из них не пришел...
Хорошо жилось мне у дяди, но неспокойна была моя душа. Тетя с трудом сводила концы с концами, вернее сказать, они у нее никогда не сходились. Расходы на содержание такой большой семьи были колоссальные. Кроме основной, Исидор Петрович имел еще дополнительную работу по юрисконсульству. Он работал целый день и часть ночи, но все-таки заработок был недостаточный. Чем ближе к 20-му (день выплаты жалованья), тем озабоченнее становилась Екатерина Ивановна. Всюду, где можно, делались займы. Значит следующий месяц нехватка будет еще больше. Характер у моей тети был необычайно легкий. Чуть только трудный момент так или иначе ликвидирован, к ней возвращается ее милая улыбка, природная веселость, живость. Туча миновала, она опять поглощена мелочами, заботами текущего дня. А мое сознание отравляется мыслью: «Им и так трудно, а тут еще я с неба свалилась». Лишний рот, лишняя нагрузка. Ко мне все относятся с такой теплотой, что я и не пробую ни с кем говорить по этому поводу. Конечно, мне скажут, что шестнадцатый или семнадцатый человек в такой большой семье ничего не значит. Велят выбросить эти мысли из головы. А их не выбросишь!
И вот я опять гувернантка. Мой вдовый хозяин – лесопромышленник Барышнев. Новая воспитанница Верочка – девочка некрасивая, но приятная. Ей десять лет, я должна приготовить ее к экзамену во второй класс. Я неотлучно при девочке. Хозяина никогда нет дома. Он не плохой, но совсем серый. Мне очень скучно. Я достала «Историю цивилизации Англии» Бокля и читаю с громадным наслаждением. До сих пор живо помню впечатление от основной мысли автора. «Цивилизация народов измеряется количеством употребляемого ими мыла» . Незаметно зреет желание учиться, поступить на Бестужевские курсы. Решение принято! Надо сшить платье, добавить белья и подкопить сто рублей – годовая плата за обучение. План готов – зажать зубы и перетерпеть год, летом в Журавке, а осенью на курсы. И живется мне плохо – фактическая хозяйка дома – малограмотная тетка хозяина. У нее вязальная мастерская на Надеждинской улице. О каждом моем шаге она получает сведения от двух прислуг. Приехал на побывку в Петербург мой младший брат и раза три у нас обедал. Я получила замечание. Кухня и комната для прислуг внизу, в подвале. По вечерам Верочка спит, я сижу, читаю, а горничная, исполняющая все обязанности при хозяине, несколько раз наведывается, тут ли я, не ушла ли куда. Осенью Верочка, сдав экзамены, поступила в гимназию. У меня стало много свободного времени. Пока она на уроках, я у Борейш. Дышу родным воздухом, отвожу душу. Но задумала подзаняться музыкой. Когда Верочка засыпает, иду через столовую в гостинную, прикрыв плотно обе двери, и упражняюсь на рояле. Через несколько дней донесено тетке. «Прекратите музыку по ночам, вы не даете спать ребенку». Очень плакала Верочка, когда, перетерпев ровно год, я заявила об уходе. Я утешала ее, говорила, что у нее будет другая гувернантка. «Ты хорошая девочка, она тоже будет любить тебя». – «Да, но у нее не будет такой длинной косы», – по-детски еще пуще зарыдала она. Вот за это я уже не могла ручаться. Покидая дом Барышневых, как я рада была избавиться от унижающего меня шпионства и серости, порождающей недоверие.
Но время все стирает. И через много лет как мне было приятно снова увидеться с моей воспитанницей, уже взрослой девушкой. Каким-то чудом они с отцом разыскали меня. После пятилетнего отсутствия в Петербурге, я была прописана под фамилией мужа.
И вот я опять в благословенной Журавке. После двухлетней разлуки опять встреча с братьями. У меня гостит Леночка Бойе. Мы переписывались, дружны попрежнему, и встреча тоже очень радостная. Я мечтала показать ее братьям. Мне очень нравилась ее наружность. Она высокая, стройная, у нее прекрасный цвет лица, толстая, каштанового цвета коса до колен. Правильные черты лица, хорошие зубы. Немного слишком выпуклы близорукие глаза. Моим братьям не угодишь. Леночка не в их вкусе. Но моя Леночка уже не та. За эти 4-5 лет, что мы не виделись, в состоянии ее нервной системы произошло какое-то ухудшение, возможно, в связи с потерей горячо любимой матери. Еще в Креславке, когда мы познакомились, Леночка страдала головными болями, иногда целые сутки лежала без движения, пищи и питья. Врачи советовали остричь ее дивные волосы, но она не послушалась. Теперь в нашу новую встречу головные боли как-будто прекратились, но обнаружились новые явления душевной прострации, если этот термин можно применить к ее душевному заболеванию. Она вдруг замолкала, было такое впечатление, что у нее отнимался язык. Глаза делались тусклые и безжизненные. Все время проводила в лежачем положении. Утром вставала, одевалась и снова ложилась. Когда надо было пройти куда-нибудь, передвигалась самостоятельно, но как-то автоматически. Могла есть и не есть. Ей все было безразлично. В то лето такие состояния были у нее раза два и очень ненадолго. Я не придавала им особого значения – просто нездоровится, плохо себя чувствует. Ну а потом эти припадки участились и удлинились. Мне-таки пришлось с ней повозиться. Что-то мешало мне спросить ее, обращалась ли она или ее отец к врачу. Леночка сама никогда не говорила о своей болезни. Приходила в норму, и все опять шло как ни в чем не бывало. Надо сказать, что с момента встречи в Журавке Леночкина и моя жизнь переплетаются роковым образом. И как ни странно, самое ее заболевание было необходимо, чтобы моя жизнь прошла так, как она сложилась.
Мачеха наша в это лето не приезжала в Журавку. У нее появился друг – пожилой человек, вдовец. Она не знает, как быть. С одной стороны, хочется закрепить союз – выйти замуж. Но жалко терять пенсию. Лето она проводит с ним где-то на курорте. Я с удовольствием принимаюсь за ведение хозяйства. До сих пор мы в деревне питались обильно-сытно, но примитивно. Кухарила у нас Алена, простая деревенская женщина. Специальностью Алены были белорусские гречневые блины. Нигде, кроме Журавки, не ели мы такого вкусного кушанья. Мой старший брат, Георгий Алексеевич, зачитывался до поздней ночи, а утром любил поспать. Очень трудно было поднять его к общему завтраку. «Сейчас, сейчас, – бормотал он спросонья, – только еще немножко посплю», – и спал, а завтрак стыл на столе. Но стоило только произнести магические слова: «Жорж, вставай, сегодня блины» – как он вскакивал, поспешно совершал свой туалет и через десять минут сидел с нами за столом.