И Шарлотта ей тогда говорила… да, вот ее слова: из-за того, что у него нет своих детей, наверное, он смотрит на тебя почти как на свою дочь. Приятная мысль. Очень приятная. Но было и что-то другое, еще что-то… о боже! Опять началось.
Лицо у нее искривилось от боли, она обняла себя руками. Схватка оказалась сильная. Очень сильная и неприятная.
— Вы все делаете неверно. Расслабьтесь. Не напрягайтесь. Вы что, не ходили на занятия? — суровым тоном спросила ее сестра.
— Ходила, — ответила Георгина, — но там-то было просто. — Она попыталась улыбнуться сестре, та улыбнулась ей в ответ.
— Могу вас обрадовать, вы уже продвинулись достаточно далеко. Так что неудивительно, что схватки становятся сильнее. У вас расширение уже на два пальца. Молодец.
— Это что, примерно половина?
— Ну и да, и нет. Но это определенно прогресс. Так, а теперь, прежде чем мы перевезем вас в родильное отделение и там устроим, надо кое-что сделать. Постараюсь доставить вам минимум неприятностей. Давайте-ка мы поймаем момент между схватками…
Георгине показалось, что прошло очень много времени, прежде чем ее, как выражалась сестра, «устроили» наконец в родильной палате. Однако устроенной она себя не чувствовала. У нее было такое ощущение, словно ее болтает в бурном море, то поднимая на гребне волны вверх, то бросая вниз, — только это были волны боли. Болевые схватки начинались в животе, где-то в самой его глубине, и перемещались к выходу, рывками раздвигая его. Это было просто ужасно.
— Где Лидия Пежо? — спрашивала Георгина. — Я хочу, чтобы она была тут.
— Знаю, что вы этого хотите, — отвечала ей акушерка, очень крупная и совершенно черная добродушная женщина. — Мы ее ищем. А теперь, дорогая моя, постарайтесь, как следует постарайтесь расслабиться и хорошенько дышите. У вас еще впереди много работы.
— А нельзя ли мне общий наркоз? — попросила Георгина. Она начинала бояться уже по-настоящему.
— Конечно, можно, но я бы лучше подождала, пока не приедет миссис Пежо. Знаете, все-таки она за вас отвечает. Потерпите, моя дорогая, подержитесь еще. Она уже скоро будет здесь, я уверена.
Георгину опять пронзила боль, потом еще и еще. Так, Георгина, давай-ка мы сосредоточимся и начнем дышать, Энджи говорила, что это здорово помогает. Черт бы ее побрал, эту Энджи. Это ей помогает! Да, Энджи имела какое-то отношение к той самой, неуловимой и расплывчатой мысли, что постоянно вертится у нее в голове. Насчет Мартина, отцов и всего остального. Что же это было? Вот черт, как дернуло! Ужас, просто ужас.
— Пожалуйста, — проговорила она сквозь стиснутые зубы. — Мне плохо. Очень плохо. Можно мне…
— Послушайте, — перебила ее акушерка. — Давайте я вас снова осмотрю. Погляжу, как у вас дела. А тогда и решим, давать вам общий наркоз или нет.
— Вы связались с Лидией?
— Да, я же вам сказала. — Акушерка говорила уже слегка раздраженно. — Она едет сюда. Ей добираться примерно полчаса. Может быть, чуть больше. Она была на других родах. Повернитесь-ка на бок, моя дорогая. Вот так, хорошо.
Полчаса. А может быть, и больше. О боже, она не выдержит еще полчаса таких мучений. Она и полминуты-то не выдержит. Это же ужасно! Не успевает схлынуть одна боль, как вслед за ней идет уже новая схватка, а за той следующая, и так без конца, и они буквально разрывают ее на части, выворачивают ее наизнанку. И где же все те обезболивающие средства, которые ей обещали, где наркоз, где Лидия, черт возьми?
— Расслабьтесь, дорогая моя, расслабьтесь, мне надо вас посмотреть.
Вот именно. Расслабься. И давай-ка сосредоточься. Дыхание ничуть не помогает. Давай-ка вместо этого опять немного подумаем и попытаемся все-таки разрешить эту загадку. Мартин. Отцы. Да, вот именно, он действительно показался ей чем-то похожим на отца в тот день, когда приходил проведать ее в госпитале. Теперь она вспомнила. Действовал ей на нервы и пытался командовать. Совсем как отец. Хотя, конечно, хорошо, что он пришел, очень мило с его стороны. Ну так и какое же все это имело отношение к Энджи…
— О боже! — завопила она на акушерку. — Перестаньте, перестаньте сейчас же, больно, ужас как больно!
— Пожалуйста, дорогая моя, хорошенько постарайтесь и расслабьтесь. Дайте мне…
— Не могу я расслабиться! Не могу! И не просите, черт возьми, это просто невозможно! — Теперь уже она ревела, и злилась на акушерку, и лихорадочно вертела головой то в одну, то в другую сторону. Ее вдруг охватила дрожь. — Мне холодно.
Акушерка закончила осмотр и улыбалась:
— У вас очень хорошо все идет. Вы просто молодец. И так быстро. Вам повезло.
— Повезло?! Быстро?! — Георгина посмотрела на висевшие на стене часы. Невероятно, но было всего лишь половина четвертого. Ей казалось, что все это продолжается уже целую вечность.
— Вы сейчас в переходном состоянии, моя дорогая. Теперь в любой момент может произойти выталкивание. Вы уже почти к нему готовы.
— Но… наркоз… я хочу наркоз.
— Теперь уже слишком поздно. — Акушерка похлопала ее по руке. — Совсем поздно давать вам наркоз. Малыш уже скоро будет здесь. Сейчас я вам дам немного газовой смеси, просто чтобы облегчить боль при схватках. Мы с вами все успеем сделать еще до миссис Пежо. — Акушерка смотрела на Георгину с таким удовольствием и гордостью, словно это ее собственный, а не Георгины ребенок должен был появиться на свет. Протянула ей маску: — Вот, когда снова начнется боль, наденьте ее и глубоко вздохните. Сразу же станет намного легче.
Георгина так и сделала; опыт показался ей ужасающим. Комната поплыла вокруг, потом стала отступать и падать, словно обрушиваясь на нее, но боль как была, так и осталась, невыносимая, раскалывающая боль.
…В палату вошел молодой врач и присоединился к акушерке.
— Ну как, все в порядке? — Он улыбнулся знающей и понимающей улыбкой, способной только вызвать раздражение.
— Ни в каком не в порядке, сплошной кошмар, — буркнула Георгина. Боль на время отпустила ее, и теперь она лежала на кровати, расслабившись. — Где Лидия? Почему ее нет, я хочу, чтобы она была тут.
— Она в дороге, — ответил врач. — Но мне кажется, что ваш ребенок появится раньше ее. Так, дайте-ка мне взглянуть.
«О господи, опять все сначала», — подумала Георгина, внутренне готовясь к очередному сочетанию болей естественных и болей от осмотра. Она оттолкнула от себя газовую маску.
— Не надо. Терпеть ее не могу.
Она завопила, когда врач что-то сделал и эта боль наложилась на другую; потом ей удалось восстановить какое-то подобие самоконтроля.
«Думай, Георгина, сосредоточься, не давай всему этому взять над тобой верх».
— Хорошо, у вас уже произошло полное расширение. При следующей схватке тужьтесь. Тужьтесь изо всех сил, как только можете. Хорошо? — Врач улыбнулся.
Акушерка взяла ее за руку, вытерла ей пот на лбу.
— Вы просто молодец, — сказала она.
Схватка началась. Сначала Георгина боялась ее, вся сжалась в ее предчувствии; но потом ощутила, что это какая-то иная схватка, отличная от прежних, мощная, необоримая, властная. Она принялась тужиться, выталкивать изо всех сил, лихорадочно; боль нарастала, она становилась все сильней и невыносимей.
— Не могу, — простонала она, — не могу. Очень трудно.
— Можете. Отдохните пока немного. Подождите следующей схватки. Просто подождите.
Она ждала. Господи, ждать было хуже, нежели терпеть боль. «Отвлекись от всего этого, Георгина, отвлекись. Давай. Вернись назад к Мартину, к Энджи, вспоминай, что там было, в чем там было дело?»
— Тужьтесь! Тужьтесь, ну же!
Она принялась тужиться. Теперь пошло легче. Она вдруг почувствовала себя очень сильной. В перерывах между схватками она пребывала в каком-то странном состоянии: ей казалось, что во всем мире есть только она одна, она сама и ее ребенок, борющийся сейчас за то, чтобы вырваться из нее; нет, двое — ребенок и боль; и она уже чувствовала, была совершенно уверена, что все закончится благополучно. Вот снова приступ боли, и еще одна передышка. Вернемся к своим мыслям. Мартин. Энджи. Голос Энджи: «По-моему, он был влюблен в твою маму».
Мартин. Дочери. Отцы. Снова боль: теперь она чувствовала, что головка малыша вошла в проход и давит, раздвигает его. Молодой врач был явно доволен и улыбался ей. Почему-то он вдруг ей понравился, и она тоже улыбнулась ему в ответ.
— Головка уже показалась, — проговорил врач. — При следующей схватке весь будет здесь.
Отдохнем. Будет здесь. Будет здесь. Сын. А может быть, дочка. Мартин. Любил твою маму. Нет, что-то еще. О господи, опять боль, так что же это было, что это было, толкай, Георгина, толкай, да, вспомнила, вот оно, точно вспомнила, имя, имя Мартина, его второе имя, русское имя, как же оно? Егор. Да, верно, Егор, русский эквивалент Джорджа. Мартин, отцы, дочери, любовь, Джордж, тужься-ка еще разочек, тужься, Джордж, да, да, точно, именно так, Джордж, Джордж, Джорджи.
И, с торжествующим криком вытолкнув в мир своего сына, улыбаясь и плача, Георгина наконец почувствовала и поняла, поняла окончательно и без малейших сомнений, кто же все-таки был ее настоящим отцом.
Глава 50
Вирджиния, 1964
Единственное, чего ей хотелось, так это показать ему ребенка. Он звонил ей, рвался приехать прямо в тот день, когда родилась девочка, но она сказала, чтобы он не приезжал. Это было бы слишком рискованно, очень уж странно выглядело бы его появление. Придется подождать. И ему, и ей: им обоим придется подождать.
Прошло четыре дня, прежде чем он наконец приехал. Четыре бесконечных счастливых дня нетерпеливого ожидания. Он стеснялся, мучительно стеснялся, почти не поднимал глаз на нее; в руках у него была огромная охапка ярко-розовых пионов.
— Жаль, что не розы, — проговорил он. — Но у Катрионы они еще не распустились. Да она бы могла и заметить, если бы я их срезал. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — ответила она. — Посмотри. Правда, она красавица? Георгина. И имя такое хорошее, красивое и длинное.
Он смущенно улыбнулся, с благоговением и безграничной нежностью глядя на спящую крошку.
— Изумительная красавица. Просто прекрасная. Я так счастлив. — Потом, после небольшой паузы, с трудом выговорил: — Как… как все прошло?! — И покраснел.
— Чудесно. Если бы мне сказали, что все может пройти так превосходно, я бы даже не поверила. Так быстро, так легко. Мне даже понравилось. А когда она родилась, я вдруг сказала: «Получилось, Джорджи, получилось!» Знаешь, я была так горда собой. Без всяких лекарств, без всего.
— Ну вот и хорошо, — по-прежнему смущенно произнес он и добавил: — А ты смелая.
— Ничего подобного. Честное слово, нет.
— Жаль, что не мальчик.
— А мне нет. Можем повторить, попробовать еще раз. Посмотри, ну чем не чудо?! И уже такая длинненькая! Она у нас будет очень высокая.
Вирджинию немного беспокоили и рост Георгины, и ее худоба, и то, что уже с пяти лет она начала проявлять склонность сутулиться. Вирджинии казалось, что кто-нибудь когда-нибудь может обратить на это внимание и что-нибудь высказать по этому поводу. Хотя Малыш был очень высок ростом. Конечно, он не был худым, но высоким он был. А Фред III был худощав. Правда, при этом очень прям и подтянут. Но ничего, этого достаточно. С генетической точки зрения этого вполне достаточно.