— Вы раньше не нуждались в защите, Герольд, с каких пор чувствуете вы себя таким слабым? Ведь вы сумели добиться моего согласия, когда я отказала вам в руке своей дочери? Давно ли вы стали бояться сильнейшего, скажем лучше, могущественнейшего, или…
— Я не боюсь честных врагов, — медленно проговорил Лотарь, и каждое его слово звучало уничтожающе. — Ваша светлость, вероятно, уже знает из басни, что лев всегда великодушен. Его я не боюсь как противника, а боюсь змей, которые ползут, крадучись, и отравляют своим ядом невинных. Я не могу оградить свою будущую жену от злых наговоров, пока не обвенчаюсь с ней, потому что мне приходится бороться здесь неравным оружием. Несмотря на мою продолжительную жизнь при дворе, интриги чужды мне, я так же не в силах разобраться в них, как в ассирийской клинописи, и боюсь, ваша светлость, что никогда не научусь этому, несмотря на самые блестящие примеры.
Принцесса сделала вид, что не поняла его, и продолжала прерванную речь.
— Или, — повторила она, — вы не будете уверены в верности своей невесты, пока она не будет связана клятвой?
— Ваша светлость отчасти права, — вежливо ответил он. — Я не боюсь за верность и постоянство моей невесты, но меня волнует то, простит ли она мне, что я так дерзко стал на ее пути и почти насильственно вынудил ее согласие.
Старая принцесса сухо рассмеялась.
— Можно подумать, милый барон, что если ваша невеста не простит вас, вы лишите себя жизни или сделаете еще что-либо ужасное?
— Лишить себя жизни? Нет! Потому что у меня есть дочь, которой она принадлежит; но я буду несчастным, одиноким человеком, ваша светлость, потому что я бесконечно люблю свою невесту.
Клодина вышла из-за шкафа. Она увидела принцессу в черной мантилье, увидела, как пальма качалась над ее головой и как лицо ее покрылось краской от неприятного изумления. Ей пришлось ухватиться за выточенную львиную голову, потому что голос старой светлости сказал с неописуемым презрением:
— Ваша любовь, барон, не гарантирует мне достоинств будущей мачехи моей внучки.
— Вероятно, — резко возразил он, — ваша светлость еще раз желает услышать от меня, что я требую права руководить воспитанием Леони для себя одного. За то, как оно будет идти, — я с радостью беру ответственность на себя. Та, которая станет матерью ребенка, в моих глазах благороднейшее существо в мире! Никогда ее мысли не сходили с пути, указанного честью и высокой нравственностью. Моя невеста из любви к больной подруге могла забыть, что тысячи завистливых и злобных языков осуждают и ложно объясняют ее поведение; это еще более возвышает ее в моих глазах. Оставаться достойной уважения в свете, желающем уничтожить тебя, твердо держаться того, что считаешь своим долгом, зная, что все иначе объясняют твое поведение, исполнять добровольные обязанности дружбы, в которой все сомневаются, — для этого требуются необычайная душевная чистота и твердость духа — качества, которые я до сих пор напрасно…
— Лотарь! — воскликнула Клодина.
Стеклянный купол шатался перед ее глазами, ей казалось, что пол уходит из-под ног, потом она почувствовала себя в его объятиях.
— Клодина! — прозвучало в ее ушах.
— Не будь так резок, — прошептала она, — не будь так резок. Тяжело знать, что другие сердятся, когда сам так счастлив…
Они были одни теперь. Она взглянула на него своими чудными, блестящими от слез глазами.
— Молчи, — сказала она, закрыв ему рот своей маленькой рукой, — молчи, Лотарь, теперь не время предаваться счастью. Наверху царит смерть…
— Но ты не будешь противиться желанию умирающей? — неуверенно спросил он.
— Не буду противиться.
— И мы поедем домой, в наш тихий Нейгауз, Клодина?
— Нет, о, нет, — категорически возразила она. — Я не уйду от нее, так сильно страдавшей из-за меня, пока она жива. Я теперь ничего не боюсь, потому что знаю, что ты мне веришь и не сомневаешься во мне. Поезжай пока путешествовать — еще раз даю тебе отпуск, и когда ты вернешься, когда мое сердце будет в состоянии снова радоваться, когда я буду считать себя вправе быть счастливой, — тогда я приду к тебе…
Вечером в комнатах герцогини состоялась свадьба. Об этом знали все в замке — от фрейлины до судомойки.
Все знали, что молодой муж уехал тотчас же после венчания, и фрау Клодина Герольд фон Нейгауз заняла место у постели больной.
Герцогиня была сегодня очень слаба. Она присутствовала при обряде венчания и сама дрожащими руками приколола вуаль к прекрасным белокурым волосам невесты. Его высочество, герцогиня-мать и фрау фон Катценштейн были свидетелями. Молодые простились в их присутствии. Радом с Клодиной в ногах постели сидела маленькая принцесса, и у обеих глаза были заплаканы.
После венчания герцогине стало плохо, и доктор отправился к герцогу, чтобы подготовить его к неизбежному…
Наступила ночь. Облака разорвались, и звезды глядели на покрытую снегом землю.
В комнате принцев свет ночника падал на головки спящих: они ничего не подозревали. Кроме них, никто не спал в эту ночь. Окна замка светились в темноте…
В передней ходил взад и вперед герцог, иногда заглядывая в комнату своей супруги… Потом он услышал тихий голос:
— Адальберт, Клодина уехала?
Молодая женщина бесшумно пододвинулась к постели.
— Ты еще тут? — спросила больная.
— Оставь меня у себя, Элиза, — попросила Клодина. — Лотарь должен закончить разные дела, прежде чем я приеду в Нейгауз.
Герцогиня слабо улыбнулась.
— Ты ведь не умеешь лгать, я знаю, почему ты осталась. Бедное дитя! Какая грустная свадьба! Адальберт, — проговорила она с трудом, — здесь ли Елена?
Принцесса подошла и остановилась рядом с Клодиной.
— Дайте друг другу руки, — попросила герцогиня.
Принцесса Елена схватила руку Клодины.
— Простите меня, — сказала она с тихим плачем.
— А теперь позовите Адальберта, — потребовала больная.
Он подошел, сел на край ее постели, и она отвечала на его страстную мольбу о прощении горячим и безмолвным пожатием руки.
— Если бы я могла жить, чтобы утешить тебя, мой бедный друг, — прошептала она. — Я знаю, как тяжело отречься от чего-нибудь. Но они любили друг друга, а ты останешься таким одиноким. Ах, если бы это было в моей власти, как бы ты был счастлив!
— Не говори так, — сказал он, — я буду несчастлив только тогда, если ты оставишь меня, моя Лизель.
— Скажи еще раз «моя Лизель», — попросила больная, взглянув на него, и в угасающих глазах ее снова вспыхнул огонь задушевной любви.
— Моя Лизель! — прошептал он дрожащим голосом.
— Ну иди, Адальберт, я хочу спать, я так устала, поцелуй детей, иди, — повторила она и задремала.
Клодина некоторое время наблюдала за ее спокойным сном. Лишь на минуту усталость смежила ей веки, не более минуты… Она проснулась — герцогиня лежала со странным выражением покоя на лице. Клодина схватила ее руку и ужаснулась: рука была холодна.
— Элиза, Элиза! Открой глаза, проснись!
Герцогиня никого не слышала более.
Принцесса с рыданием опустилась на колени возле изголовья. Все пришли — герцог, доктор, фрейлина.
Было тихо, страшно тихо в роскошном покое.
Потом все вышли, остались только герцог и Клодина.
Они сидели у постели умершей, а в окна доносился колокольный звон, возвещавший о том, что герцогиня заснула вечным сном. Оба самых дорогих для покойницы человека сидели у ее смертного ложа.
В саду Совиного дома цвел кустарник, и из черной весенней земли вылезали голубые, желтые и белые головки первых цветов.
Старый Гейнеман возился с кустами роз, снимая с них солому и подвязывая их к новым, свежевыкрашенным подпоркам.
Солнце горячими лучами нагревало старые развалины. Молодые зеленые листочки спешили развернуться… Старик был сегодня вдвойне прилежен: он попросил на завтра отпуск, потому что собирался в Альтенштейн на свадьбу к внучке.
За чистыми блестящими стеклами виднелось лицо фрейлейн Линденмейер, которая разговаривала с маленькой Идой, укладывающей белье. Ида вернулась по просьбе Клодины, собиравшейся рано или поздно переехать в Нейгауз. Когда? Этого не знал никто. Барон все еще путешествовал, а его молодая жена носила глубокий траур по герцогине.
Сегодня она не понимала, что с ней происходит: с утра она носилась по всему дому и ни на чем не могла сосредоточиться. Маленькое хозяйство брата было в идеальном порядке, но она еще раз проверила и расходную книгу, и небольшую домовую кассу. Все валилось у Клодины из рук: она не могла писать, не могла даже заставить себя играть на фортепиано, что обычно успокаивало ее и доставляло большое удовольствие. Наконец, она решила, что лучше всего сегодня пойти погулять. Уже несколько дней она не видела Беаты и маленькой Леони… Может быть, Беата получила известие от Лотаря. Последнее его письмо было из Милана. Он и Клодина не переписывались: молодая женщина так хотела.
— Ведь мы можем все рассказать друг другу устно, — сказала она ему, — и это будет гораздо лучше, а я буду знать от Беаты, как ты живешь, здоров ли и где находишься.
Поднявшись наверх к Иоахиму, она простилась с ним.
— Куда ты? — спросил он.
— К Беате, Иоахим.
Он встал и с любовью посмотрела на нее.
— Скоро наступит время, когда ты совсем уйдешь! — сказал он.
— Я кажусь себе изменницей при мысли, что оставлю вас!
— Моя дорогая, ты и представить себе не можешь, как я рад, зная, что ты счастлива, наконец! Ты хочешь идти в Нейгауз одна?
— Я не боюсь, Иоахим.
Клодина шла быстрым шагом, легко и свободно, как будто сзади у нее выросли крылья.
Она смотрела на бегущий рядом ручей, собравший остаток снега, на мчавшиеся по небу облака, и веселье и сосредоточенность сменялись на ее лице. Охваченная каким-то странным настроением, она вдруг проговорила вполголоса: «А если он уже приехал?»
При входе в парк Нейгауза она остановилась: в ветвях липовой аллеи шумел ветер, дом был безмолвен.
На мгновение робость сковала ее; с бьющимся сердцем и раскрасневшимся лицом оперлась она о столб ворот, не решаясь войти в парк. Снова явилось предчувствие: «А что если он здесь?»
Еще никто не видел ее — это хорошо! Клодина подумала, что ей следовало бы вернуться, да, вернуться! И вдруг отступила в сторону: по аллее быстро мчался всадник. Она узнала его, несмотря на сгустившиеся сумерки, поняла, куда он едет, и невыразимое блаженство охватило ее. Однако он не должен был ее видеть.
Но тут же раздался тихий возглас: охотничья собака, бежавшая рядом с лошадью, узнала Клодину и кинулась к ней.
Лошадь тотчас же остановилась, всадник соскочил и схватил молодую женщину в объятия.
— Наконец! — сказал он. — И ты тут, благодарю!
Не в силах вымолвить ни слова, Клодина спрятала голову у него на груди. Когда они медленными шагами направились к замку, она наконец произнесла:
— Я почувствовала, что ты здесь. Когда ты приехал Лотарь?