Оглядываясь назад, я часто поражаюсь, какую малую роль во всех моих жизненных решениях играла материальная сторона. Так вот и выход на пенсию. Деньги Торгсина продержались только года два, потом были полностью аннулированы. Мои надежды иметь что-то на черный день осуществились только в очень слабой степени. К моменту начала отечественной войны у меня уже почти ничего не было. Помощью дочерей, неоднократно предлагаемой, я стала пользоваться только с 1945 года и то в самом незначительном размере. Я называю себя «любимицей богов». Жизнь всегда была ко мне очень милостива, и мои языки с момента выхода на пенсию всегда давали мне заработок, на который я раньше не рассчитывала. Прошло два-три месяца, как я покинула последнее место работы, и я стала совсем иначе себя чувствовать, явился сон, даже сердце пошло на поправку. Вместе со здоровьем вернулась и энергия, явилась потребность уйти с головой в увлекательную работу. В то время взоры всего мира были устремлены на Испанию, там народ восстал против правительства, защищая свои права на лучшую жизнь. У нас появились испанские беженцы, для испанских детей стали организовываться специальные школы, в университете появилась кафедра испанского языка. Не раздумывая долго, я нашла преподавательницу и со всей свойственной мне горячностью принялась изучать испанский язык. Как он захватил меня! Я взяла тридцать уроков и освоила язык настолько, что стала понемногу читать «ДонКихота». Это гениальное произведение я читала месяца четыре. Силу впечатления я могу поставить наравне только с «Войной и миром». Бывало, сядешь в кресло, положишь на колени эту громадную книгу с чудесными иллюстрациями и наслаждаешься целый вечер. Ее грандиозный переплет как-то изолировал, отъединял меня от текущей жизни, заставлял полнее сосредоточиться. И сколько в этой мудрой книге юмору, каким сочным и совершенно современным языком она написана!
В это время моя приятельница Л.Е., секретарь техникума, передала мне просьбу одного из ее преподавателей давать ему уроки испанского языка. Это он прослышал от Л.Е., как я увлекаюсь чтением «Дон-Кихота». Николай Сергеевич Масленников , историк по образованию, взял тему для кандидатской диссертации «Альфонс Х», все материалы для этой темы имеются только на испанском языке. Я с удовольствием согласилась ему помочь, мне казалось полезным проработать с ним заново все освоенное по испанскому языку. Я долго не соглашалась на платные уроки. Так состоялось мое знакомство с Николаем Сергеевичем и его женой Надеждой Александровной. Наши дружественные отношения остались на всю жизнь самыми крепкими. Очень скоро Николай Сергеевич обнаружил полезность и продуктивность наших занятий и убедил меня сделать их платными. Два года он изучал испанский и затем два года вместе с женой французский язык. Он оригинально оплачивал уроки, вносил мне, как в сберегательную кассу то сто, а иногда триста-четыреста рублей, так, чтобы я сама себе платила за каждый урок. Задолго до окончания взноса Николай Сергеевич заботливо спрашивал меня: «Евгения Алексеевна, я вам не должен?». На редкость деликатный Николай Сергеевич за все время не пропустил ни одного своего двухчасового урока, а если опаздывал на несколько минут, обязательно предупреждал по телефону. В этом чудесном человеке имеются, несомненно, черты Дон-Кихота. Его диссертация об Альфонсе X была закончена весной 1941 г., ему тогда было 45 лет. На другой день после начала отечественной войны он подал заявление о добровольном вступлении в армию. «Я стрелок, – категорически заявил он, – и мое место в строю». На фронте Масленников пользовался любовью товарищей, его берегли, и это его очень сердило. «Что я, ребенок, что ли, что вы меня оберегаете? Думаете, что я не замечаю!». Большой рост Николая Сергеевича требовал питания, а его было недостаточно, он исхудал, был истощен. Чтобы он подкормился, товарищи решили устроить его по хозяйственной части. Какое тут! Как настоящий хозяйственник, он так понял свои задачи, что заботясь о других, довел свое питание до предела. Скоро, доведенный до полного истощения, он был подобран товарищами в снегу в глубоком обмороке. Он долго пролежал в госпитале. Кончилась война, надо было возвращаться домой. Педвуз им. Герцена, желая ускорить и без того затянувшийся на четыре года срок защиты его диссертации, хотел вызвать его из армии в первую очередь. Масленников отказался. «Вернусь но приказу домой вместе с другими в положенный нам срок». Зато какими овациями встретили сотрудники Педвуза этого простого советского человека-героя, когда он, наконец, явился защищать диссертацию! Защита прошла блестяще, его засыпали цветами, долго не смолкали оглушителные аплодисменты.
Через несколько дней Николай Сергеевич пришел просить меня возобновить наши уроки по испанскому языку. Повторили мы и французский язык. Ему поручили лекции по истории Испании в Фонетическом институте, которые надо составлять по испанским материалам. Таким образом, закладывается фундамент для докторской диссертации Николая Сергеевича.
После войны Масленников вступил в партию. Его жена, преподавательница литературы, культурная и милая женщина, является достойной подругой своего мужа. Уезжая на фронт, Николай Сергеевич просил жену принять все меры, чтобы сохранить диссертацию. Масленниковы жили вместе с матерью Надежды Александровны в маленькой квартирке на Петроградской стороне. У Николая Сергеевича на Выборгской стороне сохранилась его холостяцкая комната. Чтобы не потерять ее, супруги жили то там, то тут, и все искали возможность обменять две жилплощади на одну побольше. К их благополучию, им это сделать не удалось. Надежда Александровна, проводив мужа на фонт и эвакуировав мать, проживала одна в квартире на Петроградской. Диссертация всегда была при ней. Дом, где находилась эта квартира, был разрушен бомбой до основания. Надежда Александровна едва удалось спастись только самой с диссертацией под мышкой. Как устроила Масленниковых после войны комната на Выборгской!
Уютно сложилась моя жизнь до войны. Прекрасно оплачиваемые уроки Николаем Сергеевичем плюс пенсия с небольшими добавлениями из сберегательной кассы обеспечивали мою жизнь. С перерывами занималась у меня в эти годы и прежняя моя ученица проф. Анна Викентьевна Риккль. Эти уроки с высококультурными людьми давали мне большое удовлетворение. Я полюбила свои занятия со взрослыми и нашла особый метод успешного преподавания языков.
Я начинала изучение языка с детского иностранного материала, как легче усвояемого, и детских песенок. Так начиналось постепенное накопление слов и выражений. Никогда не пользовалась никакими адаптированными источниками.
На всю жизнь сохранила я любовь к карточной игре в винт. Иногда по много лет не приходилось брать карты в руки, но когда представлялся случай, винт всегда доставлял мне удовольствие. В годы 1935-1941 у меня наладились карточные вечера не чаще раза в месяц. У нас была постоянная компания четырех: Николай Арнольдович, я и две мои старые приятельницы – Наталия Васильевна Савримович – времен Олиты – и Лидия Григорьевна Якименко. Играли всегда весело, за ошибки не сердились.
Лидия Григорьевна Якименко, в девичестве Татаринова, была подругой по гимназии моей старшей кузины Веры Исидоровны. Мы с ней познакомились еще на Бестужевских курсах, затем лет тридцать не виделись и уже накрепко сошлись в последние годы жизни.
Трудно определить характер печати, которую получали на всю жизнь слушательницы Бестужевских курсов. Я пробыла среди них только два года, а между прочим мне в жизни не раз задавали вопрос: «Вы – бестужевка?», а иногда даже просто: «В котором году вы окончили Бестужевские курсы?». Конечно, спрашивающие были всегда сами бестужевки. Лидия Григорьевна свято пронесла через всю жизнь эту печать.
Достоевский советует людям не растерять по дороге к старости человеческие чувства. На безучастном, отошедшем от жизни лице старика прочтешь меньше, чем на памятнике. Лидия Григорьевна к 60-70 годам своей жизни, когда нас снова столкнула судьба, сделалась живее и интереснее, чем в молодости. Я помню, как в 1937 году, выйдя на пенсию, я захотела отпраздновать это событие и предложила Лидии Григорьевне провести целый день в Павловске. Был конец сентября, стояла солнечная, теплая погода, которой часто после холодного лета вознаграждает нас природа. Я особенно люблю Павловский парк в осеннем убранстве хорошо подобранных оттенков разных пород деревьев и кустов. Лидия Григорьевна охотно согласилась. Там в чудесном дворцовом парке Лидия Григорьевна как-то застенчиво призналась мне в безумной любви к композитору Чайковскому. «Он, как человек и композитор, всегда мне нравился, но последнее время вся моя жизнь заполнена им. Даже когда я не слушаю его музыку и не читаю литературу о нем, он неотступно со мной всегда и везде».
Лидии Григорьевне в это время не приходилось работать, она была на отдыхе. Ее дочь Наталия Яковлевна Никифоровская – хорошая стенографистка – обеспечивала свою мать и давала ей возможность не думать о хлебе насущном. Но это ли не красивая старость! За несколько лет такого обожания Петра Ильича Лидия Григорьевна, обладая прекрасной памятью, собрала большой, интересный материал о Чайковском. С громадным увлечением делилась она им со всеми желающими. Она располагала богатыми биографическими данными о Петре Ильиче, знала точно время и условия создания каждого его произведения. Ежегодно Лидия Григорьевна совершала паломничество в Клин, где находится музей имени Чайковского. По возвращении делала своим друзьям доклад о поездке и о новых моментах в музее.
Кроме карточных вечеров в этот уютный, как я называю, предвоенный период моей жизни, я устраивала у себя музыкальные вечера. Исполнительницей и душой этих вечеров была моя приятельница Софья Васильевна Слободова. Свыше сорока лет дружбы соединяли нас с ней. Поселившись в своей голубой комнатке, я очутилась очень близко от Пушкинской улицы, на которой много лет проживала Софья Васильевна. Украшением этих вечеров было исполнение моей племянницей Наташей Семеновой прелестных песенок Беранже. Разумеется, Лидия Григорьевна заразила весь наш маленький кружок своей любовью к Чайковскому. Ее влияние было неотразимо. И только после смерти Лидии Григорьевны я вернулась к моему любимому композитору Бетховену.
В феврале 1939 года София Васильевна исполняла нам шестую симфонию Чайковского в четыре руки со своей ученицей – моей племянницей Наташей Семеновой (женой академика Н.Н. Семенова). Это были наши последние, прощальные концерты. 26 февраля София Васильевна, проболев три дня, скончалась от крупозного воспаления легких. Как тяжело пережила я эту смерть можно судить по краткой записи, сделанной в записной книжке после похорон: «Сейчас мне кажется, что я потеряла, от меня оторвался кусок жизни необычной ценности. Возможно, острота ощущений пройдет, но эти два дня тяжелой скорби оставят навсегда глубокий след-рану. Она, моя такая скромная чудачка Соня, унесла с собой мою душу. Я вся пустая, все потеряло для меня смысл и значение».
София Васильевна обожала моего зятя Николая Константиновича. Она считала его талант перевоплощения непревзойденным и сумела понять и оценить его задолго до того, как он сделался знаменитостью. Встречи с ним в моей комнатке она всегда радостно приветствовала. Он тоже очень любил ее талантливую игру и постоянно просил исполнять его любимые вещи. Поэтому на лентах большого венка, который я возложила на ее гроб, была такая надпись: «Прекрасной артистке, чудесному человеку, нашей дорогой тете Соне от Черкасовых-Вейтбрехт».