Наш младший брат Виктор Алексеевич оказался в жизни милым, добрым пустоцветом. Отчасти это объясняется двумя перенесенными им мозговыми заболеваниями. В детстве, играя, он упал и сильно ударился головой. В результате – сотрясение мозга. Лет в двадцать у него начались тяжелые головные боли. Нашли гнойный процесс в мозгу. Старший брат повез его в Берлин, и там ему сделали трепанацию черепа. Он вернулся совершенно седой. Не имея достаточных данных, он пробовал свои силы то в опере, то в драме под претенциозным псевдонимом «Апполонский». Лет пятнадцать числился студентом Рижского Политехнического института. Особенностыо этого института было отсутствие сроков для прохождения курса. Бывали случаи, что сыновья догоняли отцов и одновременно с ними числились студентами.
Виктор Алексеевич был любимцем мачехи, она иногда живала около него в Риге. Рассказывала о его необыкновенной доброте и безалаберности. Товарищи пользовались его вещами, как своими. Раз кто-то попросил надеть его зимнее пальто и не вернул. Виктору Алексеевичу пришлось проходить вою зиму в летнем. Кто что брал – он никогда не помнил. Внешне он был очень интересный, седина ему шла. Всегда веселый, жизнерадостный, он пользовался большим успехом у женщин. Как-то он был ненадолго в Петербурге, и нам случилось быть вместе в Гатчинском балу. На другой день ему в моем присутствии вручили письмо. Он дал мне его прочесть – оно начиналось: «Я вам пишу, чего же боле, что я могу еще сказать...». Я посмотрела на подпись. Очень милая барышня, я ее знала. «За последнее время пять девушек осчастливили меня признаниями в таком Татьяновском стиле. Как будто сговорились». – «Что ты делаешь в таких случаях?» – спросила я. «С барышнями я только танцую. Ухаживаю за дамами. Рыжие дамочки прелесть». И он поцеловал кончики пальцев. Это был настоящий Дон-Жуан.
Наконец, в 1915 году Виктор Алексеевич окончил Политехнический Институт, получил где-то на юге место по министерству земледелия. В момент революции, по сведениям мачехи, которая тоже была на юге, он погиб на пароходе, потопленном интервентами.
После смерти отца нашим опекуном был Исидор Петрович, его брат. Надо сказать, что братья были в ссоре и в течение 15 лет не виделись, также как их семьи. Это была вражда домов Монтекки и Капулетти. Только смерть примирила их. У дяди Сиди, как мы его называли, было большое потомство – 6 дочерей и 2 сына. Он заведовал канцелярией Попечителя Петербургского учебного округа. Канцелярия и громадная казенная квартира при ней занимали целый этаж малого здания тогда Технологического института. Мне было 16 лет, когда я впервые пришла с мачехой познакомиться со своими родственниками. Потом была еще раза два. Но в 1896 году после лета, проведенного всей нашей семьей в Журавке, мы все разъехались в разные стороны. Я со своим чемоданом отправилась на житье к своему опекуну. Больше мне некуда было деваться. Собственно и там мне было по-прежнему бесприютно. Я спала на кретоновомдиване . в гостинной. Исидор Петрович долго работал в своем кабинете. Затем, проходя через гостинную, останавливался недалеко от моего дивана, ставил на стол свечку и проделывал гимнастику, отсчитывая шепотом раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Только после его ухода я могла спокойно заснуть.
Но зато душевно как мне было хорошо. В какую чудесную, во всем созвучную мне семью я попала. Я полюбила их, они полюбили меня. В лице этих дорогих мне людей я приобрела вторую родную семью. А была ли у меня первая?..
Исидор Петрович был красивее моего отца. Прекрасный семьянин, добросовестный служака, он был консервативного склада ума. Отец был шире, умнее, интереснее. Но когда Исидор Петрович ласково трогал мочку уха своих малышей, приговаривая: «шишки-барашки», как он напоминал мне отца! В отличие от него Исидор Петрович был очень ласков со своими детьми. Екатерина Ивановна , моя тетка, была очень добрая женщина. На всю жизнь я сохранила к ней теплое чувство благодарности. Про два года, проведенные под ее крылышком, я подлинно могу сказать: «В вашем доме как сны золотые мои юные годы текли». Во время моего пребывания в семье дяди за громадный обеденный стол садилось двенадцать человек. В кухне было три прислуги. У них кроме меня жила еще одна девушка моего возраста – Маруся Казаринова . Мать ее была вторично замужем и была вынуждена отдать свою дочь за плату в чужую семью. При большой взаимной любви у них с дочерью были странные, больные отношения. Мать часто ее навещала, минут через десять их разговор принимал неприятный характер взаимного раздражения. Совместная жизнь была невозможна. Старшие мои кузины проходили с Марусей гимназический курс. Эта Маруся, впоследствии сама актриса, вышла замуж за известного актера того времени Бориса Глаголина.
Как хорошо, как тепло я себя чувствовала среди моих кузин. Со старшей, Верой Исидоровной, мне пришлось побыть недолго – она скоро выбыла из семьи, выйдя замуж за Александра Львовича Погодина , вскоре получившего профессорское звание.Она училась пению, у нее было прекрасное колоратурное сопрано. Вся она такая милая, хорошенькая, казалась мне неземным, поэтическим созданием. Вера Исидоровна была хорошей переводчицей. Были у нее и самостоятельные литературные работы. Через несколько лет после тяжелого заболевания, а затем операции голосовых связок, она всю остальную жизнь говорила почти шопотом. У нее было трое сыновей, старший из них Сергей – композитор.
Я где-то читала, что у Александра Дюма была вилла в окрестностях Парижа. Он назвал ее «Монте Кристо». На фасаде этой виллы красовался лозунг: «J’aime ceui qui m’aiment» (Люблю тех, кто меня любит).
В знак солидарности с великим писателем, мысленно подписываюсь под этим лозунгом. Любовь ко мне всегда была для меня притягательной силой. В первое время пребывания в семье дяди, идя по линии такого момента, я подружилась с
Мария Исидоровна Борейша (Ливеровская, Семенова).
Ее два сына – Юрий и Алексей– талантливые советские ученые. Муж дочери Борис Константинович Шембель - тоже многообещающий научный сотрудник Физико-Химического института (сейчас лауреат Сталинской премии).
В одном из своих чудесных стихотворений Тютчев назвал свою душу «элизиум теней, теней безмолвных и прекрасных».Моя душа тоже насыщена такими тенями, но одна из них, самая прекрасная и одна из самых дорогих, всегда со мной.
Прошло почти двадцать лет со дня кончины Екатерины Исидоровны , моей любимой двоюродной сестры. Мы с ней не сразу нашли друг друга, но, найдя, уж никогда душевно не расставались. Она была старше меня на два-три года. В 1896 году, когда я, ребячливая девочка, внедрилась в семью дяди, Катя была уже взрослым сложившимся человеком, студенткой Высших Бестужевских курсов .Она была «мозгом» семьи, пользовалась авторитетом не только у сестер, но и у родителей. «Катя так сказала», «Катя так думает» – было основой для многих семейных решений. Ее отличительной чертой было душевное благородство. Я всегда считала, что это необычайно ценное свойство человека образуется из элементов самоотверженной доброты и хорошего, действенного разума. Ум, сердечность, приветливость – все эти качества Екатерины Исидоровны нашли отражение в ее удивительно милом лице рыжеватой блондинки. В зрелом возрасте она располнела. Вредная для ее больной печени эта полнота очень украшала ее.
В семье дяди приемный день была суббота. Все бывали дома, к вечернему чаю прибавлялись бутерброды с колбасой и сыром. Приходили подруги старших дочерей, знакомые родителей. Но завсегдатаями суббот были четыре брата Мелиоранские. Прежде, чем переехать в Технологический институт, канцелярия попечителя помещалась в здании университета. Там и состоялась знакомство и дружба девочек Борейша и мальчиков Мелиоранских. Дружба сохранилась на всю жизнь. Заглядывая в будущее, можно было думать, что из детской дружбы скомбинируется хоть один брак, но этого не случилось. Я думаю, что это потому, что девочки были прелестные, а мальчики неинтересные. Мелиоранские очень заполняли субботы. Они пели дуэты и соло, играли на рояле в две и четыре руки, вели оживленные беседы. Два старших брата были профессорами университета. Часто на этих субботах появлялся и поклонник Екатерины Исидоровны некий Бильбасов. Они всегда уединялись в каком-нибудь уголке громадной гостиной. Внешне они представляли прелестную пару – он красивый брюнет, она – изящная блондинка. Как-то раз Катя передала мне сказанную по моему поводу фразу Бильбасова: «Удивительное свойство у вашей кузины – когда она входит в комнату, в комнате делается светлее».