Впрочем, это не мешало тебе меня чувствовать — все нюансы моего настроения. Уже по тому, как я вошла в квартиру, ты определила:
— Устала, птенчик? — И предложила: — Хочешь, ванну налью?
Скинув дублёнку с плеч и сняв берет, я встряхнула волосами, ощутив слабый остаточный шлейф аромата своих духов.
— Давай.
В ванной послышался шум воды. Я была дома... Здесь всё стало дорогим моему сердцу, тёплым и нужным, хотя я жила тут не так давно. А казалось, будто всю жизнь.
В ванной я зажгла аромалампу, заправленную пихтовым маслом и парой капель мандаринового: до Нового года был ещё день, но новогоднего духа мне хотелось прямо сейчас. Вот он, ещё один мой пунктик: запахи. Тёплая вода обняла меня пеной, и я позвала:
— Утя! Иди ко мне...
Ты присела на корточки возле ванны, опершись руками о край, и твои губы обхватили мои — жарче пламени свечи и нежнее пены на воде. А глаза... Незрячие солнца, вот как я назвала бы их. Сами ничего не видя, они излучали тёплый свет, отогревая мою душу.
— Мне там одну работу надо срочно сделать, чтобы... Ммм...
Мои губы не дали тебе договорить, пальцы вымазали пеной твои волосы. Мокрой рукой, роняя с кожи пенные капли, я обняла тебя за шею. Бульк... Бульк... Плеск воды и звуки поцелуев. Нежный бальзам на мою вскрытую разговором с отцом рану... Хвойно-мандариновый аромат масел и абрикосовый запах геля для душа, трепет пламени свечи в аромалампе и напряжённая дрожь моего тела — всего до последней клеточки...
Мне удалось-таки тебя соблазнить: стянув одежду и выбросив её за дверь ванной, ты забралась ко мне. К чёрту работу, и пусть весь мир идёт к его бабушке.
* * *
"Паренёк бросается подбирать уроненный мной букет сирени; из-под синей кепки видны коротенькие тёмные волосы на висках и затылке, куртка на плечах потемнела от дождя, серые кроссовки — не первой новизны, шнурки грязные. Приглядевшись получше, я понимаю, что это не паренёк, а стриженая девушка. Поднявшись с корточек, она протягивает мне сирень, и из-под низко надвинутого козырька на меня смотрят знакомые глаза. И я говорю то, что собиралась сказать:
— Привет, Ника. С возвращением".
И снова я кромсаю "Белые водоросли", трансплантирую из них, как органы, эпизоды и характеры в "Слепые души", силой воображения соединяю вымышленного персонажа с реальным человеком. Подруга Насти, Ника — это частично Женя из "Белых водорослей", частично — моя подруга Рита. Женя — это ещё один любимый человек главной героини этого моего раннего романа. Как и Рита, она попадает в тюрьму за убийство. Только Рита убила, защищаясь от домогательств, а Женя — мстя насильнику своей младшей сестры. Внешне она похожа на тебя.
Власть автора огромна. Пользуясь ею, в случае с Никой я соединяю две судьбы: "пришиваю" к началу истории Риты конец истории Жени. Отбыв срок, Женя возвращается домой, а вот Рита... В ящике моего стола лежит последнее письмо от неё.
Всего их за весь её срок я получила шесть, хотя сама писала раз десять, наверно. Её ответы приходили с запозданием, и далеко не на все мои письма. Наверно, её там проинструктировали, о чём можно писать на волю, а о чём запрещено, потому что она ни на что не жалуется, на мой вопрос: "Как ты?" — отвечает: "У меня всё более-менее". Больше всего места в её письмах занимают размышления — о смысле жизни, о смерти, о Боге. В третьем письме она рассказывает, что у них в колонии работают сотрудники какого-то центра духовного просвещения заключённых — от православной церкви, и она часто у них бывает. Дальнейшие её письма проникнуты светлой, отрешённо-спокойной интонацией, набожностью и смирением, а в пятом Рита пишет, что у неё созрело в душе решение уйти в монастырь.
"Монастырь — не реабилитационный центр и не приют для бывших заключённых. Туда идут только те, кто решил посвятить себя служению Богу, кто осознанно избрал такой путь, чувствуя к этому призвание. Знаешь, я долго думала, пыталась понять, какова же моя цель, моя стезя и судьба. Только здесь я поняла, какими суетными и смешными были все мои мечты..."
Последнее, шестое письмо — довольно короткое. В нём Рита сообщает, что через сотрудников центра договорилась о поездке в монастырь и встрече с игуменьей. Если от неё больше не будет писем — значит, всё получилось и её приняли.
"Я буду там молиться день и ночь, чтобы у тебя всё было хорошо".
Больше писем я пока не получала. Её семья — тоже.
"Щёлкают замки, отодвигаются запоры, и дверь открывается. Опустив на пол свой потёртый пакет, Ника снимает с головы кепку, и маленькая женщина в перепачканном мукой фартуке, прижавшись к её груди, всхлипывает. Наверно, не зря Ника курила у песочницы: сейчас её глаза сухи.
— Мамуля, всё хорошо, не плачь, — говорит она глухо. — Ну, ну... Всё.
Маленькая женщина смущённо улыбается, смахивает костяшками пальцев слезинки: руки у неё тоже в муке, как и фартук.
— А я тут пельмени затеяла..."
Наверно, я пытаюсь представить себе или угадать альтернативную ветку реальности, в которой Рита вернулась бы домой, и каким было бы её возвращение. У меня странное чувство, что придуманный мной вариант более реален, чем настоящий: написав его, я сама в него поверила. Но Нику всё же не стоит полностью отождествлять с моей подругой: в ней много и от Жени, персонажа из "Белых водорослей". Только на страницах книг, наверное, возможно такое слияние характеров и судеб.
"Отключенный мобильный изводил меня звонками с полуночи, и от этого сводящего с ума звука не было спасения: даже сунув голову под подушку, я ясно слышала его, как будто он звонил у меня в голове. В два часа, вконец измученная, я сдалась — взяла его и приложила к уху.
— Милая Настенька, ты от меня не спрячешься, — услышала я мужской голос. — Я найду тебя всюду.
— Что вам от меня надо? — глухо спросила я. — Зачем вы меня преследуете? Кажется, я ясно сказала: нам с вами не по пути".
Якушев ведёт себя как самый настоящий бес, донимая меня. Пока я о нём пишу, он приходит ко мне во сне, мерещится в лицах прохожих на улице, доходит даже до того, что он ведёт передачу "Малахов плюс" вместо всем известного Геннадия Петровича. Чтобы прогнать наваждение, я переключаю телевизор на другой канал, а когда возвращаюсь на Первый, вижу сияющее, пышущее здоровьем лицо ведущего. Бррр...
"Помертвев, я отшатнулась и тут же почувствовала удар в спину. Это меня стукнули пластмассовые плечики для одежды, вылетевшие из открытой дверцы шкафа. Следом за ними начала вылетать вся одежда, которая там висела, и устроила вокруг меня бешеный хоровод. Задвигались стулья, сама собой включилась настольная лампа, захлопали все дверцы в стенном гарнитуре, книги сами спрыгивали с полок — словом, начался дикий полтергейст. Я смотрела на всё это бесчинство, парализованная ужасом, и не могла вспомнить ни одной молитвы, а телефон опять надрывался: он хоть и был под подушкой, но звук шёл чёткий и громкий..."
...Вместо будильника меня возвращают в явь твои губы.
— Подъём, подъём, птенчик! Ты чего это — проспала?
Я чувствую себя так, будто во сне по мне топтался медведь. Всё отдавлено, размозжено, голова — как литая чугунная болванка с центром тяжести в затылке. Сажусь в постели, а вокруг — зимние сумерки, и не понять, то ли сейчас ночь, то ли уже утро. Видимо, я забыла поставить будильник... Чёрт, даже не могу сообразить, какой сегодня день недели. Идти ли мне на работу, или это мой выходной? Чёртов скользящий график.
Что-то многовато я чертыхаюсь. Изыди, Якушев.
— Какой сегодня день? Сколько времени?
Не дождавшись твоего ответа, хватаю мобильный... Воскресенье, восемь пятнадцать утра. А мне — к девяти на работу! Сорок пять минут, чтобы сделать все утренние дела, позавтракать, накраситься, собраться, доехать? Нереально. Ехать тут недалеко, конечно, иногда я и пешком хожу — в хорошую погоду, но сорок пять минут — это мало! Чтобы всё спокойно успеть, я встаю в семь тридцать, а иногда и раньше. Вот зараза этот Якушев. Писала про него вчера до двух часов ночи, и вот результат.
— Йолы-палы!!! Нельзя, что ли, было меня раньше в бок толкнуть?!
Конечно, ты здесь ни при чём. Сегодня твой законный выходной, и тебе совершенно не обязательно вставать в непроглядную зимне-сумеречную рань, а виновата я сама: надо было проверить телефон — есть ли там значок будильника на дисплее. Сейчас-то я уже, конечно, вижу, что его нет. Вчера надо было думать и вообще — не сидеть до двух часов. Якушев, паразит такой. Тьфу!
Я ношусь по квартире, как торнадо. Совсем как в той сцене с полтергейстом, в воздухе летает одежда: это я в дикой спешке собираюсь на работу.
— Птенчик, ты кофе хотя бы... — начинаешь было ты.
— Ой, да некогда! — отмахиваюсь я.
На макияж я обычно трачу от десяти до пятнадцати минут, но это — когда время не поджимает. Сейчас я могу себе позволить только слегка тронуть тушью ресницы и карандашом — брови, быстренько нанести блеск для губ — и вперёд, в морозное утро. Впопыхах я чуть не забываю тебя поцеловать, и только твоя сиротливо прислонившаяся к дверному косяку фигура заставляет меня опомниться.
— До вечера, Утён. Я тебя... ммм.
Крепкий, душевный чмок — и я уже мчусь, как олень, вниз по ступенькам. Это паршиво — когда ты остаёшься дома, а я ухожу, но такие уж у нас графики, чтоб им пусто было. Мороз с утра такой, что и не вздохнуть: резкий ледяной воздух заставляет меня закашляться. Это Сибирь, детка, а отнюдь не Рио-де-Жанейро.
Такие же окоченевшие, как я, люди бегут по улице. От моего дыхания мех на воротнике дублёнки седеет, покрывшись инеем. С транспортом мне везёт: нужная маршрутка подходит буквально через минуту, и я вскакиваю в неё. Сидячих мест нет, и я еду, скорчившись в три погибели под низким потолком жёлтой "газели".
Когда я выкарабкиваюсь из неё, чуть не поскользнувшись на ледяном накате у тротуара, на часах — восемь пятьдесят пять. Успела...
* * *
Новый год мы встретили в своём, узком семейном кругу: я, ты и Александра. Мы не ходили ни на какие праздничные мероприятия, просто посидели вместе, и нам было тепло и уютно. Ответственность за праздничный стол лежала на мне, и я отнеслась к этому со всей серьёзностью: ведь если Наталья Борисовна видела меня откуда-то из иного мира, я не должна была подкачать. Твоя сестра принесла шампанское и фрукты, а ты у нас отвечала за музыкальное оформление вечера.
Праздновали мы на даче. По сравнению с квартирой там было довольно прохладно, несмотря на газовое отопление, и за новогодним столом мы сидели в тёплых свитерах и шерстяных носках. Но так было даже уютнее — просто и по-домашнему. Твой свитер был цвета сгущёнки, с полоской из ромбиков на груди, а отпущенные на зиму волосы наполовину прикрывали уши. Летом вся эта роскошь, конечно, будет опять сострижена под ёжик, но пока я имела возможность запускать пальцы в твою шевелюру. Моё колено многообещающе касалось твоего под столом, и твои губы чуть подрагивали в улыбке.