— Как встретили Рождество, весело? — спросила его Энджи. — Как ваша жена?
— Да, хорошо встретили. И у Катрионы все хорошо, спасибо. Мы были в Хартесте на День подарков. Александр был в отличной форме.
— Да? — вскользь переспросила Энджи. — Очень приятно. — Выражение ее лица ясно давало понять, что она слышать ничего не хочет ни об Александре, ни о его хорошей форме. — А Георгина отлично выглядит, правда? И ей идет, вы не находите? Когда я была беременна своими двойняшками, я была похожа на клоуна из цирка. Просто отвратительно.
— Ну, никогда не поверю, чтобы вы могли так выглядеть, — вежливо улыбнулся Мартин. — Что ж, пожалуй, мне уже пора уходить. Рад, что у тебя все в порядке, Георгина. Не забывай того, о чем я говорил, хорошо? Насчет… насчет помощи и всего остального, ладно?
— Нет, — ответила Георгина, — не забуду. И спасибо вам большое за то, что пришли, и вообще за все. До свидания, Мартин.
Она приподнялась и поцеловала его; он неуклюже чмокнул ее в ответ и заспешил к дверям, на ходу надевая свою потрепанную шляпу.
— Он такой милый, — рассеянно проговорила Энджи, глядя ему вслед.
— Необыкновенно милый, правда? До сих пор не верю, что он смог сюда прийти, — отозвалась Георгина. — Ему это должно было стоить почти нечеловеческих усилий. И что его заставило прийти, как вы думаете?
— По-видимому, он о тебе действительно беспокоится.
— Да, но… Энджи, он никогда в жизни не выезжает за пределы Уилтшира. Никогда. По-моему, последний раз это было в день его свадьбы.
— Ну… может быть, он в тебя влюблен.
— Это уже просто глупость, — возразила Георгина. — Чтобы Мартин да был в кого-нибудь влюблен!
— Извини, пожалуйста! — запротестовала Энджи. — На дне рождения у твоего отца я очень неплохо провела с ним время. Очень неплохо. Он довольно много выпил, мы вышли с ним на улицу и…
— И что? — со смехом спросила Георгина.
— И ничего. Просто он очень много говорил. Но мне он показался очень сексуальным. Знаешь, в таком романтически-трагическом ключе. Наверное, это в нем русская кровь сказывается.
— Какая русская кровь? — удивленно уставилась на нее Георгина. — Я и не знала, что в Мартине есть русская кровь.
— Не знала? Есть, есть. Его бабушка была русская, — ответила Энджи. — У него даже второе имя русское. Как же… погоди, дай вспомню. Юрий? Нет, как-то не так. Юрген? Нет… Вот, вспомнила: Егор. Да, Егор.
— Ну, — проговорила Георгина, — вам, Энджи, удалось за один раз вытянуть из него больше, чем всем нам вместе за все эти годы. Егор! Ну и имечко!
— По-русски это то же самое, что Джордж, Георгий, — продолжала Энджи, беря лучшую кисть винограда с тарелки, стоявшей возле кровати Георгины. — И, насколько я помню, он был влюблен в твою маму. Он мне не раз говорил, какая она красавица.
— Мартин?! Глупости, он на сто процентов под каблуком у Катрионы. Без нее никуда не выходит и ничего не делает.
— Ну, это не значит, что он не может быть в кого-нибудь влюблен, — возразила Энджи. — Секс — это мощная штука.
— Энджи, вы просто одержимы своим сексом, — засмеялась Георгина. — Расскажите мне лучше, что Клиффорд подарил на Рождество вашей бабушке.
По мере того как приближалось время родов, моральное состояние Георгины ухудшалось. Оптимизма у нее сильно поубавилось, как и прежних бодрости и смелости; чувство одиночества потихоньку овладело ею, и она, удивляясь сама себе, стала тосковать по своей матери, умершей, кажется, уже целую вечность тому назад, когда Георгина была еще маленьким ребенком. Теперь она постоянно думала о матери; ей было интересно, испытывала ли в свое время Вирджиния то же самое, что сейчас чувствовала и переживала она сама: физическую усталость, ощущение постоянного неудобства и беспокойства, страх перед тем величайшим испытанием, каким станут сами роды, тревогу и душевный трепет перед перспективой пожизненной ответственности за другое живое существо.
Дней за десять до того, как должен был появиться на свет ребенок, в Чизвик приехала Шарлотта; она застала Георгину на диване, та тщетно пыталась найти удобную позу.
— Хотела бы я знать, кто мой отец, — проговорила вдруг Георгина. — Откуда он. И увидеть его хотела бы. Какая ты счастливая, и ты, и Макс.
— Джорджи, я просто потрясена! — воскликнула Шарлотта. — Ты всегда говорила, что не хочешь его знать, что папа и есть твой настоящий отец, что…
— Да знаю я, знаю, — раздраженно прервала ее Георгина, — это беременность так на меня повлияла. Но теперь я и в самом деле чувствую потребность узнать, кто он такой. И мамы мне тоже очень не хватает, — добавила она.
— По-видимому, это все результат того, что вы поссорились с Александром, — заметила Шарлотта.
— Нет, ничего подобного; я начала думать об отце, мне захотелось узнать, кто он такой, еще задолго до того, как рассказала обо всем папе. Это явно какое-то глубинное и очень сильное, первозданное побуждение.
— Ну что же, может быть, хоть теперь тебе стоит попытаться его найти.
— Но, Шарлотта, как?! Что я знаю? Только то, что его зовут Джордж и что, по всей вероятности, он очень высок ростом. Я хочу сказать… да что там говорить! Нет, видимо, придется мне жить без него. Придется помириться с папой и как-нибудь общаться с ним.
— А от папы что-нибудь еще было?
— Звонил. Раз или два. Он сожалеет обо всем, я знаю. Он этого не говорил, был, как всегда, холоден, но я чувствую. Я сама не хочу пока с ним мириться. У меня просто нет сейчас сил. — Она вздохнула. — Думаю, мне будет легче это сделать потом, когда родится ребенок.
— Да. А ты… не боишься, Джорджи?
— Боюсь. Немного, — ответила Георгина. — Конечно, сейчас есть разные лекарства, оборудование и все остальное, чего не было раньше, и Лидия будет рядом, но все равно, смотрю я на эту огромную грушу и думаю… непросто будет вытолкнуть его наружу, верно?
Она слабо и неуверенно улыбнулась.
— Ничего, все будет хорошо, — проговорила Шарлотта. — Кстати, Джорджи, я в тот уик-энд ездила домой и встретила там Мартина. Он очень меня о тебе расспрашивал и заставил пообещать, что я ему буду немедленно сообщать все новости. И знаешь, он сказал одну довольно странную фразу: «Как бы я хотел, чтобы она рожала тут, чтобы я был поблизости». Он тебя просто обожает, правда? Это так мило. Наверное, из-за того, что у него нет своих детей, он видит в тебе какую-то им замену. Смотрит на тебя почти как на свою дочь.
— Да, наверное, так, — согласилась Георгина.
Она смотрела на Шарлотту, и вдруг у нее возникло какое-то очень странное ощущение. В голове у нее замелькали обрывки мыслей, разговоров; эти обрывки то соединялись вместе, то снова разлетались в разные стороны. Что это? О чем они хотят ей сказать? На что намекают? Георгина приподнялась на диване и попросила Шарлотту:
— Мне бы хотелось чашечку горячего чая с сахаром. Что-то у меня живот разболелся. И, если можно, налей мне грелку, хорошо?
— Конечно, — сказала Шарлотта, — а потом я уложу тебя в постель, прежде чем уйду. Ты когда собираешься ко мне переезжать? — Георгина обещала, что за несколько дней до родов переедет к Шарлотте, чтобы, когда у нее начнутся схватки, та могла вызвать «скорую», позвонить Лидии Пежо и вообще сделать все, что может понадобиться.
— Ну, возможно, в уик-энд. Да, пожалуй, мне действительно лучше принять ванну и лечь.
— Я побуду, пока ты из нее не выйдешь. Смотри, не поскользнись, — напутствовала ее Шарлотта и широко улыбнулась.
Она уснула прежде, чем Шарлотта успела уйти, и, уже проваливаясь в сон, все еще пыталась поймать то, что крутилось у нее в сознании, но постоянно ускользало, не давало определить себя. Георгина спала, и ей снилось, что она бежит, бежит за каким-то человеком, очень высоким, а он удаляется от нее, уходит, повернувшись к ней спиной. «Джордж! — зовет она его. — Джордж!» Но он не оборачивается, продолжает уходить от нее, только все убыстряет и убыстряет шаг; Георгина тоже ускоряет бег; она тяжело дышит, уже задыхается, и тут у нее возникает ужасная острая боль в боку, которая то немного отпускает ее, то подступает снова. «Пожалуйста! — кричит Георгина. — Пожалуйста, подождите!» Но тут она падает, и боль становится еще острее, как будто в бок ей вонзили нож. «Ой! — вопит она. — Ой, больно!»
Собственные вопли и разбудили ее. Она действительно лежала на боку, в той позе, в которой упала там, во сне, и боль в боку была все такая же острая.
Георгина поняла, что у нее начинаются схватки.
— Давайте, голубушка.
Санитар был доброжелателен и старался успокоить ее. Совсем как отец. Черт, снова схватило! Господи, как больно. Наверное, она неправильно сосчитала и роды были ближе, чем она думала. О боже! Опять! Но теперь немного полегче. Да, симпатичный он человек, этот санитар.
— Вам удобно? Часто схватывает? — спросил он.
Санитар вместе с напарником подняли ее и усадили во что-то вроде кресла — на самом-то деле это были носилки, — приготовившись выносить из квартиры.
— Ой… раз минут в десять, наверное. Мне так кажется, — ответила Георгина.
— Ну, тогда у нас в запасе еще масса времени. Вам удобно? — снова спросил он.
— Ой… да… да, спасибо. Боюсь немного.
— Нечего бояться, голубушка. — Санитар похлопал ее по руке. — В наше время бояться нечего. Вам могут сделать прекрасный наркоз, и вы ничего не будете чувствовать. Кто ваш врач?
— Миссис Пежо.
— Очень приятная женщина, правда, Дик? Я всегда говорю, что для молодых мам она сама как мама. — (Дик согласно кивнул.) — Так, голубушка, теперь усаживаемся в машину.
Санитары вдвинули носилки в «скорую».
— А вы как отцы. Честное слово, — улыбнулась им Георгина.
Вдруг у нее в затуманенном сознании что-то как будто начало проясняться. Что же это такое? Нечто, касающееся темы отцов. И… о господи, снова дернуло! Она вцепилась в руку Дика, закрыла глаза и попыталась начать дышать так, как ее учили. Боль постепенно ослабела.
— Больновато, — проговорила она, открывая глаза и силясь улыбнуться.
— Ничего, все будет хорошо, — сказал Дик, улыбаясь ей в ответ.
Ее привезли в приемный покой. По дороге у нее опять были схватки. На этот раз действительно очень сильные. Медсестра, доброжелательная, но решительная, стянула с нее одеяло.
— Сможете сами перебраться на кровать, когда эти схватки отпустят?
— Да, конечно. — Говорить Георгине было трудно; она перекатилась с носилок на кровать. Сделать это оказалось нелегко: боль словно обрадовалась ее движениям. Теперь внутри у нее не дергало, а как будто что-то сильно и резко выкручивало. Георгине это очень не понравилось.
— Так, хорошо. Теперь давайте мы вас посмотрим. Сейчас я сначала выслушаю сердце ребеночка, а потом погляжу, как он у вас там располагается. Постараюсь сделать это по возможности мягче.
Но мягко не получилось: когда рука сестры дошла до того места, где внутри у Георгины что-то выкручивалось, боль возникла адская. Георгина завопила.
— Извините, — смущенно проговорила она. — Я не нарочно.
— Ничего, не беспокойтесь. Постарайтесь расслабиться.
Боль немного отпустила, и Георгина попыталась сосредоточиться на чем-нибудь еще. О чем это она тогда думала, какую мысль старалась проследить до конца? Что-то насчет дочерей; да, да. И отцов. Что-то непрерывно вертелось у нее в сознании, но ей никак не удавалось ухватить это нечто. Что-то такое, что кто-то когда-то сказал. И что-то, о чем она сама думала. Что же это такое, что? Да, что-то о Мартине, какой он милый, добрый, заботливый.