Три месяца прожили мы с Леночкой в новых условиях. Территориальная близость давала нам возможность принимать участие в общественной жизни курсов. Наверное, виной тому тогдашняя моя аполитичность, но я не могу припомнить ни одного ярко впечатления от курсовых сходок и собраний.
3. Замужество
Состояния апатии Леночки случались все чаще и продолжительнее. Наконец, в декабре она пролежала неделю, и я начала беспокоиться. К нам часто заходил брат Леночки Володя, юнкер Артиллерийского училища, а просила его написать отцу о болезни Леночки. В ответ Володя передал мне просьбу отца привезти больную домой. Полковник Владимир Александрович Бойе был батарейным командиром 43 арт. бригады, только что переброшенной из Вильно в местечко Олита Сувалкской губернии. Между прочим, командиром этой бригады был в то время отец известного художника Добужинского . Володя взял для нас отдельное купе и помог нам отправиться в путь.
Леночку в состоянии полного безразличия мы уложили в заранее приготовленную постель в купе. Я очень боялась каких-либо осложнений в ее состоянии. Случилось обратное, и через 36 часов я доставила ее домой в нормальном состоянии.
Володю я знала в Креславле мальчиком-подростком. Он был на два-три года моложе меня. За шесть лет, что мы не виделись, мальчик превратился в рослого, красивого молодого человека. Часто навещая сестру, он вдруг, по мальчишески, вообразил себя влюбленным в меня. Чтобы не портить отношений, я на все объяснения мальчика, каким он остался для меня, отвечала шутками. Он просил меня подождать два года, пока он окончит училище, и мы поженимся. Я смеясь отвечала, что я никогда не выйду замуж за офицера, «ненавижу войну, – говорила я, – и считаю, что изучать искусство убивать людей могут только дураки». На это он возражал, что окончит Академию и будет военным профессором. «Тогда мне придется ждать вас не два, а семь лет, и я состарюсь», – смеялась я. У него же на все были готовы ответы. Провожая нас на вокзале, Володя вдруг помрачнел. Он вспомнил, что бригадный адьютант в Олите замечательный красавец, в него влюблены все бригадные дамы. «Дайте мне слово, что вы не измените мне, я приеду через две недели». Я, шутя, успокаивала мальчика. «Вы же знаете, что я застрахована от любви к офицерам. Вспомните, что я вам говорила». Я осмотрелась кругом – никого не было – и тихо добавила: «Все офицеры - дураки». Поезд тронулся, когда в воздухе прозвучали мои последние слова. Как неловко я себя чувствовала через месяц, вспоминая о них.
Казармы 43 бригады были только что выстроены на берегу Немана в чудесном сосновом лесу. Несмотря на то, что станция отстояла в десяти минутах ходьбы от казарм, за нами был выслан экипаж и деньщик. Отец и тетка Леночки встретили нас очень приветливо. Мы сразу прошли в приготовленную для Леночки прекрасно обставленную комнату. Тетя Анжелика была сестрой покойной матери Леночки. Рано овдовев, бездетная, она, поселившись у сестры, овладела всеми ее функциями. Леночка тяжело переживала семейную драму. Но, если правда, что дорога к сердцу мужчины идет через желудок, то тетя Анжелика владела этой дорогой. Кулинарка она была необыкновенная. Во время приготовления обеда от ее всегда закрытых кастрюлек шли необычайно аппетитные ароматы. Особенно удавались ей торты и печенья.
Мы приехали утром и только успели привести себя в порядок после дороги, как в комнату вошла тетя Анжелика. Она внимательно осмотрела туалет Леночки, заботливо переделала ее прическу и сказала: «Сейчас подаю обед. У нас сегодня обедает премилый и пресимпатичный молодой человек». По тому, как был возвещен этот гость, я сразу поняла, что в его лице для Леночки приготовлен жених. И не ошиблась. Он оказался тем самым бригадным адьютантом, об опасной красоте которого Володя предупреждал меня. За обедом Леночку посадили рядом с ним, а меня напротив, мое первое впечатление было неблагоприятное. По-женски застенчивый, скромный, молчаливый, он почти на поднимал глаз. Полковник почти каждый день приводил его обедать. Красавец-адьютант с каждым днем завоевывал сердце Леночки. После обеда они часто вдвоем уходили гулять. Стояла чудесная, умеренно-морозная погода. Луна красиво освещала дорогу, окаймленную высокими соснами. Тетя Анжелика торжествовала, ее замысел воплощался в жизнь. «Выйдет замуж – всю болезнь, как рукой, снимет», – делилась она мыслями со мной. И действительно, Леночку трудно было узнать. Она расцвела, похорошела, вся светилась счастьем своей первой и, как ей казалось, разделенной любви. Я искренно радовалась Леночкиному счастью.
А как я сама проводила время? Для скучающей бригадной молодежи, заброшенной в лесу, появление двух столичных барышень-курсисток произвело сенсацию. Мне было 22 года, я была в полном девичьем расцвете, успех у меня был большой. На вечерах я была окружена, за мной ухаживали. Один офицер, красивый блондин, ничего не говорящий ни уму, ни сердцу, сделал мне предложение.
Я познакомилась с одной умной, образованной дамой, и мы очень полюбили друг друга. Это была полковница Елена Николаевна Терпиловская, ей было уже за сорок, и она только что произвела на свет очаровательную крошку Танечку. Я влюбилась в Танечку, няньчилась с ней и все дни проводила около ее колыбельки. Вся, пропитавшись за день ее милым существом, я и во сне не разлучалась с нею. Однажды, когда мы сидели у кроватки Тани, ее мать, ласково взглянув на меня, сказала: «Знаете, Женечка, вчера вы ушли, а я долго мысленно оставалась с вами. Наверное, о вашем обаянии вам не раз уже говорили. Мне захотелось определить, из каких источников оно вытекает, и вот к какой мысли я пришла. Вы хорошенькая, но хорошеньких на свете очень много. Вы умная, но и умных очень много, вы добрая, но и их встречается в жизни великое множество. В отличие от других вы являетесь редким осуществлением этих трех качеств. Вот как я определила ваше обаяние».
Какой теплотой повеяло на меня от этих слов милой, умной женщины, как живо запомнила я их на всю жизнь. Моя страстная любовь к чужому ребенку с постоянной мыслью: как бы я хотела иметь такого, рожденного мною – я ретроспективно определяю, как созревший инстинкт материнства. Говорят, что женщина в тридцать лет или начинает свою женскую жизнь, или ее кончает. Это определение мне кажется глубоко правдивым. Я когда-то слыхала термин «матьдевушка». И женщин такого типа гораздо больше, чем думаю, я бы сказала – большинство. Мое принятие замужней жизни только в той мере, как она нужна для материнства, таило в себе неизбежную трагедию моего брака. Я принадлежала к неспокойной категории женщин, созревающих после тридцати лет, и, когда пришла пора не девичьего, а женского расцвета, были сломаны устои, казавшиеся незыблемыми.
Возвращаюсь к нашему пребыванию в Олите. Приезжал в отпуск Володя и остался очень доволен положением вещей. Уехал, напомнив мне об якобы данном ему слове – ждать его два года.
Подходило время начала лекций и нашего возвращения в Петербург. Накануне отъезда мы были на прощальном вечере у Терпиловских. Леночка, как всегда, не танцевала, она взяла на себя неблагодарную роль тапера. Мы с красивым адьютантом составляли в танцах хорошую пару и вальсировали час под аплодисменты. В тот памятный вечер во время вальса что-то заставило меня повернуть голову и посмотреть в глаза моему партнеру. Я прочла в них глубокую, благоговейную нежность. И сразу из каких-то глубин, бесконтрольно и безответственно, засветились мои глаза ответным чувством. Эта песня без слов длилась лишь несколько секунд. Вдруг замолкло пианино, закончив вальс каким-то звуком, похожим на стон. Леночка откинулась на спинку стула, руки ее безжизненно упали на колени. Она побледнела, глаза тускло уставились в одну точку. Я поспешила ей на помощь и увела ее, сказав хозяевам, что у нее вдруг сильно разболелась голова. Придя домой, мы легли, но обе не заснули в эту ночь. Без вины виноватая, я чувствовала всем существом, как страдает моя дорогая подруга. Но сквозь навалившуюся на меня тяжесть ее страдания эгоистично пробивались предчувствия возможного счастья. Но все во мне было так неоформленно, так хаотично, что минутами хотелось скорее сесть на поезд и уехать. А затем опять сердце забивала радостъ нового, еще неиспытанного чувства. Несколько часов мы пролежали в полном молчании, обычном для периодов Леночкиного нервного заболевания. Но под утро она вдруг проговорила: «Женя, ты не спишь? Неужели ты не отдаешь себе отчета в том, что вы с Николаем Арнольдовичемлюбите друг друга? Я давно это подозревала, а теперь знаю наверное». Я была так потрясена ее словами, что долго не могла выговорить ни слова. Наконец, собралась с силами: «Поверь мне, что я все время была делека от этой мысли. А сейчас возможно, что это и так». Потом, вспомнив про наши наполовину наполненные чемоданы, добавила: «Сегодня в 12 часов мы уедем, и, ручаюсь, что очень скоро все забудется. Успокойся, давай кончать укладываться».
Наступило позднее январское утро, рассвело. Леночка вышла из комнаты, часа через пол вернулась и сказала: «Сейчас Николай Арнольдович будет здесь. Я послала с деньщиком ему записку, просила зайти перед службой. Я приму его в кабинете, и, если он подтвердит то, в чем я уверена, пришлю его к тебе. Решайте сами свою судьбу».
Действуя властно, со свойственным ей благородством, Леночка, сама того не замечая, ставила Николая Арнольдовича в затруднительное положение. Еще совсем юный (ему только минуло 22 года), он был очень плохо обеспечен материально. А главное, исключительно порядочный, симпатичный, при решении жизненных вопросов он всегда проявлял большую нерешительность. Таково было свойство его характера. А тут получался головокружительный экспромт.
Через несколько минут Николай Арнольдович, счастливый, взволнованный, вошел в Леночкину комнату. И сразу все озарилось громадной радостью, все стало так просто и понятно, ушла куда-то тяжесть Леночкиных переживаний. Он взял мои руки и, покрывая их поцелуями, произносил слова, на которые созвучно отвечало все мое существо. Мы переживали мгновения, ради которых стоило жить. По глубине и чистоте эта первая любовь юных существ, их взаимное обожание может переживаться только раз. Она неповторима. Поцелуя не было, поцелуй пришел много позднее. Забегая далеко-далеко вперед, можно определенно сказать, что Николай Арнольдович был однолюб, несмотря на страдания, которые я, опять без вины виноватая, заставила его пережить, он пронес свою большую любовь через всю жизнь. Прошло 43 года с того памятного утра – незадолго до смерти (в 1941 году) он как-то сказал мне, что его любовь осталась такой же, как в первые годы нашего брака. Какого нежного друга я в нем потеряла, какую пустоту в моей жизни оставила его смерть.
Возвращаюсь к событиям морозного январского утра. Очень просто объяснилось поведение Николая Арнольдовича. Он полюбил меня с первого взгляда, но, явно избегая его, я казалась ему недоступной. До вечера накануне он считал свою любовь безнадежной. Он умолил меня побыть с ним еще два дня. Леночка уехала. Мои вещи были перенесены к Терпиловским, в семье которых я провела чудесных два дня в новом положении невесты. Воображаю, как тетя Анжелика ругала меня. Ни ее, ни отца Леночки я никогда больше не видала. Осенью, когда я приехала в Олиту как новый член бригадной семьи, ни Бойе, ни Терпиловских там не было. Наши с Леночкой отношения оборвались и никогда не возобновились. Какая-то стена разделила нас. В 1904 году, когда Николай Арнольдович воевал на Дальнем Востоке, она разыскала и однажды посетила меня. Я была в Петербурге, у меня было двое детей. Старшей дочери Наташе, очень похожей на отца, было четыре года. Свидание получилось натянутое и больше не повторялось. В день моей свадьбы Володя Бойе поздравил меня дерзкой телеграммой: «Не поздравляю вас, поздравляю Николая Арнольдовича». Приблизительно в 1929 г., через тридцать лет после моего замужества, он разыскал меня. Давно женатый, отец взрослого сына, постаревший, беззубый. Рассказал о Леночке, что она была замужем за ветеринарным врачем и рано умерла, оставив четырех маленьких детей.