Болезнь отсту¬пила, но не сдалась окончательно, и для подросшего Анато¬лия забота о своих ногах стала привычным делом вроде ут¬реннего умывания. Так он и остался на Войковской. Анар¬хисты-повстанцы взяли на станции власть уже при нем, много позже.
Анархисты заявили о себе как о самостоятельной силе в конце войны Красной линии с Содружеством Станций Кольцевой линии. Нестор, которого Анатолий знал еще в те времена, когда его звали дядей Мишей, сначала воевал за красных, но потом что-то с ними не поделил. Добрался со своими людьми до Войковской и обосновался на ней. Все те, кто считал Москвина и всю Красную линию преда¬телями революционных идеалов, прибились к партизану дяде Мише. Дальше – больше. Мишин отряд перешел на сторону Ганзы и помог Кольцу выиграть несколько важных сражений с коммунистами. Это, как объяснял дядя Миша потом своим бойцам, был союз временный, тактический.
Ганза была за частную собственность, за правый поря¬док, а у дяди Миши от одних этих слов начинал дергаться глаз. Когда красные подослабли и громить их стало уже неспортивно, Мишины бойцы переключились на Ганзу потихоньку, исподтишка. Грабили награбленное. Кто-то тогда и подсказал партизанскому командиру, что ведет он себя в точности как Нестор Махно в гражданскую войну. Мише сравнение понравилось, запало. Вспомнив школьную программу, он, наконец, понял, какая идеология ему всех роднее.
И определился окончательно: взял себе псевдоним Не¬стор – ясное дело, в честь Махно. И заодно присвоил де¬виз зеленых «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют!». Когда война между Ганзой и ком¬мунистами пошла на убыль, призыв утратил актуаль¬ность. Вместо него Нестор провозгласил тогда лозунг «Воля или смерть!», написав его белыми буквами на чер¬ных полотнищах под черепом и скрещенными костями. Этими транспарантами были увешаны все стены и колон¬ны Войковской, на которую с той поры стали стекаться все, кто считал любой намек на государственное регули¬рование личным оскорблением, а попытки посягнуть на свободу личности – смертным грехом.
Под черные знамена батьки Нестора становились и вольнолюбивые бродяги-челноки, и сталкеры, привлечен¬ные возможностью раздобыть на Войковской оружие и снаряжение, и бывшие коммунисты, и даже ганзейские купцы, которых чем-то обидели на Кольцевой.
Войковская превратилась в Гуляй Поле задолго до того, как Нестор поставил это решение на голосование. Здесь процветала торговля оружием, дурью и самогоном, по Сходной цене можно было купить женскую любовь. Впро¬чем, повальные кутежи, в которых деятельное участие не¬редко принимал и сам Батька, не мешали анархистам оста¬ваться серьезной военной и политической силой, с которой вынуждены были считаться другие станции Метро.
Не понятно как, но при первой надобности Нестор мог одним мановением руки восстановить железную дисцип¬лину сплотить разномастное отребье, направить его энер¬гию и волю на большие свершения. Вернее сказать, разру¬шения.
Анархизмом на станции увлеклись не на шутку. Учебники истории Гражданской были на Войковской на вес золота. Са¬мые отчаянные из идейных в костюмах химзащиты отправ-лялись в Великую Библиотеку за книжками Бакунина и Кропоткина. В пьяном угаре из-за нюансов идеологии могли выбить зубы или ткнуть напильником в печенки.
Нестора обвиняли в тяготении к махновщине. Батька за¬щищался, напирая на то, что со временем, отсеяв случай¬ных попутчиков, обязательно вернется на почву анархо-коммунизма.
Во времена идейных диспутов проститутки и торговцы вели себя тише воды, ниже травы. Командование принима¬ло решения о силовых акциях, и по приказу Нестора в сто-рону Кольца мчались похожие на махновские тачанки дре¬зины с установленными на них ручными пулеметами Калашникова.
Под властью анархистов находились две последние станции Замоскворецкой линии.
Под властью анархистов находились две последние станции Замоскворецкой линии. Жившие там люди охот¬но признавали себя подданными Нестора. Хоть Нестора, хоть черта, лишь бы это давало им возможность спокойно трудиться на свинофермах и грибных плантациях. О по¬допечных Батька заботился, проводил полезные рефор¬мы, ввел для своей шантрапы трудовую повинность и сам подавай пример бойцам. Дважды в неделю, даже с боль¬шого похмелья Нестор лично работал на свиноферме. Ду¬мал он и о просвещении подданных – требовал все время пополнять библиотеку, расположенную на Водном Стади-оне – культурном центре общины анархистов. Там, кстати, находилась и редакция малотиражной газеты, позволяв¬шей себе (неслыханное дело, например, для коммунистов!) критику власти Нестора. Батька без всяких оговорок твердо стоял на почве свободы слова. А вот, скажем, товарищ Москвин, генсек Компартии Метрополитена, был не в пример обидчивее. На Красной линии все со¬трудники редакции давно бы уже с высунутыми языками висели на выходе из метро.
Анатолия, который молился на идеалиста Кропоткина, такая жизнь покуда устраивала. Он Батьке верил и думал, что рано или поздно Нестору удастся развернуть своих сторонников к нравственным идеалам князя Кропоткина. Войковскую Толя искренне считал второй родиной и, слу¬чись что, за удивительную ее демократию готов был бы жизнь положить. Защищать ее до последнего вздоха. Да, защищать. В этом был ключ к разгадке утренних предчув¬ствий.
Анатолий сел на постели, потер глаза и отбросил старое пальто, служившее ему одеялом. Теперь он не сомневался –анархистам, а может, и всему Метро угрожает опасность.
Но не та, что всегда – ни на что не похожая… Не таинствен¬ные существа, обитавшие в потаенных уголках и переходах подземки, куда не попадал ни один луч света. И не та не-чисть, которая пыталась вползти в Метро с поверхности. Беда придет совсем не оттуда. Ее следовало ожидать от… Тут полет птицы-мысли прервался, и она камнем рухнула и низ.
Страшнее человека зверя нет. В Метро с избытком хва¬тало людей с амбициями. Теперь ведь мир было захватить куда проще – что от него и осталось-то? Никто, казалось, и не помнил уже, что тот, большой, прежний мир сгубили люди такие вот, идейные.
«Ничего; как-нибудь все объяснится», – думал Толя, чиркая кремнем. Пальцы со сна были мертвые, бесчувст¬венные. Огонек в керосинке, подвешенной под потолком, ожил не с первого раза.
Порядок в Толиной палатке царил идеальный.
Вольница вольницей, а в своем доме без порядка никуда. Еще Иннокентий Вениаминович любил повторять, что без порядка и уюта человек в Метро скоро озвереет. Поэтому тут у Анатолия все было по правилам, но часам. У жизни, подчи¬ненной жестким законам Метро, существованию, были тоже свои правила, и любой сбой мог повлечь необратимые, катаст¬рофические последствия. А виновник этого сбоя автоматиче¬ски заносился в список не просто нарушителей, а самых что ни на есть преступников.
Анатолий осмотрел свое имущество, умещавшееся в уг¬лу одноместной палатки. К своим двадцати семи годам он сумел скопить совсем немного: это были его старое, изъе-денное молью пальто, служившее по совместительству оде¬ялом; грубые, слишком большие по размеру ботинки без шнурков, опасная бритва с когда-то белой, но пожелтевшей от времени ручкой, закопченный чайник, покрытую вмятинами алюминиевую кружку и сильно облысевшее махровое полотенце. Какой-никакой, а все-таки багаж.
Особой же гордостью Анатолия была личная библиоте¬ка, состоявшая всего из четырех книг, умещавшихся в фут¬ляре из-под скрипки. Первые две принадлежали перу кня¬зя Петра Кропоткина – потрепанная брошюрка «Свобода и нравственность» и книга «Хлеб и воля», потерявшая в странствиях по Метро свою обложку. Третьей была «Мас¬тер и Маргарита» с обширными комментариями, а четвер¬той – томик стихов «Путь конкистадора» Николая Гумиле¬ва.