— Сочувствую, — серьезно сказала Александра. — Но все-таки хорошо, что есть возможность жить рядом с работой. Немногим так везет.
— Ну, еще бы! — тут же перешла на светский тон Хозяйка. — О многих речь вообще не идет. Это могут позволить себе буквально единицы. Несколько человек из нашего круга… А когда вот это посадили? Я что-то не могу припомнить…
— Не знаю, — равнодушно ответила Александра. — Я не видела, как сажали. Уснула — вот и пропустила этот момент.
— Так это ночью! — обрадовалась Хозяйка. — Вчера вечером их и правда не было! А я голову ломаю… Зачем гвоздики-то сажать было? Жлобство какое-то… Лучше бы розы посадили. Или эти… э-э-э… орхидеи. Или еще что-нибудь. Аристократическое. Кто это решил? Гвоздики какие-то…
— Это Владимир Сергеевич распорядился, — так же равнодушно сказала Александра. — Запах гвоздики отпугивает кровососущих насекомых. У Насти аллергия на комаров. Вот он и решил принять дополнительные меры… Ксения Леонардовна, я могу быть свободна? Настя уже проснулась и ждет меня.
Она не собиралась спрашивать разрешения у Хозяйки. Она собиралась, как всегда, посмотреть на часы, сказать что-нибудь вроде «доброго пути», повернуться и уйти. Но в последний момент передумала. Хозяйка сегодня уезжает, и особого смысла стервозничать с ней нет. Есть смысл оставить у Хозяйки благоприятное впечатление вообще и ощущение отсутствия угрозы со стороны Александры в частности. Все-таки поспокойнее жить будет. Всем. Безопасность — вещь обоюдная.
— Да, идите, — важно разрешила Хозяйка. — Нет, погодите… А как его зовут? За которого вы замуж выходите?
— А? — Александра не ожидала такого вопроса, поэтому сказала первое, что пришло в голову: — А-а… Антон.
— Ничего, современно, — одобрила Хозяйка. — А фамилие у него какое?
Что можно ответить на «какое фамилие»? Что угодно.
— Чехов, — ответила Александра.
— Что-то знакомое, — задумчиво сказала Хозяйка. — Где-то я о нем слышала… Он, кажется, в рекламном бизнесе?
— В медицинском. У него частная практика.
Даже после этого Хозяйка глазом не моргнула. То есть наоборот — даже после этого Хозяйка все так же моргала глазами, дергала носом и машинально вытирала ладони о бока. Что ей частная практика Антона Павловича Чехова? У нее свои врачи.
— Не, не знаю, — вслух подтвердила Хозяйка мысли Александры. — У меня свои врачи… Ну, ладно, пойду собираться. Сейчас за мной уже приедут… В такую рань… А я всю ночь не спала… Никаких сил…
Она повернулась и медленно пошла к главному входу. Похоже, никаких сил у нее действительно не было — еле ноги волокла. Как будто ее бархатные розовые тапки с зачуханными помпонами весили минимум по три килограмма. Александре вдруг стало жалко эту тараканиху. Жила себе, горя не знала, кропала информации о перевыполнении плана погрузочно-разгрузочных работ, тратила смешные, но честно заработанные деньги на клеенчатые туфли и пластиковые браслеты, иногда вместе с подружками, такими же молодыми и голодными тараканихами, шлялась по дешевым кабакам в поисках очередного спонсора… Мечтала о счастливом будущем: чтобы муж — олигарх, туфли — хрустальные башмачки, браслеты — бриллианты в платине, подружки — соседки по Рублевке, кабаки — дорогие. Мечты сбылись. И теперь мечтать не о чем. Теперь остается только планировать: гламурненький журнал, уже серьезные, но честно заработанные деньги, которых все равно не хватит. И аварийного запаса травки в доме наверняка не осталось. Да если даже осталось — все равно приходится уезжать под надзор привидений из охраны и профессиональной дзюдоистки — самбистки — каратистки, которая совсем не уважает наркоманов. Разве об этом она мечтала, когда после титанических усилий наконец «нечаянно» познакомилась с этим боровом, и так долго терпела его, и так старательно делала вид, что не знает, кто он такой, и так сильно боялась, что он все-таки догадается, что она знает… Даже решилась на рискованный шаг — ребенка ему родила. Ведь не знала заранее, обрадуется он ребенку или прикажет утопить инициативную дуру в торфяном болоте. Повезло — обрадовался. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Теперь она может пить шампанское сколько захочет. Самое дорогое шампанское. Настоящее. Она же не знала, что это их настоящее шампанское — такая гадость… И бархатные тапки после бессонной ночи — как кандалы на ногах… И ладони все время потеют — вон, новые брюки уже грязные по бокам… И вокруг дома — жлобская гвоздика, а не аристократичные — как их там? — а, да, орхидеи. Или хотя бы уж чайные розы, что ли… И даже от этой жлобской гвоздики приходится уезжать, а эта стервозная княгиня остается здесь, в непосредственной близости от борова, который вчера, сволочь, шутки шутил по поводу подходящих кандидатур на роль матери для его дочери…
Александра с некоторым трудом убрала с лица выражение брезгливой жалости — вдруг Хозяйка оглянется.
Хозяйка оглянулась. Стояла, таращилась на Александру совершенно бессмысленно, дергала носом, шевелила нижней губой.
— Я желаю вам удачи, Ксения Леонардовна, — негромко сказала Александра. Искренне сказала. — Пусть ваш журнал окажется… востребованным. И прибыль принесет.
— Да, прибыль — это хорошо, — бездумно бормотнула Хозяйка. Постояла, пошевелила нижней губой, вдруг пнула тапкой ближайшие заросли цветов и ухмыльнулась с откровенным злорадством: — А эти-то… гвоздики-то эти… Они даже и не посажены. Прям так, в ящиках стоят. Везде халтура. Никакого профессионализма.
Повернулась и ушла в дом.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
— Это я! Это не котенок, это я… Пожалуйста, спасите меня… я умираю! Меня держат взаперти… Ах, боже мой, я так давно не видела неба… Сударь, вы добрый человек, я это чувствую, вы готовы даже котенку помочь… Помогите же мне! Этот сумасшедший закрывает меня здесь на замок, иногда даже хлеба не оставляет, я голодаю, а ведь у меня будет ребенок! Боже мой, разве так можно с живыми людьми…
Она не сразу заметила, что рука исчезла, а она опять цепляется за выщербленный проем окна. И говорит, говорит, говорит что-то неизвестно кому… И неизвестно на каком языке. Вот только что, кажется, что-то сказала по-французски.
— Та-а-ак… — протянул голос за окном. — Значица вона шо… Эт-та же ж… Аха. Эт-та ты хто ж такая? Эт-та же ж ты шпиёнка немецкая, а?!
— Нет, нет, что вы! — испугалась княгиня. — Я русская! И предки у меня все русские! И муж русский… был. Но этот сумасшедший его убил… А меня здесь запер. Помогите мне! Я взываю к вашему великодушию… Надо сообщить в полицию… Вы благородный человек, сударь, я же чувствую…
— Хто блаародный? — Этот, за окном, почему-то рассердился. — Ах ты контра! Ах ты, контра недобитая! Ах ты, шмара немецкая! Полицию ей позвать!!! Я те покажу полицию!!!
На голову княгини опять посыпалась какая-то грязь, она невольно отшатнулась в сторону, отцепила сведенные судорогой пальцы от оконного проема и наклонилась, пытаясь стряхнуть с себя мокрую и холодную мерзость.
И это ее спасло.
Прямо над ее головой один за другим раздались два выстрела, оконная рама, лежавшая на козлах, подпрыгнула и с грохотом свалилась на пол, осколки стекла со звоном брызнули в разные стороны, а поварешка, как живая, шарахнулась в угол, под топчан.
Княгиня, согнувшись и закрыв голову руками, стояла на козлах, прижимаясь к стене и стараясь не шевелиться и даже не дышать.
Сверху опять что-то посыпалось.
— Ну шо, а? Хошь полицию? — злорадно спросил голос опять очень близко, прямо в оконный проем. — Эй, контра! Сдохла? Вот так! Аха. Я ваших, поди, уже сотню в расход пустил. Как ихде встрену — так и шлепну. Уй, беда — бомбы нет… Бомбу бы ей туды — и усё, именем революции! Аха.
Голос отдалился, что-то неразборчиво бормоча, похоже, тот, за окном, решал, что делать: потратить на контру еще пару пуль или идти уж по своим делам, дел-то много. В конце-концов решил идти, столкнул в проем окна еще несколько комьев грязного мокрого снега — и ушел твердыми, уверенными, широкими шагами, весело насвистывая «Яблочко».
Комиссар Федя Клейменый пришел через несколько минут.
— Эт-та шо, а? — грозно спросил он, разглядывая мутными глазками расщепленную пулей оконную раму с остатками стекла и простреленную поварешку. — Эт-та хто тута шмалял, ну?
— Не знаю, — равнодушно ответила княгиня, с трудом шевеля окоченевшими губами. — Я думаю, кто-то из ваших товарищей. Там, на улице. Не благородный человек, нет. Мизерабль.
— Аха… — Федя успокоился. — Тада шо ж… Тада собирайси.
В тот же день он перевез княгиню в квартиру, освобожденную именем революции от контры врача, и закрыл в кабинете с зарешеченным окном. Уходя, оставлял ведро воды и кусок хлеба. Ничего не изменилось. Нет, все-таки изменилось — в окне была форточка, ее можно было открыть и подышать воздухом, который пах жизнью.
А через две недели в квартире началась какая-то суета, грохот передвигаемой мебели, топот множества ног и гомон множества голосов. Кажется, и детские голоса там были. Может быть, буйнопомешанного комиссара все-таки поймали и вернули в сумасшедший дом? И сейчас в его квартиру вселились нормальные люди? Семейная пара с детьми… Надежда опять шевельнулась в душе. Но княгиня не звала на помощь. Уже боялась. Ночь не спала, все прислушивалась, что там делается, за дверью. Ничего не понятно было. Один раз кто-то прошаркал по коридору, кашляя и с подвыванием зевая. Один раз где-то в глубине квартиры заплакал ребенок. Под утро в ватерклозете сильно зашумела вода.
Утром в дверном замке, как всегда, заворочался ключ, вошел комиссар Федя. Принес кусок хлеба, два ломтика соленого сала, квашеной капусты в чеканной конфетнице черненого серебра. Поставил возле дивана пустое ведро:
— Вот тебе параша. Сёдни в тувалет не выведу. Моя приехала, с дитями. Сиди, не рыпайся. Голос подашь — шлепну.
Целый день княгиня сидела, не подавая голоса. За дверью кто-то тяжело ходил, все время кашляя и зевая, туда-сюда с топотом носились дети, смеялись, плакали, орали: «Мамка! Зинка щипаи-и-ить!» Потом кто-то стал толкать дверь, дергать, вертеть ручку. Потом ушел. Потом опять пришел, стал звенеть связкой ключей, совать каждый ключ в замочную скважину… Это не комиссар Федя, поняла княгиня. Комиссар Федя всегда носил ключ в кармане. Наверное, это его жена наткнулась на запертую дверь и теперь подбирает ключ к замку… Надо как следует приготовиться. Надо все как следует обдумать, и как только его жена откроет дверь — тут же и привести убедительные доводы в пользу своего освобождения…
Шестой ключ подошел. Дверь приоткрылась, в щель сунулось щекастое бабье лицо с поджатыми губами, мелким красненьким носиком и совсем мелкими глазами под широкими светлыми бровями. Глаза с подозрением метнулись туда-сюда, остановились на княгине, сжавшейся в углу дивана, и расширились.
— Эт-та вона… А?! — грозно сказала баба, распахнула дверь настежь и вдвинулась в кабинет, странно раскачиваясь на ходу и разводя руки в стороны. Очень большая баба. — Эт-та шо ж ты тута, а?! Ишь, заховалась, шалава… Убью-у-у-у!!!
Княгиня, преодолевая животный страх, с трудом поднялась, прижала палец к губам и торопливо заговорила, глядя то на страшную бабу, то на распахнутую дверь: