Если первые две книги Анатолий раздобыл сам, обме¬няв их на скрипку уже в зрелом возрасте, то Булгаков и Гу¬милев достались в наследство от Иннокентия Вениамино-вича.
Для Анатолия между революционными идеями и под¬линной поэзией было что-то общее, какие-то невидимые струны были натянуты. В революции была поэзия. Разве не являлся поэтом команданте Че Гевара? Только поэт мог променять престижную должность в правительстве новой Кубы на автомат и боливийские джунгли. Кропоткин тоже был поэтом в своем роде. Он ведь не только пытался пере¬строить мир как революционер, но одновременно изучал его как географ. Последним трудом патриарха анархизма стал научный доклад «О ледниковом и озерном периоде».
Только поэты и мечтатели способны сделать мир лучше, даже если весь этот мир умещается в норе под названием Метро.
Что касается томика гумилевских стихов, то он имел для Анатолия чисто символическое значение. Частичка про¬шлой жизни, пылинка, занесенная всесокрушающим ура¬ганом перемен под землю, и соломинка, за которую только и мог ухватиться утопающий.
Мама и папа Толины хотели, чтобы мальчик вырос ху¬дожником и музыкантом. Толя и сам об этом мечтал рань¬ше. Но Апокалипсис, превративший огромный город в руи¬ны, а все чаяния и мечты его жителей в смытые волной при¬лива песочные замки, заставил его передумать. В творчес¬кой области он решил положиться на профессионалов. Сти¬хи не раз помогали ему победить тоску, которая хоть и была в Метро обычным делом, но временами становилась на¬столько невыносимой, что хотелось лезть в петлю. Анато¬лий глядел на пожелтевшие странички, и холодная волна душевного мрака разбивалась о скалу простеньких и милых сердцу четверостиший:
Я знаю веселые сказки таинственных стран,
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
И верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
В стихах все было донельзя романтично, волшебно, не¬понятно: таинственные страны, любовные переживания черной девы и молодого вождя… Ничего от этого не оста¬лось. Теперь есть только темные туннели и свинцово-серый дым костров. Теперь есть только Метро, последнее приста¬нище потерпевшего кораблекрушение человечества.
На Войковской ценителей прекрасного было немного. Тем, кто любил высокую поэзию, в бане мыло на пол было лучше от греха подальше не ронять. Суровые нравы… На-стоящим мужчинам подобало веселиться под фронтовые песни «Любэ» в собственных аранжировках.
Анатолий невесело усмехнулся.
Судя по доносившемуся с платформы шуму, станция Гу¬ляй Поле проснулась. Волей-неволей приходилось оста¬вить размышления на цветочно-небесные темы и окунуться в простую, как табурет, реальность. Начиналась реальность утром в качалке – закутке со спортивными тренажерами, укрытом брезентовыми ширмами. «В здоровом теле – здо¬ровый дух», – говорил Батька. Молодежь соглашалась.
Ну, тренажеры – это сильно сказано. Тренажерами на Войковской громко именовались разнообразные железяки. Спортивные энтузиасты тащили в качалку все, что хотя бы отдаленно напоминало о тяжелой атлетике. Штанги ус¬пешно заменялись ржавыми осями с шестернями и колесами, гири – тяжеленными обрезками металла, а происхож¬дение более сложных механизмов с рычагом, пружинами и противовесами зачастую вообще невозможно было определить. Их родословную знал только друг Толи – Сергей, ко¬торый все свободное время посвящал конструированию новых спортивно-механических монстров.
По платформе деловито сновали челноки. Пешком в здешние нехорошие туннели они отправлялись неохотно, старались дожидаться попутных дрезин, снабженных пуле¬метами. Дрезины шли нечасто, и в ожидании челноки ко¬ротали время за разговорами о том, о сем, тыкали пальцами в разномастные, но одинаково засаленные карты Метро, мусолили сплетни, обсуждали бескровные маршруты.
Дрезины шли нечасто, и в ожидании челноки ко¬ротали время за разговорами о том, о сем, тыкали пальцами в разномастные, но одинаково засаленные карты Метро, мусолили сплетни, обсуждали бескровные маршруты.
Анатолий умылся у крана, приваренного к ржавой бочке, кивнул знакомому пареньку, отвечавшему за приготовление утреннего чая, взял с деревянного стола кружку терпкого, заваренного на грибах, напитка и пристроился на свободной скамейке. Отхлебывая чай, он смотрел по сторонам и при¬слушивался к разговорам. Вдруг услышит что-то… Что-то, обещанное ему тревожным сном?
– Салага! – долетело до него. – От Охотного ряда до Тверской ты транспорта днем с огнем не сыщешь. Придет¬ся пешком по туннелю топать.
Анатолий обернулся. Пожилой челнок в длинном, мя¬том плаще цвета хаки и широкополой шляпе, из-под кото¬рой выбивались седые космы, усевшись на огромный баул, учил жизни своего молодого коллегу – щуплого веснушча¬того паренька, наряженного в спортивные штаны и корот¬кую телогрейку, из многочисленных дыр которой неопрят¬ными клочьями торчала вата.
- Ну и что? Пешком, так пешком, – примирительным тоном сказал парень. – Ноги не отвалятся.
- Ноги, может, и не отвалятся, а вот голова… В этом тун¬неле, дружок, сама Мамочка живет. Слышал? А с ней шут¬ки плохи. Не успеешь глазом моргнуть, в боковой туннель заманит и… Поминай, как звали! Неужели не знаешь? Хо¬дит по туннелю тетка в драном пальто, босая, с распущен¬ными волосами и у всех встречных милостыню просит. А за руку ребятенка лет пяти с собой водит. Пацан молчит, только жалобно хныкает. Вот заведет Мамочка свое: «По¬дайте, люди добрые, на пропитание!», а эхо ее голос подхва¬тит, от стен многократно отразит и превратит во что-то на¬подобие волчьего воя. Будь ты хоть трижды смельчаком, а поджилки-то затрясутся…
- А если подать? Сунуть ей пару патронов?
- Был такой. Из наших. Петька с Бауманской. Сунул. Мамочка за подаянием руку протянула, а вместо ладони у нее – голые кости!
- Да хорош ты! Откуда такое тут взяться может?!
– Разное люди рассказывают. Мне вот во что верится… Еще до того, как
все в тартарары полетело, Мамочка непо¬далеку от нашей станции жила. Она тогда обычным челове¬ком была, с мужем, с ребенком… В последние годы, ты это вряд ли помнишь, экономический кризис разразился. Муж у нее потерял работу. Кое-как они тянули еще, с хлеба на во¬ду перебивались, а потом все-таки повезло ему. В общем, на¬шел хорошее место. Выехал утром на работу и не вернулся. Мамочка только к вечеру из теленовостей узнала, что марш¬рутку, в которой ее супруг ехал на работу, раздавил всмятку грузовик. Всем пассажирам – амба. Всю ночь Мамочка проплакала, а утром взяла сына и отправилась в Метро. Дождалась ближайшего поезда и спрыгнула вместе с паца¬ненком на рельсы… Жуткая смерть. А когда люди вот так без покаяния умирают, то их души покоя не находят. А чтоб им не скучно было, собирают себе компанию из таких дураков, как Петька. Он, между прочим, недолго после той встречи с Мамочкой прожил. Повадился, черт знает почему, в тот туннель шастать. Будто магнитом его тянуло. А когда в очеред¬ной раз к Мамочке поперся, назад уже не вернулся. Небось, гуляет теперь вместе со своей подругой по темным закоул¬кам, скалится. Так-то, желторотик. Слушай старших. Мы с тобой от Охотного ряда до Тверской другим путем доберем¬ся. Если, конечно на Обходчика не нарвемся.
– Дядь Вань… – Паренек попытался остановить челнока; но того уже понесло.
– Он похлеще Мамочки будет. Тоже мертвяк. Обходчик еще до войны в Метро объявился. Про него даже книжки писали и кино снимали. Только брехня все это. Обходчик вовсе не молотком людей убивает, а фонарем. Идешь ты по туннелю, слышишь впереди чьи-то шаги. Окликаешь, по¬нятное дело.