Николай I, высоко ценивший деда, как исключительно честного, энергичного работника, нашел всетаки возможным кровно оскорбить его, отдав выговор в приказе за проступок, ошибочно ему приписанный. Дед немедленно подал прошение об отставке и отбыл в свое имение (
Отец, Алексей Петрович Борейша.
Если скупость и любовь к дешевке практична, то моя мачеха в высокой степени обладала этим качеством. В то время носили белые чулки, но она где-то выискала для меня красные, которые отравляли мне жизнь. Когда мы с мачехой чинно уселись против бабушкиного кресла, я сразу почувствовала себя в состоянии депрессии. Мне казалось, что и бабушка, и сидевшая позади нее с вязаньем горничная (бывшая крепостная) с изумлением смотрят на мои толстые красные ноги. «Гусь лапчатый», – дразнили меня братья. Я тихонько соскользнула со стула и пробралась к окну. Был солнечный осенний день, и я никогда не забуду чудесного вида Невы с Петропавловской крепостью вдали.
Наверное, бабушке я показалась букой, а она мне очень важной. Мы не подружились с ней. Но старший брат, побывавший у нее в гостях несколько раз, рассказывал, что она очень ласковая, задаривала его игрушками и конфетами. Она умерла в глубокой старости, но я никогда больше ее не видела.
Говорят, что Александр III подбирал себе придворных с красивой наружностью. Дядя Павлуша был исключительный красавец и, как часто бывает, женился на очень некрасивой и неинтересной женщине. Участвуя в постоянных кутежах, напиваясь до бесчувствия со своим хозяином, он очень рано спился и сгорел.
Третий брат – Дмитрий Петрович– умер молодым за год до моего рождения. Прекрасный врач и замечательный человек, он брал деньги у богатых и клал их под подушку бедных пациентов. Его называли «коломенским богом». В некрологе, помещенном в «СанктПетербургских ведомостях», есть описание его похорон. Гроб несли его пациенты на руках, образовалась процессия провожающих около 5000 человек. Он оставил жену и маленького сына, который получил военное образование, был очень недалеким и отчаянным монархистом. Мы, родные, не любили его и окончательно стали презирать после того, как он на вокзале выстрелом из револьвера убил наповал пьяного солдата, певшего революционную песню. Совершив какой-то геройский подвиг, он погиб в Первую Мировую войну.
Вдова Дмитрия Петровича, очень красивая, стройная брюнетка, получила должность надзирательницы в Доме предварительного заключения. Здесь у нее стал часто бывать В.Н. Коковцов , исполнявший в то время какие-то административные функции в этом учреждении. Прекрасная музыкантша, она играла ему вечерами Шопена и Шумана. В комнате всегда были свежие розы. Ее маленькому сыну он дарил игрушки. Но когда дело подошло к развязке, не сегодня-завтра должно было быть сказано слово, решающее ее судьбу, Коковцов исчез с ее горизонта. Не появлялся он больше и в учреждении. Погоревала вдовушка, но делать нечего. До нее дошли слухи, что он женился на дочери какого-то высокопоставленного чиновника и стал быстро делать карьеру. Ее сосватали за генерала, она прожила с ним лет пятнадцать и опять овдовела. Обеспеченная хорошей пенсией, она поселилась в маленькой квартирке на Сергиевской. Прошло еще двадцать лет. Анне Петровне шел седьмой десяток. Она располнела, но сохранила стройную фигуру, седые волосы выгодно обрамляли ее свежее, все еще красивое лицо. В жизни ее появилось затруднение – то ли с переводом сына в другую часть, то ли с финансами. Она вспомнила о своем былом знакомстве с Коковцовым, теперь уже премьер-министром. На ее письмо он ответил очень любезным приглашением в определенный день и час. Она изложила ему свою просьбу. Он, внимательно слушая, долго смотрел на нее, затем вдруг прикрыл глаза рукой, несколько мгновений сидел неподвижно и сказал с громадным волнением: «Я всю жизнь помнил Вас, ведь Вы – моя первая любовь. Скажите, где Вы живете, я завтра вечером буду у Вас».
И вот опять цветы, на этот раз уже не розы, а резеда и георгины – «Осени поздней цветы запоздалые...». Опять она играет ему с прежним мастерством его любимые вещи Aufshwung Шумана и Impromtu Шопена. Она приходила, рассказывала мне свои любовные переживания. «Посоветуйте, что мне делать, он настаивает на близости, а я не могу. Иду в церковь молиться и молюсь ему!». Она проводила ночи без сна, была все время в таком возбуждении, что я боялась за ее рассудок.
Но скоро все успокоилось. Шел 1914 год, Коковцов прекратил свои визиты.
Несколько иначе сложилась жизнь брата моего деда – Антона Бонифациевича . Он женился на девушке княжеского рода, очевидно, богатой, и образовал семью с аристократическими тенденциями. Один из его сыновей – Петр Антонович , очень талантливый инженер, участвовал в постройке ПортАртура, Либавского и Петербургского порта. Затем вместе с инженером Максимовичем .организовал контору строительных материалов и очень разбогател. У него была единственная дочь Маруся. Она получила воспитание в модном тогда французском пансионе Труба . Была очень полная и отличалась необыкновенным аппетитом. Любящая мать всегда заботилась, чтобы не только днем, но и ночью, когда она просыпалась, около нее на столике были приготовлены ее любимые бутерброды. Жили они очень богато. Мы с двоюродной сестрой, бедные девушки, однажды были приглашены к ним на бал. Подруги Маруси – графини и княжны в роскошных бальных туалетах, исключительно французская речь, котильон с ценными подарками, чудесный ужин – все ослепляло нас, все было похоже на сказку. Но мы, «золушки» в простеньких платьях, чувствовали себя не ко двору, униженными. Гордо решили, что мы никогда больше не пойдем. Кстати, нас больше и не приглашали. Скоро балы прекратились – лишний раз подтвердилось, что не в богатстве счастье – семье готовился страшный удар. За Марусей отец давал миллион приданого, в 17 лет она была невестой некоего Лядова. Он торопился с женитьбой, но ввиду молодости невесты родители решили отложить свадьбу на год. Маруся заболела брюшным тифом. Около нее были все лучшие врачи. Спешно вызвали знаменитого Захарьина. из Москвы. Ее невероятная тучность способствовала ускоренному течению болезни. Спасти ее не удалось. Через несколько месяцев после ее кончины умерла и ее мать, она отравилась. Петр Антонович не надолго пережил свою семью. Богатство его перешло по завещанию к семье Саловых, родных жены.
Жених покойной Маруси, Лядов, женился через несколько лет на дочери ловчего царской охоты Диц. Семья Дицов. жила в Гатчине, две дочери – белорозовые хорошенькие блондинки с длинными косами – учились в гимназии, были двумя классами младше меня. Это они принадлежали к дворцовой аристократии, приезжали и уезжали из гимназии на казенных лошадях. Много шуму наделал в Гатчине несчастный случай с их братом. Он был разорван насмерть охотничьими собаками царской охоты.
«Дядя Пьер», как мы его называли, хлопотал о присвоении ему княжеского титула его матери, заказал генеалогическое дерево нашего рода, на котором точно было указано, что мы происходим от литовского короля Ягелло. Я недавно слыхала, что на этого предка претендуют все литовцы, интересующиеся своим происхождением.
Живя до 16 лет в Гатчине, я только слышала о Петре Антоновиче, но никогда его не видела. За время пребывания в Петербурге в конце 90-х годов, я была у него несколько раз до и после смерти жены и дочери. Узнав, что я выхожу замуж, дядя Пьер вызвал меня к себе и объявил, что дарит мне тысячу рублей на обзаведение, но очевидно забыл, потому что этих денег я никогда не получила, напоминать об обещании я не считала возможным. Насколько помню, умер он в 1902 г. В его завещании я и мои три брата фигурировали как наследники на случай остатков, которых не оказалось. Уже совсем недавно мне пришлось столкнуться с жителями поселка, соседнего с его усадьбой Лози. Деды, которые знали его, сохранили о нем светлую память. По его распоряжению по большим праздникам собирались дети соседних деревень на обед и уносили с собой пакеты с подарками и сладостями. После кончины дочери Маруси он выделил капитал на постройку здания и содержание женской школы с общежитием для 209 девочек соседних деревень. В память дочери она называлась Марьинской. Окончившие школу получали звание преподавательниц сельских школ. Сейчас в большом здании бывшей школы оборудован техникум. После смерти жены там же, в память ее, построил церковь. При церкви находится склеп, в котором похоронены его дочь, жена и он сам.
Отец мой, как незаконнорожденный, был записан мещанином, получив фамилию и отчество отца. Это дикое обстоятельство, выделявшее его из большой семьи братьев и сестер, унижало и оскорбляло самолюбивого мальчика.
Рассматривая его жизнь из далекого прошлого, я нахожу, что он вообще был «неудачник». На заключительных экзаменах Института инженеров путей сообщения он получил «3» по черчению и отказался взять диплом второй степени. Поступил на физико-математический факультет Университета. В период занятий страстно увлекся естественными науками. Во время каникул много времени проводил заграницей, составлял гербарии и коллекции бабочек и жуков. По окончании Университета отец взял место преподавателя естествоведения в Гатчинском сиротском институте . (в то время там были повышенные ставки). Богатый наглядный материал помогал ему поддерживать интерес на уроках.
Он картавил и как-то раз заявил, войдя в класс: «Мальчики, сегодня я принес показать вам кообочку в звеуушке». Дети подхватили его рассеянную обмолвку и стали звать его «кообочкой в звеуушке», а потом и просто «звеуушкой». Очевидно, дело у него не пошло, потому что он вскоре перешел на преподавание математики в старших классах. В 1890 году он отпраздновал свой 25-летний служебный юбилей, а на следующий год его не стало. Он не любил своей работы. Вспоминаются два данных мне его завета: «Никогда не носи корсета», «Никогда не берись за преподавательское дело». Жизнь маленького захолустного городка с патриархальным укладом, субботними картами и обильной выпивкой тоже не могла дать ему удовлетворения.