Плечи Джейсона расслабляются. Лицо смягчается.
– Ты думаешь, будто внушаешь мне ужас… – начинает он, как и всегда, когда я несу что-то в этом духе.
– Но ты не из пугливых, – заканчиваю я. И это правильный ответ.
Джейсон наклоняется через стол, и я готовлюсь к изменению нашего статуса, потому что – о-боже-мой, – кажется, я всегда мечтала его изменить, но именно в этот момент Эли решает ввалиться в кухню с искажённым от отвращения лицом.
Всё нормально.
Я не должна была его целовать.
За все эти годы в подкорке моего мозга не возникало даже намёка на желание поцеловать Джейсона.
Я чувствую вспышку гнева на Эли, чьей вины тут вообще нет.
– На улице полный отстой, – ворчит она и окидывает нас холодным изучающим взглядом. – Да и здесь, смотрю, не лучше. Я попала под дождь. Вы видели молнию?
Эли стряхивает с плеча дождевую каплю. Одну-единственную. Она, видимо, передвигалась между льющими с небес струями. Я же умудряюсь промокнуть в любое время – даже в туман.
– Эли, может, ты…
Она, наверное, читает мои мысли, потому что тут же принимает оборонительную позицию:
– Это и мой дом. Ты не можешь выдворить меня из кухни.
– И не собиралась, – отвечаю, с досадой ожидая её комментариев насчёт того, что она нас почти застукала.
– Вы собирались попробовать, – заявляет Эли-экстрасенс и усаживается за стол. – Не вышло. Я голодна.
Я оставляю их с Джейсоном поедать эклеры и ухожу кашлять в свою личную морозильную комнату.
До процедуры ещё одиннадцать часов.
Я их не считаю. Не должна считать, потому что абсолютно точно завтра не умру.
Достаю из кармана листок, который дал мне Джейсон, и смотрю на надпись. Это ведь не попытка заставить меня возжелать остаться в живых?
«Я { } тебя больше, чем [[[{{{(( ))}}}]]]».
…и я одновременно усмехаюсь и совершенно по-дурацки реву…
И тогда распахивается окно. Сбитая с толку, откладываю записку.
Может, мама тут убиралась и забыла его закрыть?
Выглядываю наружу. Начинается снег – крайне неправильно, сразу после дождя. Ещё же только ноябрь. Белая пыль уже покрыла газон тонким ковром, и его мягкое сияние рассеивает тьму, как и положено снегу. Словно снег на поверхности Луны. Словно мы здесь и в то же время в космическом пространстве. Что, конечно же, так и есть. Все мы свободно парим во мраке, точно как Марс и Венера, точно как звёзды.
Я определённо не собираюсь плакать.
Окно скрипит.
Я думаю о космическом хламе. Возможно, каждая планета в солнечной системе отброшена в сторону гигантскими руками. А каждая звезда – скомканный листок бумаги, любовное письмо, охваченное огнём, тлеющий кусочек сигаретного пепла.
Выпятив рыжую грудку, по двору скачет зарянка, привередливо выбирая торчащие из-под белой насыпи травинки. Вдруг она вскидывает голову и долго-долго смотрит на меня.
Через силу отворачиваюсь и роюсь в шкафу, собирая сумку для больницы. Слышу, как Джейсон и Эли болтают на кухне о какой-то чепухе, вроде того, что град на самом деле не град, а дождь из лягушек, каждая из которых заморожена в ледяной шар. Лягушачий дождь – тема вполне в духе Джейсона.
Чириканье раздаётся гораздо ближе, чем должно бы. Когда я оборачиваюсь, чтобы закрыть окно, – птицами покрыт весь газон. Их там, наверное, штук пятьдесят. Зарянки, вороны, синие сойки, чайки, синицы, ласточки.
А прямо на подоконнике сидит ярко-жёлтая птица с чёрным клювом и крыльями, расправленными так, словно на ней плащ из лепестков бархатцев.
Это она щебечет.
«Всё,– говорит. – Она готова».
Нет, вряд ли она говорит. Это же птица. Она открывает клюв и свистит, а её товарки, кажется, чего-то ждут. Я пробую прогнать её с подоконника. Касаюсь пальцами створки, и тут все пернатые поворачивают головы и пялятся на меня.
Не просто в мою сторону. Нет, целая стая птиц, совсем не по сезону, терпеливо сидит в снегу и наблюдает за мной. Приземляется ястреб. Сова. Никто из присутствующих не обращает на них внимания.
Настоящее безумие, прямо здесь, лягушаче-дождливое безумие, только это дождь не из лягушек, а из птиц, и я дрожу от холода и чего-то ещё. Птица на подоконнике не двигается. Просто сидит и смотрит на меня.
– Летите прочь! – кричу я, кашляя и замерзая, но ни одна из них не шевелится. Они начинают петь.
Говорить.
Все они.
«Аза Рэй».
Я чувствую странный скрежет в груди, а затем... не могу объяснить, но в моих лёгких что-то разрывается. Маленькая жёлтая птица смотрит мне прямо в глаза. Я кашляю.
И тогда, ни с того ни с сего, эта грёбаная птица летит мне в рот.
Я ощущаю её твёрдые крошечные кости, её коготки, что царапают мне зубы. Пытаюсь кричать, но рот полон перьев. Птица продвигается вперёд, распахивает крылья у меня во рту, а потом и в горле, и я не могу дышать. Она пробирается мне в трахею и говорит из моей груди.
«Она наша,– поёт жёлтая птица. Я чувствую её в левом лёгком. – Всё. Я внутри. Мы готовы».
Я кричу. Птица внутри свистит и бьёт крыльями.
Птица в моём лёгком. ПТИЦА В МОЁМ ЛЁГКОМ? Гипервентиляция.
За окном, в облаках, я вижу…
О боже, паруса над макушками деревьев и судно… тёмные фигуры на палубе. Я рыдаю, хватаюсь за грудь и не знаю, не знаю, не знаю, что делать.
«Готовыготовыготовывперёд»,– свистит птица в моей груди, а остальные смотрят на меня, будто я понимаю, что происходит.
И я думаю, мол, вот она, вот она смерть, и почему никто ни в одной просмертной книге никогда не упоминал, что тебя будет провожать целая стая птиц? Где белый свет? Где умиротворение и спокойствие? Где голос Бога, и ангелы, и…
Верёвка раскручивается – вниз, вниз, вниз из облаков, и становится ясно, что это сон. Она свисает с неба, качается за моим окном, и здесь нет воздуха, его нет нигде…
«Готовыготовыготовы»,– пение из моей груди.
В небе смешиваются град, снег и ветер. Птицы с газона взмывают ввысь, в их когтях верёвка. Голова кружится. Я задыхаюсь. Я…
Глава 7
{Аза}
Прихожу в себя в красно-сине-белом свете мигалок, завёрнутая в одеяло с подогревом. За окном валит снег. Я в машине скорой – с папой, Джейсоном и Эли.
Пытаюсь сесть, но понимаю, что пристёгнута. На лице маска. Я хочу говорить. Хочу сорвать её.
– У тебя был приступ, – сообщает фельдшер.
Медленно, словно я не я и не в курсе всей этой ерунды. Я профессиональный пациент, даже если понятия не имею, как здесь очутилась, кто этот медик и откуда и почему меня забрала скорая.
В груди всё спокойно.
Птицаспокойна?
– В твоей комнате были птицы – много-много птиц. – Голос Эли дрожит. – Я услышала их вопли и вошла.
Кажется, она в ужасе.
Джейсон крепко стискивает мои пальцы своими.
Что произошло?
Собственную руку я вообще не ощущаю, зато чувствую Джейсона. И хочу вырваться из его хватки. Словно он удерживает меня где-то, где я быть не желаю. И это неправильно. Это же Джейсон! Я хочу, чтоб он держал меня за руку.
Папа плачет, сжимая другую мою ладонь.
– Не волнуйся, Аз, – говорит он. – Они помогают тебе дышать. Потому у тебя и случился припадок. Но теперь ты в порядке. Всё хорошо. Мама была в лаборатории, но уже едет.
Всё вокруг выглядит так, будто я гляжу на мир со дня бассейна.
– Казалось, что ты тонешь, – начинает Джейсон так тихо, что я едва разбираю слова. – Ты вся посинела и перестала дышать. И твоя грудь… дёргалась и издавала звуки, каких я в жизни не слышал. Я делал тебе дыхание «рот-в-рот».
Я смотрю на его губы. Они прикасались к моим. Думаю о записке. Она всё ещё лежит у меня в кармане.
Пару раз моргаю, мол, ага, понятно. Но ничего не понятно. Вспоминаю птицу – боже, птицу – и снова дёргаюсь, пытаясь сесть. Я должна её вытащить!
У меня сердечный приступ? Лёгкие кажутся одновременно размолотыми на куски и чем-то переполненными.
– Я тут письма сунула в рюкзак, – не своим голосом говорит Эли. – «Я-люблю-тебя» списки и ещё с извинениями. Но свой я никогда не составляла. Теперь буду, хорошо? Один составлю прямо сейчас, потому что мне жаль, что я притворялась, будто ты не моя сестра и мы вообще не родственники. И что однажды украла твой свитер. И что когда ты сильно закашлялась, смеялась над тобой и всем рассказывала, мол, ты проглотила свой телефон…
Я смотрю на Джейсона. Смотрю на него и не знаю как, но на мгновение забываю про птицу и говорю { }.
– Аза, ты слушаешь? – спрашивает папа, а потом его захлёстывает паника. Море паники. – Ты меня слышишь?!
Я смотрю на Эли и говорю { }.
– Прости, Аза! За всё, что я делала неправильно, я не хотела! – Теперь Эли рыдает и говорит так быстро, как только может. Она извиняется за то, чего даже не совершала.
Я смотрю на папу и говорю ему {{ }}. С дополнением – для мамы.
Папа исчезает. Теперь я могу видеть лишь свои ресницы, веки, а ещё каким-то чудом – собственный мозг, со всеми его тропинками, тёмными и узкими, и стены сдвигаются, книжные полки сталкиваются, книги летят вниз беспорядочной кучей, страницы мнутся, слова искажаются, и я продираюсь через всё это, пытаясь выбраться до того, как всё рухнет.
Я чувствую, как мои внутренности начинают складываться в некое жуткое подобие оригами. Думаю, что должно быть больно, но боль сопровождает меня целую вечность, она привычна и неважна, как и мои кости теперь неважны, и я вдыхаю, и выдыхаю, и
Птица в моей груди
Птица в моей груди
Корабль в небесах
Последние мгновения перед смертью
Вот они, последние моменты, гроза, птица, растерянность, холод, невозможность говорить, невозможность сказать всем, как их люблю, невоз…
Далеко до больницы?
Вытягиваю шею, пытаясь заглянуть в кабину. У водителя рыжие волосы. Он косится на меня.
Мы резко сворачиваем.
Я слышу всхлипыванья Эли. Слышу, как Джейсон что-то быстро-быстро мне говорит. Его дыхание обжигает ухо. Наблюдаю за водителем, скорую заносит, и я вижу, как парень выворачивает руль. Толчок, удар.
Мы медленно вращаемся по кругу на заледеневшей дороге. Все кричат, кроме меня, потому что я не могу. Я пытаюсь дышать, остаться, но нет.
Я ухожу.
Окно скорой окончательно замерзает, и вот моя семья, и вот я, на каталке, и без разницы, чего я там планировала, это происходит.
Жизнь и смерть не так уж отличаются друг от друга, как я думала. Это не похоже на переход в незнакомую страну. Скорее, на шаг в другую комнату в том же доме. Между ними коридор, и всё те же семейные фото на стенах. А ещё стеклянная перегородка.
Я прямо здесь. И не здесь.
Если это оно, то я готова. Я – тёмная материя. Моя внутренняя Вселенная полна чего-то, на что наука не в силах пролить свет. Чувствую себя сплошной загадкой.
В моей груди маленькая птица – свистит, убаюкивая меня песней.
Машина останавливается, огни по-прежнему мигают, сирена вопит, под колёсами лёд, фельдшер, что ехала сзади вместе с нами, полным паники голосом вызывает по рации вертолёт:
– У нас авария…
Рыжий медик выбегает наружу и смотрит в небо.
– Сигналю! – кричит. Он весь в белом, а вокруг – снежно-сияющий ореол.
Я – океан с гигантским кальмаром внутри. Птица бьётся, мечется, колотится о мои рёбра.