В своей книге «Ликвидация неграмотности» тов. Крупская дала такую характеристику нашей работы: «Петроградский Внешкольный отдел работает очень хорошо и интенсивно, но делает ошибку, не вовлекая рабочие массы в широкую организацию этого дела». Этот недостаток, свойственный, по словам тов. Крупской многим отделам, она оправдывает отсутствием опыта в общественно-организационной работе, который «мы, россияне», при царском режиме не могли получить.
В конце июля того же 1921 года у нас организовалась служебная поездка в Гдов, куда я, разумеется, взяла своих девочек. Эта поездка оставила у всех участников самое приятное впечатление. Гдов – старинный, живописный город с остатками крепостных сооружений, старинной церковью прекрастной архитектуры. Занятия, которые проводили с местными учителями, намеченными в ликвидаторы, у меня лично отнимали мало времени. Моя задача состояла в сообщениях информационно-организационного порядка. Мы с Олей и Ниной захватили с собой запасы селедок и всякого носильного тряпья и все это выменивали – на яйца, сметану, творог, – путешествуя по соседним деревням, и этим пополняли довольно плохие клубные обеды и ужины. Истощены мы были невероятно, и эта поездка хорошо поддержала нас.
Особая привлекательность Гдова – его фруктовые сады. Жители с особой любовью культивировали в них превосходные сорта яблок. Домик, в котором мы жили, стоял как-раз напротив церкви и был окружен фруктовым садом. К концу августа яблоки поспевали. На наше счастье погода стояла теплая и солнечная. Лежим, бывало, с книгой под яблоней, и с дерева все время падают вокруг чудесные, спелые яблоки.
7. А. Ф. Кони
Конец 1921 года отмечен у меня работой в кружке по изучению особняков. Кружком руководила тов. Черепнина, муж ее был братом композитора. Я собрала большой материал для экскурсии по Шуваловскому особняку на Фонтанке, обработала его и сделала доклад на собрании кружка. Черепнина одобрила сделанную мною работу и просила приготовить статью для напечатания. Но никогда не увидела света моя статья. Мне едва удалось провести две-три экскурсии со школами малограмотных, как особняк перестал существовать и был использован для других целей.
Это само по себе маленькое событие, не оставившее никаких осязательных следов, было для меня поворотным пунктом всей моей последующей жизни. Меня охватила жажда знаний и постоянная потребность работать над их расширением. Как бы интересна ни была служебная работа, у меня всегда была другая, которой я всегда отдавала часы отдыха.
Поэтому незаменимым приобретением было для меня знакомство с Анатолием Федоровичем Кони,культурнейшим и образованнейшим человеком своей эпохи. Прекрасная библиотека, дружеские советы и руководство во всех областях знаний – все это я имела до самой кончины моего дорогого друга. В конце 1919 года, когда я работала в Дошкольном подотделе, мне предложили организовать в бывшем Николаевском госпитале культурно-просветительную работу для служащих. Задача для того времени очень неясная. Администрация госпиталя предоставила все дело на мое усмотрение, высказав только несколько очень туманных пожеланий. Для организации литературного кружка мне порекомендовали Анатолия Федоровича Кони, с большим успехом выступавшего тогда со своими воспоминаниями о писателях-современниках. Я решила пойти к нему с предложением взять на себя руководство кружков, а в случае несогласия рекомендовать кого-либо вместо себя.
Он жил на Надеждинской, д. 5, в доме, на котором сейчас висит мемориальная доска. Я вошла в большой, просто и хорошо обставленный кабинет. Из-за письменного стола поднялся мне навстречу с ласковой улыбкой приветствия маленький сгорбленный старик. Через полчаса этот некрасивый, искалеченный старец совершенно очаровал меня.
Человек, всесторонне образованный, с большим, хорошим юмором, он владел в совершенстве даром интересного собеседника. Ум, как живой родник, пронизал каждое его слово. Анатолий Федорович как-то сказал мне, что Александр III, не любя его за вольнодумство, говорил: «Кони самый умный человек в России». В разговоре с простыми, средними людьми Анатолий Федорович не только не уничтожал их своим превосходством, а умел нащупать и найти вопросы, их интересующие, разговорить их и заставить подняться в собственных глазах.
Через два года нашего знакомства Анатолий Федорович в открытке с очень удачной фотографией Толстого написал мне:
«Дорогая Евгения Алексеевна, в моем дневнике за 1919 год стоит так под 11 января: была у меня гжа Вейтбрехт с предложением чтений в Николаевском госпитале. Милое и умное явление. Значит вот уже два года – и это явление остается неизменным. Благодарю судьбу, пославшую мне ее, – и шлю лучшие пожелания с Новым Годом по старому – Благодарный А.Ф.».
Анатолий Федорович спутал даты – но это неважно.
Возвращаюсь к работе в Николаевском госпитале. Кони не взялся за чтение лекций по литературе со служащими госпиталя. Очевидно, их культурный уровень казался ему неподходящим для его бесед. Через несколько дней я получила от него письмо:
«Многоуважаемая Евгения Алексеевна. Согласно Вашему желанию горячо рекомендую Вам подателя сего профессора Якова Мироновича Магазинера , моего сослуживца по Петербургскому университету, человека обширных юридико-политических знаний и умеющего говорить с самой разнообразной аудиторией. Очень приятно было бы когда-нибудь повидаться. Я бываю дома по воскресеньям от часа до двух. Искренне преданный Кони».
Моя совместная короткая работа с Я.М. Магазинером в госпитале составила во мне самое приятное впечатление. Он пришелся там «ко двору», умело организовал занятия, интересные и доступные для низкого уровня служащих.
Для уроков танцев в клубе госпиталя я устроила подругу моей старшей дочери балерину Лиду Павлову. В госпитале давался хороший по тому времени военный паек. Оба мои протеже благодарили меня, довольна была и администрация госпиталя.
Я в это время получила назначение на работу по ликбезу в Выборгском районе. Пришлось покинуть госпиталь.
В 1921 году моя Олечка окончила школу и поступила на юридический факультет Университета. Она и ее будущий муж Щербинский , тогда однокурсники, слушали лекции проф. Магазинера. Был его учеником и Борис Пхор , первый муж моей младшей дочери Нины. Както в разговоре с ним Яков Миронович вспомнил о нашей совместной работе и высказал обо мне самое лестное мнение. По моим сведениям, Магазинер по-прежнему читает лекции в Университете и пользуется большой любовью и уважением своих слушателей.
Предложение организовать культурно-просветительскую работу в бывшем Николаевском госпитале привело меня к знакомству, а затем и к дружбе с Анатолием Федоровичем Кони. Привожу выдержки из нескольких его писем, характеризующие его отношение ко мне:
«8 августа 1920 г.
Дорогая Евгения Алексеевна! (позвольте так назвать Вас – официальные "много" или "глубоко" уважаемые как-то не вяжутся с теплым воспоминанием о Вашем нравственном образе). Меня очень тревожит, не простудились ли Вы вчера, идя по дождю, и не промочили ли себе ноги? Вы должны беречь себя и свое здоровье, так как ввиду Вашей энергии и деятельной любви к людям Вы не принадлежите исключительно себе, а многим нуждающимся в Вас, в умственном развитии и облегчении бремени жизни...
...или, может быть, Вы снова... подарите мне часок или два вечером и посветите в моем трудовом кабинете тихим и успокоительным светом лампады?»
«10 сентября 1920 г.
...С 15-го у меня начинаются ежедневные лекции. Хотелось бы до того повидать Вас и отдохнуть (и набраться душевных сил) в беседе с Вами и в лучах Ваших добрых и глубоких глаз.
Душевно Вам преданный А. Кони».
«24 августа 1920 г.
...Мне очень жаль, что так мало пришлось побыть с Вами, находя некоторое облегчение моей душевной скорби в Вашем бесконечно добром взоре и в прикосновении к Вашей милой, изящной руке...».
«Понедельник.
Я весь под впечатлением – добрым, теплым и светлым – Вашего вчерашнего посещения. Вы умеете вносить мир и успокоение в душу Вашим ясным взором, Вашим голосом и всей Вашей "повадкой"».
«18 сентября 1920 г.
Дорогая Евгения Алексеевна, хочу сердечно поблагодарить Вас за истинное удовольствие, доставленное мне вчерашним пребыванием в Вашем собрании, хотя лично собой я не был доволен. В последнее время я чувствую себя очень утомленным нравственно и физически, говорю вяло и комкаю свои доклады. Но доклад Вашей сотрудницы(я плохо расслышал ее фамилию) оставил на мне самое приятное впечатление своей обстоятельностью, системой и горячей любовью к делу. Пошли Вам господь успеха в Ваших благородных трудах!
Ради создателя, берегите Ваше здоровье. Оно дорого не только для тех, кто имел радость узнать Вас, но и для русского общества, в котором Вы горите, как лампада перед образом правды и душевной красоты...
Душевно Ваш А. Кони».
«2 сентября 1920 г.
Спасибо за милые минуты беседы с Вами, которые на время разогнали мои скорбные мысли... На будущей неделе надеюсь видеть Вас, если не у себя, то в Тургеневском обществе и хоть мысленно целовать Ваши чудесные руки и видеть Ваши лучистые глаза».
«10 февраля 1921 г.
Вы говорите, что находите бодрость и утешение «притулившись к моей душе» – а я то же могу сказать о себе, ибо будучи охвачен заботой, иногда даже излишней, я в сущности очень одинок душой. Когда гляжу на Ваши глаза, на Ваше милое, утихомиривающее лицо, я чувствую нашу душевную связь. Спасибо Вам...».
«24 ноября.
...Как я благодарю судьбу за Вашу дружбу, за Ваше доброе расположение ко мне... за наш последний разговор, в котором мы так сошлись во взглядах. Храни Вас бог!
Душевно Вам преданный А. Кони».
«22 марта 1921 г.
Говорить о том, как я счастлив Вас видеть, едва ли нужно. Мне кажется, что Вы должны это чувствовать. Меня только смущает мысль о том, что же даю я вам, усталый, кончающий свою жизнь человек, чуждый интересам современности и весь в прошлом? Не слишком ли большая жертва с Вашей стороны – идти в такую даль, чтобы доставить мне полчаса этой радости...».
«4 мая 1921 г.
...Спасибо за Ваше светлое посещение в светлые дни весны...».
«4 июня 1921 г.
11 июня я говорю о самоубийствах в Доме литераторов. Могу Вам дать пропуск, а как мне отрадно было бы видеть Вас в числе слушателей – и говорить нечего».
В письме от 7 августа 1921 года Анатолий Федорович писал мне в Гдов:
«Очень радуюсь за Вас, что Вы отдохнете на лоне природы, тем более, что я был встревожен Вашим бледным и исхудалым видом в Библиологическом обществе. Пожалуйста, берегите себя. Когда знаешь, что Вы существуете, как-то легче на душе».
В письме от 15 ноября 1921 г. он пишет:
«С нежным чувством благодарности вспоминаю Ваше вчерашнее посещение. Сколько возвышенной, глубоко чувствующей и тонко понимащей души во всем, что Вы говорите и думаете. Беседа с Вами – настоящий нравственный отдых. И как Вы располагаете к откровенности! Вам хочется открыть двери собственной души, обыкновенно запертой для большинства из опасения, что они войдут в этот храм (ибо душа - храм, в котором пребывает наш внутренний бог, о котором мы говорили вчера) в шапке, наплюют во все углы, набросают папиросных окурков и уйдут, даже не затворив за собой дверей. Но Вас – Вас, милый человечек, так отрадно пустить в этот храм с Вашим лучистым взором».